— Я так и думал, Брэкен, — сказал он, — что эта реклама тебе скорее всего не понравится.

— Не понравится? Да она отвратительна!

— Почему?

— Взгляни хотя бы вот на это! — Она указала пальцем на страницу, начинавшуюся словами: “Чего вы ждете? Мечта о завтрашнем дне может осуществиться сегодня!” — Ведь это же беззастенчивое вранье, рассчитанное на дураков. Завтрашняя мечта любому из нас не по карману. Потому она и мечта. И никто не сможет ее осуществить, не имея денег или, во всяком случае, не получив их в ближайшее время.

— А может, стоит дать людям возможность самим разобраться?

— Нет! Те люди, на которых вы пытаетесь надавить, уже отравлены рекламным ядом. Эти простаки верят каждому печатному слову, и им легко можно заморочить голову. Уж я-то знаю. Я слишком часто с ними сталкиваюсь в своей адвокатской практике. За которую, кстати, ничего не получаю.

— А ты не допускаешь, что нашими кредитными картами “Кичардж” пользуются другие социальные слои?

— Полно, Алекс, ты сам знаешь, что говоришь чепуху! У кого сейчас нет кредитной карты? Вы же чуть ли не насильно их всем впихиваете! Осталось только начать раздавать их на улице, я не удивлюсь, если вы и до такого докатитесь.

Алекс улыбнулся. Ему нравилось спорить с Марго и нравилось ее подзадоривать.

— Я скажу в банке, чтобы это приняли к сведению, Брэкен.

Он вздохнул — нельзя, чтобы этот спор зашел слишком далеко. Взгляды Марго в области экономики, политики да и вообще чего бы то ни было отличались максимализмом, а ее прямота и профессиональные знания зачастую меняли его собственные воззрения. Вдобавок по роду своей деятельности Марго имела дело с людьми, о которых он знал только понаслышке: в основном она помогала городской бедноте.

— Еще коньяку? — спросил он.

— Да, пожалуйста.

Близилась полночь. В небольшой уютной комнате весьма роскошного холостяцкого жилища догорал камин. Свет был включен только над рекламными образцами.

Алекс взял свой бокал с коньяком обеими руками, затем, сделав глоток, подбросил полено в огонь:

— Ты принимаешь этот пустяк слишком близко к сердцу.

Перепалка с Марго, как это часто бывало, возбудила в нем желание. Иногда обоим казалось, что чем жарче спор, тем сильнее их влечет друг к другу.

— Объявляю собрание акционеров закрытым, — пробормотал он.

— Значит, — Марго озорно на него взглянула, — ты не допустишь, чтобы эта дребедень увидела свет в таком виде?

— Нет, — ответил он, — едва ли.

Реклама “Кичардж” была откровенным надувательством, настолько откровенным, что завтра утром он воспользуется своими полномочиями и наложит на нее запрет. Пожалуй, он поступил бы так и без Марго. Она лишь укрепила его в собственном мнении.

Они сидели на коврике перед камином и, глядя на языки пламени, наслаждались теплом. Марго положила голову Алексу на плечо.

— Не такой уж ты старый и скучный меняла, — сказала она ласково. Он обнял ее за плечи.

— Я люблю тебя, Брэкен.

— Честное слово? Слово банкира?

— Клянусь учетной ставкой всех банков мира.

— Тогда докажи это сейчас же. — Она начала раздеваться.

— Здесь? — изумленно прошептал он.

— А почему бы и нет?

— Действительно, — счастливо выдохнул Алекс: ему были дарованы радость и облегчение, вознаградившие его за пережитую сегодня муку…

— Останешься на ночь? — спросил он. Она часто оставалась у него, впрочем, как и он у нее. Иногда он подумывал, что им ни к чему иметь две квартиры, однако съезжаться не спешил, поскольку прежде хотел, если посчастливится, жениться на Марго.

— На всю ночь остаться не смогу, — сказала она. — Рано утром мне надо быть в суде.

Они прошли в спальню, где она вынула из комода, который Алекс предоставил в ее полное распоряжение, ночную рубашку. Облачившись в нее, Марго выключила свет.

Какое-то время они молча лежали в темноте, прижавшись друг к другу. Затем Марго спросила:

— Ты сегодня был у Селии? Он удивленно повернулся:

Откуда ты знаешь?

— Это всегда видно. По твоему подавленному настроению. Не хочешь рассказать?

— Пожалуй, хочу.

— Ты все еще винишь себя?

— Да.

Он рассказал ей о своем свидании с Селией, о последующем разговоре с доктором Маккартни, о том, как, с точки зрения психиатра, его развод и второй брак могут подействовать на Селию.

— Значит, тебе нельзя с ней разводиться, — выпалила Марго.

— Если я этого не сделаю, у нас с тобой не будет ничего прочного.

— Вздор! Я тебе много раз говорила — прочность наших отношений зависит всецело от нас самих. Брак перестал быть незыблемым. Кто, кроме священников, серьезно относится к браку в наше время?

— Я, — ответил Алекс. — Достаточно серьезно для того, чтобы хотеть на тебе жениться.

— Ну так давай сами все и устроим. Чего мне совсем не нужно, милый, так это официального свидетельства о браке — через мои руки прошло столько официальных бумаг, что я успела потерять к ним интерес. Я буду счастлива жить с тобой и любить тебя. Но я не хочу брать грех на душу и твою совесть тоже не хочу отягощать — мы не можем столкнуть Селию в пропасть полного безумия.

— Знаю, знаю. Ты говоришь вполне разумно, — произнес он не слишком уверенно.

— Я счастлива тем, что есть между нами, — никогда в жизни мне не было так хорошо.

Алекс вздохнул и скоро уснул.

Убедившись, что он крепко спит, Марго оделась, тихонько его поцеловала и ушла.

В отличие от Алекса Вандерворта Роско Хейворду предстояло провести одному всю ночь.

Хейворд был дома — в своем огромном, трехэтажном особняке в окрестностях Шейкер-Хайтса. Он сидел за обтянутым кожей столом с разложенными на нем бумагами в небольшом, скромно обставленном кабинете.

Его жена Беатрис поднялась к себе почти два часа назад и заперла на ключ дверь своей спальни — она проделывала это вот уже двенадцать лет, с тех пор как с обоюдного согласия они стали спать врозь.

В общем-то Хейворд был здесь ни при чем, то была воля Беатрис. Даже в первые годы супружества она ясно давала понять, что умом отвергает эту мерзкую потребность плоти. Подразумевалось, что рано или поздно разум одержит верх над низменной природой, и в конце концов это произошло.

Порой Хейворду казалось, что их единственный сын Элмер унаследовал материнское отношение к способу, которым был зачат и рожден, как к оскорбительному, недозволенному посягательству на таинство тела. Эл-меру было без малого тридцать, он имел диплом бухгалтера и презирал почти все на свете — он шествовал по жизни, зажав пальцами обе ноздри, чтобы не чувствовать житейского смрада. Иногда даже Хейворд считал, что Элмер перебарщивает.

Что же до самого Хейворда, то он безропотно принял отказ в супружеском ложе — к тому времени стремление к карьере, вытеснившее остальные желания, стало основной движущей силой его жизни. И подобно затухающему мотору, его сексуальная энергия постепенно сошла на нет. Случались редкие, слабые всплески, когда он с грустью вспоминал о той стороне бытия, над которой для него так рано опустился занавес.

Однако во всех прочих отношениях Беатрис его вполне устраивала. Семья, где она родилась, принадлежала к бостонскому высшему обществу, и Беатрис, как положено, стали “вывозить” в свет в качестве дебютантки. На одном из балов, куда Роско явился во фраке и в белых перчатках, их официально представили друг другу. Затем они стали встречаться в сопровождении пожилых дам и через два года — ровно столько, сколько приличествовало после помолвки, — поженились. На свадьбу, о которой Хейворд до сих пор вспоминал с гордостью, пожаловал весь цвет бостонского общества.

Беатрис, как и Роско, всегда ставила во главу угла респектабельность и социальный статус. Только вот одного недоставало Беатрис и ее блистательному семейству — денег. И сейчас Роско Хейворд в очередной раз горько пожалел о том, что его жене никогда не получить наследства.