Александр Генрихович обучил меня третьему языку программирования — Си++. Вместе с ним, он научил меня множеству фундаментальных вещей, на которых зиждется вся «матрица». Однажды он пришел на занятия в очках с треснувшим левым стеклом.

— Что у вас со стеклом? — спросил я.

— Я упал, — ответил он.

Тогда я не придал этому большого значения. Иногда он разговаривал со мной не только о компьютерах. Мне запомнилось, как он рассказывал про какой-то фильм, который ему очень понравился:

— Интересный фильм, — говорил он. — Показана жизнь нашего общества, но изюминка в том, что все актеры — дети. Они одеваются в костюмы, проводят светские рауты, курят сигары, ухаживают за девочками, в общем, ведут себя как взрослые.

— А какой сюжет? — спросил я.

— Ничего особенного, — ответил Александр Генрихович. — Просто показана наша жизнь.

Я тогда не понимал, что может быть интересного в таком фильме. «То ли дело фильмы Квентина Тарантино, — думал я, — В них есть сюжет».

— Если бы в этом фильме снимались взрослые актеры, — говорил Александр Генрихович, — смотреть было бы нечего, потому что сюжет не особо замысловатый. Но когда ты смотришь на взрослую жизнь в исполнении детей, это выглядит очень забавно. Такая вот интересная режиссерская задумка.

Так иногда мы говорили с ним о кино. Александр Генрихович был очень хорошим учителем. Многое из того, чему он обучал, пригодилось мне в будущем.

Все, что происходило в школе на уроках и на переменах, меня перестало интересовать. Все предметы, кроме информатики, стали казаться мне пустыми и бессмысленными. «Зачем мне знать, в каком году на Руси правило татаро-монгольское иго? — думал я, — что мне дадут знания про пестик и тычинку?». Уроки я просиживал, составляя в тетрадках программный код.

На переменах мальчики обсуждали, кто из девочек кому больше нравится. Девочки приходили в школу в блузках, под которыми были одеты набитые ватой лифчики первого размера. Им хотелось выглядеть старше, чем они есть, чтобы мальчишки смотрели на них, как на женщин. Помню, что Иришка не играла в эти игры. Она по-прежнему была отличницей и держалась в стороне от школьных интрижек и шалостей полового созревания. Она мне по-прежнему очень нравилась, но компьютерная жизнь уносила меня в другую реальность. Я стал часто прогуливать занятия, предпочитая провести весь свой день в колледже. Учителя стали регулярно вызывать родителей в школу за прогулы по всем предметам. Мать сильно ругалась из-за этого, пытаясь меня всячески вернуть в общее русло, а отец, наоборот, поощрял. Однажды, после очередного скандала по поводу моих прогулов, он сказал:

— В этой школе все равно ничему толковому не научат. Пусть Максим занимается компьютерами, у него талант.

И хотя мать противилась, отец освободил меня от занятий в школе. Так, в тринадцать лет я ушел из школы и полностью погрузился в «матрицу».

В тринадцать лет я познакомился с тремя крутыми программерами из Пушкина. Они меня обучали мастерству системного программирования. У них был свой офис, в котором стояли большие колонки и три самых навороченных по тем временам компьютера, о каких я только мог мечтать. Это были первые пентиумы, соединенные в локальную сеть. Теперь, я проводил там все свое время. Вечером, когда они заканчивали работу, я мог остаться в офисе до утра (офис закрывался и ставился на сигнализацию). Со мной оставались ещё двое ребят: Алексей, которого все звали просто Алекс — племенник одного из программеров, и его друг Серега, которого звали Кислотник. Втроем ночи напролет мы учились писать код, либо играли по сети в Doom-2. Алексу было почти восемнадцать. Кислотник был младше на год или два. Я был самый младшенький в этой команде. Алекс и Кислотник казались мне очень взрослыми и «крутыми». Хоть они учились на программеров, но одеждой и манерой разговора больше походили на парней из гангстерских фильмов. Для меня они были авторитетами.

Однажды Алекс спросил меня, пробовал ли я когда-нибудь «травку». Я сказал, что не пробовал, и он предложили мне покурить с ними. Я согласился — мне хотелось во всем походить на них. Они накурили меня так, что я смеялся всю ночь. Это был не дрянной химический гашиш, а настоящая чистая трава с полей солнечного Узбекистана. Тогда я, конечно, не знал таких тонкостей, но мне было очень весело и хорошо. Я понял, что зря опасался, когда мне предложили покурить. В общем, мне понравилось. Так я познакомился с «ганджубасом». Последующие наши «зависания» в Пушкине на ночь почти всегда сопровождались раскуркой.

Примерно в то же время отец купил дачный дом в Новгородской области. Его видео- прокатный бизнес испытывал невероятный подъем. Каждый день с разных точек в квартиру приезжали многочисленные курьеры, как правило — молодые девушки, которым отец отдавал предпочтение при приеме на работу. С утра они приезжали с сумками и загружались кассетами. Вечером — из этих же сумок вываливали на стол огромные кипы выручки. Деньги считались и тратились в этом доме беспрерывно. Все это происходило под треск матричного принтера и работу дюжины видеомагнитофонов в обеих комнатах. Запись кассет происходила почти круглосуточно. Мать была полностью вовлечена в этот бизнес. Меня отец также пытался всеми силами втянуть в него. Если я не в Пушкине, значит, должен печатать вкладыши на кассеты, либо обучать работе на компьютере очередную секретаршу, либо следить за качеством записываемых кассет. Огромные потоки видеоматериала проходили через мое неокрепшее сознание. Помню, что меня очень впечатлил фильм «Настоящая любовь», сценарий для которого написал дядя Квентин Тарантино, — посмотрев его я сделал вывод, что двум влюбленным надо отвоевать у этого мира право на то, чтобы быть вместе всегда. То же самое показывал Квентин и в «Прирожденных убийцах», но этот фильм мне не понравился.

Так проходил тот период детства: Пушкин — компьютеры — ганджубас — дом — компьютер — секретарши — видеомагнитофоны. Из многочисленных фильмов в моем сознании формировалось представление, что мир — это деньги, наркотики и секс. То же самое подтверждалось и в реальности — часто я видел, как отец «ненадолго» закрывался в комнате с какой-нибудь секретаршей. Мать тоже это видела. Не знаю, что она переживала внутри, но внешне, как мне казалось, её все устраивало. В этом доме не было понятия «семья», здесь правил бизнес, которым заправлял отец, а мать была его первой помощницей и доверенным лицом. Она руководила, она считала большие деньги и одевалась в дорогие одежды, её слушали и уважали. Это не оценочное суждение, это просто воспоминания детства — я пишу их так, как они отложились у меня в памяти. Я вообще не понимал, правильно это или нет.

Примерно в то же время, отец подарил мне первый хороший компьютер. Это, конечно, был не пентиум, как стояли в Пушкине, а всего лишь 386-ой, но по тем временам это была очень крутая машина. Помню, что этот подарок сопровождался фразой: «Ну все, теперь забудь про Пушкин, будешь дома работать». Очень многое из того, что говорил или делал отец, вызывало у меня сильное внутреннее сопротивление. Он постоянно пытался поставить меня в какие-то рамки, чтобы я был одним из винтиков его бизнеса. Я знал, что, если я воспротивлюсь, он может забрать свой подарок обратно. Конечно, я все равно ускользал от него в Пушкин, но это стало происходить гораздо реже и без «зависаний» на ночь. Ещё можно было подловить момент, когда он был в хорошем настроении, и отпроситься. Ему очень нравилось, когда я, как «послушный сын», отпрашиваюсь, но всё равно зачастую слышал «нет».

Даже не выбираясь в Пушкин, иногда я встречался с Алексом и Кислотником в городе — просто покурить «план» и посмеяться. В скором времени школа, одноклассники и отличница Иришка забылись в густом сером дыму дурмана и виртуальном мире программного кода. Да и что я мог тогда, в тринадцать лет, понимать об истинных ценностях жизни? Во всем этом хаосе, я стал чувствовать себя каким-то особенным — вундеркиндом и компьютерным гением. Бывало такое, что меня на улице окрикивали ребята, с которыми я учился в школе, а я, задрав голову, проходил мимо. «Genius» — это был мой пароль на включение компьютера, и он же отражал мое внутреннее убеждение о самом себе.