Задача восстановления единства культуры требует пересмотра отношений между наукой и обществом, ревизии принципов научного исследования и, в первую очередь, коренной переработки теории эволюции, которая, в известной мере искусственно, удерживается в рамках представлений середины прошлого века.

Еще Сократ считал непонимание источником зла, и справедливость этого подтверждается всей историей XX в., который прошел под лозунгом изменения природы человека — для его же блага, разумеется, — и ознаменовался небывалыми преступлениями против человечности. Людей перевоспитывали в духе равенства и классовой солидарности, освобождали от врожденных дефектов, очищали от неполноценных особей и рас, им постоянно промывали мозги. Пока мы движемся вслепую, эти очистительные порывы вполне могут вспыхнуть с новой силой. Не стоит удивляться живучести зла: оно постоянно подпитывается попытками делать добро.

По орфической легенде, люди вылеплены богами из праха побежденных титанов, смешанного с землей. Потому и двойственные. Что от земли, живет своей жизнью, что от титанов — своей. В материальной жизни человек следует физиологическим потребностям организма от зачатия до смерти, которая тоже есть физиологическая потребность. Материальная жизнь человека, как и животного, — это борьба за существование и продолжение рода, в которой он использует различные технические средства. Сколь изощренны бы ни были эти последние, не они определяют сущность человека, его качественное отличие от животных. В другой жизни, духовной, человек удовлетворяет потребности, которых кроме него, кажется, ни у какого другого земного существа нет. Главная из них — это оправдание, определение смысла того, что происходит в материальной жизни, т. е. выживания и продолжения рода.

Двойное существование человека издавна было и остается загадкой. Зачем искать смысл, когда можно просто жить и радоваться жизни? Если дух порожден плотью, то, может быть, это еще одно средство в борьбе за существование — самоанализ с целью корректировки поведения, перерастающий в глобальную рефлексию? В таком случае дух должен поддерживать, обогащать материальное существование, повышать его ценность. Субъекты с богатой духовной жизнью должны быть победителями.

В действительности мы чаще наблюдаем обратную картину. Итогом духовной жизни становится признание бесцельности, бессмысленности материального существования. Духовная жизнь входит в конфликт с материальной и стремится упразднить последнюю.

Можно подумать, что духовная жизнь — изобретение субъектов, которым необходимо убежище от повседневности. А материалисты заботятся лишь о соблюдении ритуалов, чтобы подстраховаться (если там, наверху, все же ведется какой-то учет). В их руках духовный мир преобразуется согласно привычной схеме «главенства — подчинения», обретает кастовую структуру, все больше становится копией материального, или даже карикатурой на него. Трудно предположить, что такого рода духовность может возвысить человека.

Отношения между прахом и духом развиваются по нескольким схемам.

1. Насилие. Духовная жизнь перечеркивает материальную как низменную и бессмысленную, порабощающую дух. Материальная перечеркивает духовную как искусственную, подавляющую природные инстинкты. Обе стороны прибегают к принуждению, которое со временем превращается в едва ли достойную человека цель жизни. В чистом виде схема насилия нежизнеспособна. Она реализуется в кризисные периоды (Моисей, Савонарола, Никон) и быстро деградирует в сторону компромисса. Но ее элементы сохраняются в других схемах.

2. Компромисс. Двойственность принимается как нечто неизбежное. Равновесие достигается разделением духовной и материальной сфер: каждой — свое, как в притче о динарии кесаря. В западном мире эта схема утверждалась после Возрождения и по сей день сохраняет ведущую роль, но подвержена периодическим коллапсам, последнее время все более затяжным, наводящим на мысль о том, что компромисс — не окончательное решение проблемы.

3. Соединение. Финальное слияние материального и духовного начал в гармоничное целое заявлено как сверхзадача наиболее влиятельными учителями человечества, от Будды и Лао-цзы до Платона и Христа. Но и сейчас мы не ближе к ее решению, чем две тысячи лет назад.

Более того, разрыв между природным и духовным углубился и приобрел характер перманентной шизофрении, уже давно воспринимаемой как нормальное состояние. Даже ученик Фрейда Эрих Фромм («Психоанализ и религия», 1950) советует относиться к «другой части нас самих» — подсознательной, физиологической — «с глубоким чувством юмора». Может быть, такого рода неуместный юмор и мешает нам использовать опыт миллионов лет эволюции, без которого настоящее представляется бессмысленным.

Абсолютизация физиологического начала дала сексизм, евгенику и расизм, социального — макиавеллизм и утопию принудительного равенства. Их соединение оказалось взрывоопасным. Попытки духовного возрождения свелись к повторению основательно забытого старого — «старших» софистов в экзистенциализме, гностиков в теософии, стоиков в толстовстве. На этом пути едва ли появится что-либо новое, потому что нет системы, в которой оно могло бы появиться.

Представление о духовном мире как системе возникло в сочинениях платоников, гностиков, схоластов гораздо раньше, чем аналогичное представление о материальном мире. Как метафизика (то, что у Аристотеля следует за физикой) исторически предшествовала физике, так и метаэкология, исследование системных взаимодействий между человеческой душой и ее окружением, появилась задолго до экологии, изучающей аналогичные связи между организмом и средой. Однако в современном мире экологии уделяется гораздо больше внимания, чем метаэкологии, оказавшейся, по существу, за пределами научного исследования.

Уместны ли здесь научные подходы, возможны ли проверяемые гипотезы? Очевидно, возможны, так как любое логическое построение проверяемо и может быть опровергнуто более убедительной логикой.

Читатель, кто бы он ни был, может опровергать автора уже с первых страниц: в этой книге нет профессиональных барьеров. Профессия палеонтолога, впрочем, помогла автору увидеть в человеке логическое завершение весьма длительного странствия. Конфуций на вопрос ученика о смерти ответил: «Ты не знаешь жизни, как можешь ты понять смерть?»

Ученики сказали Иисусу: «Скажи нам, каким будет наш конец?» Иисус сказал: «Открыли ли вы начало, чтобы искать конец?»

Проблемы, затронутые в этой книге, стары как мир, вернее, как человеческая мысль — необходимое уточнение, поскольку нашему миру более четырех миллиардов лет, а человеческой мысли около четырех десятков тысяч. Неудивительно, что мысль не может охватить мир — иные масштабы времени. Если удивляться, то тому, как рано были поставлены основные вопросы и как точны оказались предчувствия ответов.

Впрочем, и это объяснимо. Дети задаются вселенскими вопросами, пока их не заглушит «сладостная и пошлая мелодия жизни», что преследовала Томаса Манна. Детство человечества по широте и объемности мышления многократно превосходит последующие эпохи (зрелости, или мы ее еще не достигли?).

В прошлом считали, что мудрость сосредоточена в еще более далеком прошлом. В этом была своя логика: чем дальше вглубь времен, тем ближе к еще незамутненному источнику духовных переживаний. Нам осталось от него не так уж много — главным образом то, что запечатлено генетической памятью, доступ к которой ограничен позднейшими наслоениями.

Во все времена делались попытки пробиться к генетической памяти, отключая рассудок, полагаясь на откровение или, наоборот, мобилизуя всю аналитическую мощь интеллекта. Каждый из этих способов имеет свои достоинства и недостатки.

Поскольку духовная культура старше материальной, мы не имеем прямых материальных свидетельств ранних этапов духовного развития. Зороастр, создатель модели вселенской борьбы добра и зла, тысячелетиями придававшей смысл человеческому существованию, жил, по античной хронологии, за пять веков до троянской войны, т.е. примерно в XVII в. до н. э. Как и Прометей, он был, вероятно, последним из титанов эпохи овладения огнем и словом, вместе дававшими неодолимую магическую силу.