Весь мужской состав нашего каравана был спешно вооружен в Мескене. Провизия закуплена и навьючена. И поздней ночью, не привлекая ничьего внимании, Апопокас нанял целую флотилию арабских плотов, «келлех», на которых надо было плыть вниз по течению мелководного Ефрата.

Не успело рассвести, как верблюды с палатками осторожно переведены на плоты. Арабы гребцы, численностью почти не уступающие погонщикам, сели на корточки, укрепляя мешки, наполненные воздухом. Только При помощи этих мешков, своеобразных аэростатов арабского флота, и держались неуклюжие келлехи на насохшей от времени, и небрежности потомков великой библейской реке.

- Ну, хвала всем чертям мира, что мы наконец отплыли! - пробормотал Апопокас, глядя на удаляющиеся огни Мескене и розовую полоску зари. - Пусть-ка теперь попробует английская шельма сунуть нос в наши палатки…

Какая-то шельма положила в эту минуту руку на жирное плечо евнуха и сунула свой нос прямехонько ему в ухо.

- Иды завы каптана! - проговорил гнусавый арабский голос. - Завы каптана или пылом на самые дны.

… Апопокас вздрогнул и отшвырнул от себя дерзкую руку.

- Прочь, собака! - крикнул он бабьим голосом. - Как смеешь ты дотрагиваться до европейца, повелителя вселенной!.. Ой, что это такое? Откуда вы? Что вам нужно?

За спиной араба стояло еще двадцать молчаливых силуэтов в плащах из верблюжьей шерсти и чалмах.

- Завы каптан! - угрожающе гикнул араб.

Апопокас, трясясь от страха, полез в княжескую палатку, и через минуту перед арабами предстало искаженное от бешенства лицо его румынского сиятельства.

- Как смеете, псы.. - заорал было он, выхватывая револьвер, но в ту же секунду железные пальцы впились в его руку, обезоружили ее, и князь несколько раз встряхнут, как мешок с песком. Арабы обступили их тесным кольцом. Десятки пар глаз, бездонно-глубоких, устремились на побелевшие лица румын.

- В Бассора караван ходыл двадцать курушей день, - проговорил первый араб, спокойным голосом. - Араб бижал, араб сох, араб мой, араб защищал, араб день работал, ночь работал, ты давал восемь курушей. Не годытся арабу.

Апопокас и князь переглянулись. Надо было вызвать с другой барки двадцать собственных слуг, везомых от самого Бухареста и воспитанных на остатках княжеских блюд. Евнух незаметно вынул свисток, и резкий свист прозвучал в воздухе.

- Зря это, - по румынски отозвалась темная фигура, подходя ближе. И Гонореску увидел своего собственного камердинера Цицирку.

- Зря это, ваше сиятельство. Мы, кроме того… - Цицирку крепко откашлялся, - выбрали, между прочим, комитет служащих. Уж простите, ваше сиятельство, но как я буду делегат, должен прямо сказать, что мы их поддерживаем.

Неизвестно, что сделалось бы с фамильной гордостью князя, если бы в эту минуту не выступил его секретарь. Он подмигнул Апопокасу, и взволнованное сиятельство было под ручки уведено в палатку.

Экономические требования слуг и погонщиков выслушаны. Двенадцать дополнительных курушей в день обещаны и по новой абайе - тоже. Но когда обещания пришлось скрепить собственной подписью на бумаге, даже секретарь позеленел от злобы.

- Успокойтесь, ваше сиятельство, - шептал он своему патрону, - как только арабы, удалились и плоты медленно двинулись дальше, - потерпите до Багдада, не показывайте виду. Дайте мне только добраться до американцев!

Точь в точь таким же шёпотом, только несравненно более симпатичным, и из самого симпатичного ротика - в мире, успокаивала на другой барке Минни Гербель встревоженного отца Арениуса.

- Вы видите, батя, нашу тактику. Чего вы волнуетесь? Работа идет, как по маслу.

- Хороша работа, дитя мое, - волновался миссионер. - Раз уж вы приобрели власть над человеческими душами, не проще ли связать наших мучителей и бежать отсюда всем вместе! Несчастные женщины спаслись бы от позорной участи, вы, дорогое дитя, и маленькая Эллида сохранили бы свою невинность, арабы вернулись бы по домам…

- Фью! - Свистнула Минни Гербель. - Если бы мы писали французский роман, батя, тогда - дело другое. А зачем же лишать наших погонщиков заработка, а нас самих - такой великолепной возможности?

- Великолепной возможности?

- Ну да, вести подпольную работу в Месопотамии,

С этими словами маленькая комсомолка затянула веселую песенку, подхваченную без слов всем «ковейтским комплектом».

Пастор Арениус умолк и повесил голову. Он делал усилия, чтобы понять эту маленькую венку. Он чувствовал себя одиноким, старым, никому не нужным, покинутым даже самим добрым богом -седовласым богом всех миссионеров и пасторов. Эта молодежь, нашла, новые законы организации людей и душевных сил. Но молодежь черства, она не знает ни жалости, ни сострадания, ни благоговения к тому, во что вложены надежда и вера тысячелетий.

Как будто поняв его мысли, маленькая Минни подобралась к нему и тронула ручкой его сморщенную руку:

- Взгляните-ка, батя, вон туда!

Палец указывал на длинные узкие плоты, несшиеся со всей силой за барками князя Гонореску. Гребцы вошли и раздирали себе волосы в припадке священных чувств. На плотах ничего не было, кроме длинного ряда тел, завороченных в ковры и циновки. - Невыносимый смрад доносился оттуда. Вот они долетели до барок, с гиканьем, шумом, пением и стонами обогнули их и понеслись еще дальше, оставив в воздухе волну отвратительного зловония.

- Мертвые тела, батя, - сказала Минни Гербель спокойно. - Их везут хоронить в священный город Кербелу, Вы ведь знаете лучше меня: шииты верят, что те, кого хоронит на священной земле, отвяжутся от всех своих грехов. А между прочим, батя, как раз теперь в этом вилайете ходит оспа. И мертвые тела повезут заразу, а в Кембеле будет эпидемия, где перемрет еще добрая тысяча. Некоторые вещи, батя, лучше хватать за бороду и драть с корнем, пока они не отравили с полмира здоровых.

Пастор Арениус поглядел вслед исчезающим плотам. Шииты гребцы пели дикие меланхолические песни, преисполненные фанатизма. А справа и слева от барок лежала мертвая земля Двуречья, полная песку, пыли, болот, солончаков, миазмов, скорпионов, зарослей и пустынь вперемежку, без единого намека на разумную волю человека и его организованный труд.

32. БАГДАД, ЗОЛОТОЙ СОН ИМПЕРИАЛИСТОВ И КИНЕМАТОГРАФЩИКОВ

Дуг Фербенкс, где ты? Вот он, настоящий Багдад, столица Гарун-аль-Рашида, мечта тысячи и одной ночи, безо всякого отношения к операторам, декораторам, павильонам, иллюзиям, фокусам оптическим и дипломатическим!

Фелуджа осталась позади. Караван ступил на пыльную землю. Вдалеке, в коричневых развалинах, меж столбов пыли и свечек минаретов, средь гомона, топота, запустения, отбросов, похожих на ярмарочные объедки, показалась столица Ирака, по всей видимости созданная арабами для арабов на арабской земле.

Бели кто в этом сомневался, его тотчас же убеждала арабская конституция, выработанная в поте лица англичанами, арабская проволока, натянутая вокруг Багдада англичанами, арабский монарх Файсал, возведенный на престол англичанами, и наконец английская армия и полиция, отстоявшая Багдад от нескольких восстаний и тому подобных недоразумений, случившихся в Ираке «по проискам Коминтерна».

Вместо двадцати четырем тысяч улиц, наполненных во времена Гарун-аль-Рашида дворцами, фонтанами и садами, можно попросту упомянуть о дворце лорда Перси

Кокса, фонтане лорда Перси Кокса, бьющем при этом не водой, а чистейшим золотом,

И отнюдь ре в руки бедняков, а в карманы нотаблей и министров арабского патриотического правительства, - и наконец о саде лорда Перси Кокса, который он не перестает городить, насаждать) и поливать на столбцах арабской патриотической газеты.

B это утро перед лордовским дворцом остановился щегольский лакированный автомобиль. Двое чиновников сошли с лестницы и уселись на главном сиденьи, бросив на передки два толстых портфеля из змеиной. кожи. Когда автомобиль отъехал, красавец араб, в белой чалме, белой абайе, с алым кушаком вокруг стана, сверкая белизной зубов и белков, вывел под уздцы танцующего скакуна лучших арабских кровей, какие только выращиваются знаменитыми багдадскими коннозаводчиками. Жеребец, чьи сухожилья напоминали любителю хорошо натянутые струны скрипки Страдивариуса, огненно косил глазом, ел удила и переступал позолоченными копытами с быстротой пианиста, нажаривающего поочередно обе педали. Короче сказать, со всех точек зрения и других чувств, арабский жеребец лорда Перси Кокса походил на музыку, и, по водимому, сам хозяин был того же мнения, так как сошел с лестницы, усердно размахивая хлыстом, похожим на дирижерскую палочку, а вскочив в седло, стал изгибаться, подпрыгивать, кривиться, вертеться туда и сюда, качаться взад, и вперед точь в точь, как покойный Никиш.