Лернейские болота

За шесть дней до конца Лернейской кампании

– Война закончилась, офицер, – сказал человек, стоявший у края скалы.

– Это была не война, – ответил я.

Всполохи доносили до нас свет далекой грозы.

– Ты прав, офицер.

Его губы скривила злая усмешка.

– Здесь никто ничего не завоевывает и не защищает. Туг просто дохнут, как мухи. Хочешь, чтобы твой друг тоже умер?

Тот, кто замер на скале рядом с ним, был в форме эльфийской гвардии. Темно-зеленая материя успела потемнеть и покрыться пятнами. Руки его были связаны за спиной, к шее приставлено дуло пистолета.

– Вы целы, доктор Стравицки? – негромко спросил я.

Скалы окружают Лернейские болота – невысокие, неба с них не достать.

Я стою на одной из них, сложив руки на груди.

Пятеро эльфийских снайперов, спрятавшись за камнями, держат на прицеле Дорроса Бланке, человека с маленькими холодными глазками и пистолетом в правой руке.

Я не знаю, сколько стрелков целится в меня – да и какая разница?

Хватит и одного.

Доктор кивает.

– Он будет цел, если вы выполните мои условия, – произносит Бланке. – За что я люблю эльфов – вы всегда готовы к сделке. Уж очень дорожите своими паршивыми шкурами.

– Ты никого не любишь, Доррос. Даже себя. Человек с пистолетом улыбается шире – я вижу его зубы, ровные, злые, как у хищного зверя.

Но в любом звере есть теплота, а в Дорросе ее нет.

– Не надо обличительных речей, офицер. Это война, а мы с тобой мужчины. Такова наша работа.

Маленькие камешки осыпаются за моей спиной.

Один из снайперов поменял позицию.

Возможно, он что-то заметил, что-то, чего не должно было быть. Возможно, сейчас они начнут стрелять.

Тогда всем нам конец – мне, Дорросу и доктору Стравицки.

Глупо будет умереть вот так, ведь, в конце концов, Бланко прав, война заканчивается.

– Ты называешь это мужской работой? – спрашиваю я. – Ты пришел в чужую страну и убиваешь людей, которых даже не знаешь. Я назову это кровавым убийством, а тебя сволочью.

Бланко смеется – громким, искренним, чистым сме­хом. Но не таким, к которому тебе захотелось бы присоединиться.

– Такова война, офицер. Здесь нет убийц – есть одни жертвы.

– Ты сам сказал, что война скоро кончится, – негромко говорю я.

– Теперь и ты называешь это войной?

– Нет, я имею в виду не Лерней. Я говорю о сражении между тобой и мной. Между людьми, которые считают резню мужской работой, и теми, кто презирает насилие. И для тебя оно закончится там, где и должно – на каторжных рудниках.

– Слишком много слов, офицер! Маги Черного круга три дня назад привезли в ваш полевой лагерь бочку – и в ней не мармелад. Тц говоришь, что презираешь насилие?

Из горла Дорроса черным вороном вырывается короткий смешок.

– Тогда зачем тебе полный бочонок драконьей пыли? Если рассеять его с этой скалы – шесть деревень внизу превратятся в смердящие кладбища. А через день там можно будет возить на прогулку младенцев – яд уже рассеется. Идеальное оружие для войны, оружие трусов. И придумали его эльфы – вы.

– Пыль – залог окончания резни. Довод, с которым никто не поспорит. Каждая из сторон готова сложить оружие. Из миролюбия? Нет, из страха перед Черным кругом. Мы не собирались использовать этот бочонок.

– Вот как?

Доррос смеется снова.

– А вот те люди, которые наняли меня, – собираются. И я спрашиваю тебя, офицер, что для тебя дороже – жизнь одного паршивого эльфа или сотни, тысячи че­ловек, которых мои наниматели осыпят драконьей пылью?

Пистолет крепче упирается в горло доктора.

– Легко говорить красивые слова, офицер. Выбор сделать сложнее.

– Здесь нечего выбирать.

Я вынимаю из левого рукава сложенную втрое бумагу.

– Это прямой приказ от Высокого Совета эльфов. Я должен совершить обмен.

Тело Дорроса содрогается. Он словно получил пулю в грудь. Ему приходится сделать небольшой шаг назад, чтобы устоять.

Он не может поверить, что все так просто.

– Обмен? Высокий Совет согласился на это?

– Не будь ты так труслив, Доррос, ты бы подошел и прочитал сам или позволил бы подойти мне. Но что же ты удивился – разве не на это ты рассчитывал, когда взял в плен безоружного полевого врача?

Холодные глазки Бланке становятся еще меньше. Шестеро человек выступают из-за его спины, и у всех подняты автоматы.

Значит, их больше, чем нас.

Их всегда больше.

– Я отвечу за тебя, Доррос. – Я снова скрещиваю руки на груди. – Ты думал, что сможешь надавить на меня, а я скрою все от Совета. Эльфы не поступают так. Мы все заодно.

– Я не верю.

Доррос наконец делает то, чего ему долго хотелось, – облизывает губы.

Он нервничает – и злится, что не смог этого скрыть.

– Я знаю, как поступают эльфы. Вы всегда лжете. Это какой-то трюк. Высокий Совет не мог отдать такого приказа.

– Не хочешь, не верь.

Я смотрю на него оценивающе, словно собираюсь купить.

– Но теперь я скажу тебе то, во что ты поверишь. Сейчас ты пойдешь вперед, а на полпути остановишься и позволишь доктору Стравицки подойти ко мне. Тем временем двое моих солдат передадут тебе бочку.

– Я же сказал, что не…

– Я не закончил. Мне известно, что у тебя три сестры, Доррос. Если ты или кто-то из твоих людей примется делать глупости – начнет стрелять, попробует похитрить… – Я развожу руками. – Завтра же ты получишь небольшое ожерелье. Из трех миленьких ушек.

Лицо Бланке темнеет. Он опускает голову, как бык, готовящийся атаковать.

Но я знаю, что этот бык уже попал к мяснику.

– Мои сестры в надежном месте. Тебе не добраться до них, офицер.

– В надежном месте, – сейчас. Будь они у меня, думаешь, я отдал бы тебе бочку? Но завтра, Доррос. Кто может быть уверен в завтрашнем дне?

– Ты не посмеешь убить их.

– Я и не убью. Ведь послезавтра мне надо будет послать тебе новое ожерелье. Тоже из свежих ушей. А потом настанет очередь пальцев… Или лучше глазных век?

– Ты не посмеешь.

– Разве?

Зубы Дорроса стиснуты.

– Вот как ты презираешь насилие, офицер.

– Никто и не говорит о насилии. Я просто отрежу им уши.

Бланке молчит. Я повышаю голос:

– Теперь ты теряешь время на болтовню. Иди ко мне, Доррос. Мы совершим обмен, и с твоими сестрами ничего не случится… По крайней мере из-за меня.

Доррос идет вперед. Горная тропа широка, как выбор судьбы. Но человек с пистолетом ступает по ней так осторожно, словно идет по натянутому канату.

Заложника он ведет перед собой.

Я не смотрю на доктора, я не вижу своих солдат, которые выносят из-за скалы драконью пыль. Бочонок такой маленький, что, кажется, поместится в твоем кармане; а еще он черный, как душа человека, прошедшего через войну.

Сгорбленный человек в темной рясе жреца выходит под неверный грозовой свет. Эльфы ставят перед ним свою ношу; и он проводит раскрытой ладонью над запечатанной крышкой.

Ее открывать нельзя.

Но я не слежу за этим.

Мои глаза прикованы к Дорросу Бланке.

– Все в порядке, – негромко шелестит жрец.

Он исчезает так же внезапно, как и появился. Бланко толкает доктора Стравицки вперед.

– Мы еще увидимся, офицер, – говорит он. – Никто не смеет угрожать моей семье.

Я молчу.

Реплик у меня больше нет, потому что пьеса отыграна.

Бланко и его бандиты исчезают в темноте, почти так же быстро, как жрец. Черный бочонок они уносят с собой.

Я знаю, что снайперы за моей спиной по-прежнему держат на прицеле тропу – теперь опустевшую.

Доктор Стравицки подходит ко мне, его лицо дрожит, я развязываю ему руки.

– Вы не должны были делать этого, командир, – произносит он. – Нельзя отдавать им это.

– Все в порядке, Эдди. – Я кладу ему руку на плечо.

Так я смогу поддержать его, если ноги у него сейчас подогнутся, и в то же время не обижу лишней заботой.