И вот теперь пора было ехать разговаривать.

Назначенное место встречи — закрытый на ремонт китайский ресторанчик на Род Айленде — удивительным образом, не внешне, а по существу, напоминало грузинский центр «Мзиури» на Арбате, где Федор Фёдорович ещё в начальные инфокаровские времена проводил конспиративные совещания. Ощущение перманентной перестройки, почерневший от времени керамический пол с разводами грязи, пластмассовые столики на паучьих ножках, затянутые бумагой стекла, жирная зелёная муха, жужжащая под разобранным потолком. Рядом с люминисцентными трубками и жгутами разноцветных проводов — неожиданно дорогая огромных размеров фарфоровая пепельница, куда сидевший напротив Платона человек стряхивал сигарный пепел. Да и сам этот человек, в тёмно-синем клубном пиджаке, чёрной рубашке без галстука, с неуловимым взглядом серо-голубых глаз и приветливым выражением лица, был здорово похож на прежнего Федора Фёдоровича.

Платоновская охрана расположилась у входной двери, за столиком, где аккуратной горкой лежали серые пакеты с сэндвичами и стояли приталенные бутылочки «Кока-Колы».

— Меня зовут Саймон, — сказал человек в пиджаке. — Если не возражаете, мы будем говорить по-русски. Я никогда не упускаю возможности поговорить по-русски. Мне нравится русский язык. В нём нет, как я это называю, французского щебетания, немецкого лая и польского шипения. На мой взгляд, русский язык, наравне с итальянским и, естественно, английским, ближе всего к тому, что я склонен называть человеческим языком.

— Вы какой английский язык имеете в виду? — поинтересовался Платон, продолжая изучать собеседника. — Английский английский или американский английский?

Собеседник пожал плечами.

— Понимаю. Две великие нации, разделённые общим языком. Это очень красивая фраза. Сразу запоминается, что отнюдь не делает её верной. Я вообще склонен относиться к броским и привлекательным утверждениям как к приманке, намеренно используемой для заманивания слушателей на… не то чтобы ложный, но не совсем правильный путь. Особенность истинных утверждений состоит как раз в том, что они часто остаются незамеченными. Причём, довольно долго.

Он сделал паузу. Платон тоже молчал, ожидая продолжения.

— Да, — сказал Саймон. — Вот именно. Тема, которую мы сегодня обсуждаем, не нова. Подобные сюжеты восходят к сгоревшему при Нероне Риму. Вам, полагаю, должно быть понятно, что эта гипотеза уже рассматривалась. Но не совсем всерьёз. Дело в том, что профессионально подготовленные люди слишком много знают о том, как и что происходит в окружающем нас мире, чтобы придавать излишне большое значение так называемой теории заговора. В конце концов, красивая история о коварном Нероне просто не могла не появиться, учитывая существовавшее в то время фантастическое переплетение политических и религиозных интересов. А сгореть Рим мог и так, без всякого Нерона, что, скорее всего, и произошло. Вообще — если есть основания считать, что некое событие могло произойти без всякой интриги, а само по себе, то нет нужды размышлять о наличии интриги. Кто-то из философов призывал не умножать сущности без необходимости.

— А наличие доказательств вас при этом не интересует? — спросил Платон.

— Видите ли… Не интересует. Практически нет. Дело в том, что в подобных делах доказательств не существует. Я имею в виду настоящие доказательства, дымящийся пистолет в руке и тому подобное… В лучшем случае, имеется разрозненная совокупность косвенных улик, которую, при желании, можно толковать как угодно. Я предполагаю, что вы можете рассказать весьма связную историю, вполне логичную, местами подкреплённую кое-какими документами. Я же, в свою очередь, берусь выстроить прямо противоположную историю, опираясь на ваши же документы. Единственным бесспорным фактом при этом будут сами документы, а вовсе не их интерпретация.

— На сегодняшний день, — заметил Платон, — имеется один бесспорный факт. Состоит он в том, что мы сидим за столом и разговариваем. Возможна такая интерпретация — вы пригласили меня, чтобы просто потолковать о всяких вещах. Но возможна и другая — вас всерьёз заинтересовала предложенная мной тема. Мы какой интерпретации будем придерживаться?

— Вы меня неправильно поняли. Я просто хотел подчеркнуть, что главным вопросом будет вовсе не серьёзность представленных вами документов и доказательств. Полагаю, кстати, что вы знаете, о чём говорите. Главным и определяющим будет целесообразность той или иной версии. Принимается?

— Конечно, — согласился Платон. — Совершенно принимается. Я — не правозащитник, вы — не правозащитник, так что можно уверенно говорить на одном языке. Итак. Есть некие документы, их не очень много, но они довольно убедительны. Официальные документы. Есть живые свидетели. Когда ваши коллеги будут определять целесообразность той или иной версии, полезно иметь в виду, что среди свидетелей — американская гражданка. Журналистка. Это важно, потому что не всякая целесообразная версия может в результате оказаться пригодной.

Судя по выражению лица, сказанное оказалось для Саймона неприятной неожиданностью. Вежливая улыбка мгновенно исчезла.

— Правильно ли я вас понял? — спросил Саймон. — У вас есть свидетели, местонахождение которых вы не намерены раскрывать?

— Вы меня совершенно правильно поняли. Я готов передать вам короткую справку и подтверждающие документы. В том числе выдержки из показаний свидетелей. Полный текст их показаний я пока сохраню у себя.

— Не здесь, конечно? Не в Нью-Йорке?

— Конечно. Когда у меня будут гарантии, что вы приняли решение, мы сможем двинуться дальше.

— Какие гарантии?

— Я отдаю вам папку. В самом низу лежит документ, который надлежит подписать. Переправьте его тому господину, который настаивал, чтобы мы с вами встретились. Мистер Питер Холл, если не ошибаюсь. Как только подписанный им документ окажется у меня, я передам полные тексты показаний. А вопрос о местонахождении свидетелей обсудим позднее, когда договоримся о принципиальных вопросах.

Ларри позвонил, как только Платон включил телефон, оказавшись в машине.

— Ну как?

— Порядок, — ответил Платон. — Полный порядок. У них другого выхода фактически нет. Я думаю — две недели, максимум три. Эф Эфу конец.

— Не спеши. Мы ещё не выиграли.

— Согласен. Но мы уже не проиграли.

— Была детская книжка, — сказал Старик. — Не помню, как называется. Вы не припоминаете, Игорек? Юный пионер купался в реке и выловил медный кувшин. В кувшине был волшебник. Не припоминаете?

— Как же, — мгновенно ответил Игорь. — Писатель Лагин. «Старик Хоттабыч». Гассан Абдурахман ибн Хоттаб. Волька ибн Алёша.

— Вот-вот, дружок. Именно. Волька ибн Алёша. Так я уж вас попрошу. Вся информация, которая приходит ко мне по этому делу… Ну вот эта, про которую мы запрашивали Институт Ближнего Востока… Вы её складывайте в отдельную папку. Напишите сверху — «Волька ибн Алёша». И приносите её мне каждое утро к семи.

Заинтересовавший Старика человек именовался длинным и цветистым арабским именем, но в странах, считавших себя цивилизованными, известен был как Ага Бек. Или Агабек. Банкир, меценат, любитель скаковых лошадей, просветитель третьего мира — он напрямую финансировал начальные и средние школы в Кении, Танзании, Пакистане и Индии, лично следил за оборудованием компьютерных классов. В ведущих университетах мира платил стипендию десяти лучшим студентам из развивающихся стран, имел замки на юге Франции и в Шотландии, владел одной из лучших в мире коллекций старинных рукописей, всерьёз приценивался к покупке исторического центра в испанском городе Толедо.

Поговаривали, впрочем, что меценат крупно зарабатывал на торговле оружием, собирая по всему миру новейшие системы вооружений и продавая их нуждающимся без особого разбора — кто больше заплатит. А ещё говорили, что он контролирует половину тайных маршрутов, по которым сонная Азия гонит тонны наркотиков на жизнерадостный и круглосуточно бодрствующий Запад.