Тесно связано с биосферной этикой развитие этики социальной. Все больше человеческих способностей (не только умение быстро бегать, или противостоять холоду, но и вычислительные способности, память и т. д.) переходят из адаптивных в адаптивно нейтральные, не дающие одним людям безусловного преимущества над другими в плане «вертикальных» отношений, но способствующих росту «горизонтального» разнообразия человеческих индивидов, находящих свою уникальную социокультурную нишу и тем самым избегающих конкуренции с другими индивидами (которая возникает лишь в случае перекрытия ниш).
Мы подошли к оценке эволюции с этических позиций. Этическая функция прогрессивно развивалась в ходе эволюции. Генетическое копирование появилось как средство сохранения первичных организмов (сохранение единственного экземпляра затруднительно). На этой стадии судьба индивида не имеет большого значения, он — всего лишь одна из множества копий. Смерть ассоциируется с гибелью матрицы, и все приспособления белкового «футляра» направлены на ее сохранение. Однако, чем лучше футляр, тем больше его самоценность. На какой-то стадии он оказывается ценнее матрицы, которая теперь уже нужна для его сохранения.
Половой процесс в зачаточной форме был скорее всего средством увеличения количества генетического материала перед делением клетки. У бактерий он заключается в передаче генов от одной клетки к другой (выступающая в роли донора считается мужской). Однако у высших организмов основное назначение полового процесса состоит в компенсации генетических дефектов. Сочетание разных вариантов гена дает более сбалансированное развитие, ослабляет эффект мутаций и позволяет избежать цензуры отбора. Родительские гены образуют новые комбинации, которые у потомства (или хотя бы части его) могут оказаться более удачными. В противоположность этому при бесполом размножении потомство не может быть ни в каком отношении лучше родителей (непонимание роли полового процесса, который обычно рассматривается как фактор ускорения отбора, связано с неверной концепцией эволюционного прогресса и представлением об отборе как положительном явлении; природа якобы «заинтересована» в как можно более жестком действии отбора, тогда как в действительности она «заинтересована» как раз в обратном — сохранении каждой жизни, и половой процесс способствует этому, сохраняя в гетерозиготных комбинациях ту часть генетического разнообразия, которой грозит выбраковка).
В результате полового процесса каждый раз возникает уникальное сочетание генов — основа индивидуальности. Можно передать свои гены потомству, но нельзя целиком повториться в нем. Старый метод сохранения — копирование — отходит в прошлое, поскольку матрица изменяется с каждым половым актом. Прогресс теперь требует приспособлений, сохраняющих не столько матрицу, сколько индивид.
Лестница природы возникла потому, что и одноклеточные водоросли, и люди способны к устойчивому существованию в пространстве и времени, но первые существуют за счет производства огромного числа почти идентичных копий, большая часть которых неизбежно гибнет до естественного завершения жизненного цикла, образуя «отходы производства», тогда как вторые стремятся сохранить каждое индивидуальное существование и не допустить «отходов» (если не считать рецидивов стратегии одноклеточных в регрессивные периоды войн и революций). Высокоэнтропийные состояния преодолеваются в ходе биологической эволюции с помощью внутренних механизмов регуляции численности и увеличения устойчивости систем за счет усложнения их структуры, выражающегося в разнообразии элементов.
Человеческие популяции на ранней стадии эволюции несомненно подвергались частым воздействиям катастрофического характера — истреблению эпидемиями, хищниками, конкурентами — которые вызывали резкие колебания численности. Над племенами постоянно нависала угроза вымирания, от которого было лишь одно надежное средство — плодиться и размножаться. «Бытие» дает яркие примеры этой пионерной психологии. Договор Авраама с богом включал главным условием порождение потомства, многочисленного, как звезды в небе. Эта психология сохранилась и по сей день, однако уже совершенно очевидны признаки перехода — в масштабах всего человечества — от популяционного роста к популяционному равновесию.
Аналогично тенденция безудержного экономического роста, который все еще ассоциируется с процветанием, неизбежно сопровождается истощением природных ресурсов, ведет к утрате устойчивости развития, колебаниям и, в конечном счете, необратимому спаду, как это случилось с древними цивилизациями Месопотамии и Средиземноморья. Лишь в самое последнее время наметилась переориентировка экономической политики с роста на равновесие как в долговременной перспективе более приемлемую цель. Эта прогрессивная тенденция может закрепиться лишь при условии демилитаризации экономики, психологии, жизни в целом, поскольку милитаризм — мощный фактор регрессивного развития, поддерживающий примитивную стратегию роста.
Мысль о конкуренции как движущей силе общественного развития очень древняя. Еще Гесиод писал в «Трудах и днях»:
Зависть питает гончар к гончару и к плотнику плотник,
Нищему нищий, певцу же певец соревнует усердно.
Однако с усложнением социальной структуры возникают условия для сохранения физического и интеллектуального разнообразия людей в многообразии социальных ролей. Со временем соревнование останется уделом одних нищих. Плотники и гончары найдут каждый свою нишу, не говоря уже о певцах.
Развитие социальной сферы уже сейчас направлено на поддержание разнообразия — защиту индивидов, наименее устойчивых в том или ином отношении (если ориентироваться на наиболее устойчивых, то мы по сей день обходились бы без жилья, одежды, транспорта, лекарств и т. д.) и, таким образом, противостоит естественному отбору. Евангелический принцип сострадания выдерживается как сквозная тенденция социальной эволюции, на фоне которой попытки искусственного отбора (для компенсации естественного) выглядят как возврат к стратегии самых примитивных организмов.
Раньше демократия защищала общество от порабощающих его личностей, теперь защищает личность от насилия общества. Увеличение ценности индивида, его личного жизненного опыта сопровождается развитием негенетических средств передачи наследственной информации — обучения, развития семиотических систем, из которых формируется человеческая культура. Индивид, благодаря своему личному вкладу в культуру, получает потенциальное бессмертие, что и является конечной целью эволюционного прогресса.
Мир культуры здесь рассматривается как материальное воплощение метаэкологии — в жестах, словах, изделиях и поступках. Начальным стадиям эволюции культуры, как и биологической эволюции, свойственны универсальность при отсутствии индивидуальности, высокая устойчивость и долговечность матриц — стереотипов, сохраняемых массовым копированием. Зрелища, которых алкал римский плебей, мало отличаются от тех, что поставляет нам телевидение. Здесь свои прогрессивные периоды и кризисы, снимающие элитарный слой, оставляя нетронутой массовую культуру.
Мы видели, что мутации мифов — все эти превращения коров и богинь, победы над драконами и т. п. — не случайны. Они направляются развитием метаэкологических систем и происходят преимущественно в переломные периоды, поскольку устоявшаяся система культуры ритуальна и не допускает экспериментирования: вспомним возмущенных обывателей, потрясающих тростями перед «Олимпией» Мане. Но гораздо опаснее для культуры обыватели, раскупающие репродукции «Олимпии», изданные массовым тиражом. Ибо погружение в массовую культуру для произведения искусства равносильно смерти.
Несмотря на сопротивление пролетариев духа, способных лишь на бесконечное тиражирование стандартов массовой культуры, прогрессивная тенденция пробивает себе дорогу. Произведения классического искусства содержали некое послание (утверждение идеалов красоты, доблести, силы духа и т. п.), имевшее общий смысл для всех людей или по крайней мере для всех, воспитанных в данной художественной традиции и восприимчивых к ее символике. Они, таким образом, объединяли людей в общих чувствах. В этом виделась главная или даже единственная (Л.Н. Толстой) функция искусства.
