Когда приезжает очередной «этап» (партия заключенных), их первым делом отправляют в «приемную» камеру и дают прочувствовать, что такое хлорка — всех сгоняют к дальней стене камеры, выливают на пол два-три ведра дымящегося от сильной концентрации хлорного раствора и закрывают дверь. Вентиляции никакой. Раствор начинает действовать моментально — сначала начинает щипать глаза, и они начинают слезиться и опухать. Следом за этим пары хлорки проникают в дыхательные пути и в легкие, становится очень тяжело дышать, горло раздирает удушливый кашель. Когда дверь захлопывается, звучит команда: «Дежурный по камере, приступить к уборке. Остальные скучковались к стене». Тот несчастный, кого по приезде назначили дежурным, а им мог оказаться любой, на кого упадет волчий глаз представителя администрации, брал в руки маленькую тряпочку (размером с носовой платок — чтобы уборка не произошла слишком быстро и чтобы дежурный мог оценить иронию) и начинал собирать расплесканный раствор в раковину или в унитаз. Делал он это практически вслепую, потому что близкий контакт с раствором полностью разъедал глаза и они просто физически не могли находиться в открытом состоянии. Если у всех страдали глаза и легкие, то дежурному не везло ещё и рукам — за время уборки хлорка сжигала на них несколько слоев кожи. В этом деле была важна скорость — если не успеешь убрать раствор быстро, во-первых, он осядет глубоко в легких и все в камере измучаются от кашля, а во-вторых, кожу на руках разъест до мяса и последующая уборка будет куда более болезненной. Всевидящее око пристально наблюдало в «глазок», чтобы никто не бросился помогать дежурному и чтобы дежурный (не дай Бог!) не воспользовался чем-либо кроме предоставленной ему для этой уборки тряпочки. В противном случае, дверь открывалась и нарушителя выводили на индивидуальную профилактику, а остальным в камеру доливали ещё пару ведер раствора.

Чтобы выявить, нет ли среди новеньких так называемых «авторитетов», сразу по приезде всем в камере задавался вопрос: «Есть ли такие, кто отказывается дежурить?». При виде стен, в которых всем нутром чувствовалось, что умерло не один и не два человека, и жаждущих крови глаз дюжины палачей в военной форме моментально снимало всякую спесь. Те, кто ещё в дороге был уверен: «Ну я то не сломаюсь», стояли молча и притупив взгляд. Но если кто-нибудь смелый решался бросить вызов судьбе и говорил: «Я не буду дежурить», его выводили из камеры и дверь закрывалась. Из коридора начинали доноситься звуки. Трудно было догадаться, что именно там происходило, но все, кто остался в камере, слышали сначала кряхтение, следом крики, а следом и душераздирающие вопли смельчака. Было очевидно: то, что с ним там делают, — очень больно! Когда крики замолкали, звучал вопрос: «Будешь дежурить?». Если смельчак продолжал упорствовать, его крики и вопли становились ещё более душераздирающими, потом вопрос повторялся. Как правило, желание дежурить появлялось если не с первого, то со второго или третьего раза, и смельчака возвращали в камеру, но уже в качестве дежурного — с повязкой на руке. Были и такие, кто упирался подольше, их сажали в отдельные камеры и «работали» с ними круглосуточно. В конечном счете, человек соглашался надеть эту повязку, потому что рано или поздно понимал, что единственная альтернатива — мучительная смерть.

Атмосфера страха и всеобщего унижения начинала действовать с первых же минут. Когда звучал вопрос: «Есть ли такие, кто отказывается дежурить?» — каждый внутри себя понимал, что правильно было бы выйти из строя и отказаться, и дело даже не в каких-то там «тюремных понятиях», а просто в человеческом достоинстве. Так называемое «дежурство» было крайне унизительным занятием. Но все молчали. Люди, которые ещё вчера смеялись над предстоящими трудностями, будучи уверенными в силе собственного духа, переживали мучительное осознание того, что духу-то на самом деле и нет.

Следующий вопрос был ещё более издевательским: «Есть ли такие, кто хочет подежурить?». Это была не шутка, это была четко отработанная программа по уничтожению в человеке личности. В этот момент все понимали, что дежурного все равно назначат, и каждый ещё больше притуплялся, думая про себя: «Только бы не меня». Никто не хотел, понимая неизбежность ситуации, проявить благородство и взять это бремя на себя. Индивидуальный страх переходил в коллективный.

В приемной камере всех брили наголо и выдавали одинаковые робы и ботинки, чтобы начисто сгладить не только внутренние, но и внешние различия. Вчера это были люди, в которых за счет цвета волос, прически и одежды была индивидуальность, а сегодня — бритые наголо и одетые в одинаковые убогие робы «мартышки», с опущенными в пол головами, испуганно бегающие по камере под команды дяденек в форме.

Прибывших держали в приемной камере несколько мучительных и переломных для психики дней. Главной целью пребывания здесь было полностью разобщить людей и довести до взаимной неприязни и недоверия друг к другу. В созданных условиях это начинало происходить почти сразу. Человек, которого назначали дежурным, совершенно не готовый к таким испытаниям, не мог быстро убрать хлорный раствор. На остальных это действовало угнетающе, потому что хлорка сильно разъедала глаза и легкие. Не имея возможности помочь из-за постоянного наблюдения в «глазок», его начинали поторапливать словами:

— Давай быстрее, задыхаемся.

— Возьми эту тряпку и попробуй сам, — огрызался в ответ дежурный.

Его можно было понять: тем, кто дышал хлоркой, было нелегко, а тому, кто убирал её, было ещё тяжелее. Но, задыхаясь от кашля и от страха за свои глаза и легкие, никто друг друга понимать уже не хотел. Общаться в этом состоянии было невозможно — все общение сводилось к короткому обмену впечатлениями, которые можно было выразить несколькими фразами: «Жесть!», «Я в шоке!» и «Куда мы попали?!». Заливка хлоркой происходила два раза в день — этого было достаточно, чтобы находиться в состоянии хлорного опьянения постоянно.

Все ждали скорейшего перевода в «карантин» — так называется отряд, куда вновь прибывших переводят из «приемной» камеры для прохождения врачей и ознакомления с порядками колонии. Все были уверены, что «приемная» камера — самое страшное и самое тяжелое испытание. Но когда нас перевели в «карантин», стало ясно, что «приемная» камера была самым комфортным и спокойным местом в этой колонии…

Если быть реалистом и признать печальный факт, что через человеческие умы на Землю просачивается ад, то Онду можно смело охарактеризовать, как Особое Подразделение Ада, или сокращенно «ОПА». Это была не просто «ОПА», это была конкретная «ОПА». Здесь все держалось на страхе и ненависти, и было доведено до высшей точки маразма и абсурдности.

Отряд представлял собой большую секцию, уставленную двухъярусными кроватями и разделенную по центру коридором. Секция полностью просматривается, нигде ничего не занавешено, на всех кроватях заправка «по белому» — одеяло сложено в несколько слоев наподобие конвертика, который завернут в белую простынь и заправлен под подушку. Все подушки и торчащие из-под них «конвертики» с одеялами выровнены в одну линию. Армейским баракам такое, наверное, даже и не снилось. Жизнь протекает по распорядку, составленному в лучших сталинских традициях. С подъема до отбоя сидеть или лежать на кроватях запрещено. Рядом с каждой кроватью стоят две деревянные табуретки — для верхнего и для нижнего яруса. Сидеть на них нужно молча, сложив ноги вместе и положив руки на колени.

В каждом отряде есть старшина и четверо его верных помощников, называемые «дневальными». Это ставленники дяденек в форме, из числа очень «положительных и надежных» заключенных. Они занимаются тем, что с подъема до отбоя «следят за порядком». Один дневальный патрулирует по секции, один стоит на дверях и «регулируют движение», один на подхвате и один дежурит в ночь. Все передвижения в отряде делаются из очередей, по «командам», строго по пять человек. Это выглядит примерно так: слева от входа стоит несколько лавочек для очереди в туалет, справа — для очереди в умывальник. Если человек захотел, например, в туалет, нужно подойти и сесть в очередь на соответствующую лавочку. Дневальный, который стоит на дверях на входе в секцию, дает команду: «Пять в туалет встали». Пять человек должны одновременно подняться с лавочки. Если они встанут вразнобой, дневальный прокомандует: «Сели», и будет поднимать и сажать несинхронную пятерку до тех пор, пока они не встанут одновременно. После команды «Встали» следует команда «Подошли» — пятерка подходит к двери на выход из секции, но за порог не выходит, а стоит, уткнувшись в край дверного проема. Следующая команда «Шаг влево марш» означает, что надо от края дверного проема сделать четкий и одновременный шаг влево и встать по центру дверного проема. Следующая команда «С левой ноги в туалет шагом марш» означает, что пятерка проходит в туалет, а очередь на лавочке сдвигается. Выходить из туалета надо всей пятеркой — когда все сделают свое дело и будут готовы к выходу, надо открыть дверь и выкрикнуть «Дневальный, туалет готов». Если коридор свободен, дневальный командует «Из туалета вышли». Пятерка ровным строевым шагом возвращается в секцию и расходится по своим табуреткам.