На самом деле каменный истукан являл взору пузатого человечка с физиономией, свидетельствовавшей либо о хроническом пьянстве, либо о врожденном дебилизме.

Толстяк растопыривал руки, то ли желая проверить, усидит ли таким образом на лошади, то ли возомнив себя, в парах алкогольного бреда, птицей.

То, что находилось под ним, скорее напоминала корову, у которой уши были заткнуты двумя охапками сена.

Скульптор и сам признавался, что боковые головы вышли не так удачно, но, уверял он, «не могу же я каждый день создавать шедевры».

Никто не помнил дня, когда он создал хотя бы один шедевр, но, надо полагать, ему еще надлежало наступить.

Рассказывают, что сам Согдан-освободитель, увидев себя в камне, плюнул на городскую мостовую и горько пожалел, что спас когда-то этот жалкий городишко.

Статуя была препоганая, и одно это могло заставить прохожего, узревшего ее впервые, остановиться, запрокинуть голову и завопить.

Однако старичок, стоящий возле каменного толстяка на корове, имел и еще один, столь же убедительный повод.

Лезвие кривого ножа упиралось ему в горло, и тот, кто стоял за спиной бедняги, мало походил на брадобрея.

– Проклятье, – пробормотал я. – Я думал, такое бывает только в книгах.

– Спускайтесь! – громко закричал человек.

Поскольку в воздухе вокруг него не парили сотни грифонов, он не стал утруждать себя уточнением, к кому обращается.

– Или я перережу горло вашему приятелю.

Я с радостью обнаружил, что старичок на площади вовсе не был моим приятелем. Это позволило бы мне отпустить поводья дракона и продолжить путь.

Франсуаз выругалась так, что если бы каменная статуя могла ее расслышать, то тут же рассыпалась бы в песок.

Жители Курземе были бы за это ей благодарны.

Гнедая Франсуаз ринулась вниз стремительней, чем падает настроение у человека, понявшего, что если жизнь и вертоград, то он угодил прямо в бадью с удобрениями.

Я последовал за девушкой, хотя и не вступал в общество спасения старичков от кривых ножей.

Только что я спрашивал себя – кто из людей, что украшали Курземе своими немытыми физиономиями, может быть королевским шпионом. Теперь я мог получить ответ на этот вопрос.

Прохожие разбежались. Перспектива попасть на кинжал городскому стражнику нравилась им ничуть не больше, чем черные щупальца, высовывавшиеся из астральной щели.

На площади стояли только восьмеро человек. Все они смотрели в небо, и ни один не был синоптиком.

Четверо из лучников поднимали свое оружие, направляя длинные стрелы в нашу сторону.

В старичке, который так не вовремя оказался возле городского стражника, я узнал торговца магическими кувшинами.

Либо у бедняги не осталось больше ни одного джинна, либо те были столь же непригодны для использования, как и бритва из чешуи зеркального окуня.

Лучники следили за тем, как мы спускаемся. Это мало бы меня взволновало, если бы их стрелы не делали то же самое.

Двое из королевских шпионов держали в руках кандалы. Возможно, они захватили их с собой случайно, так как по дороге собирались зайти к кузнецу.

– Бросайте оружие, – приказал один из лучников. – Иначе мы убьем старого придурка.

Эпитет, которым соглядатай наградил неудачливого торговца, весьма к нему подходил. Я сам бы расписался под этими словами, не будь мои руки заняты поводьями.

– Думаешь, нас ищут из-за кражи в королевском дворце? – спросил я. – Или потому, что мы помогаем дервишу?

Франсуаз пожала плечами, не понимая, какой смысл в любознательности.

Ветер свистел, разрубаемый мощными крыльями дракона.

– Предупреждаю вас, – прокричал королевский шпи­он.

Дрожащая звезда сюрикена вонзилась ему в горло. Это прервало нить его речи; а вместе с ней и несколько артерий. Человек поднес руку к шее и выдернул сюрикен. Не знаю, зачем ему это понадобилось. Возможно, от природы он был любознателен.

Ему не удалось как следует рассмотреть звездочку. Струя крови, хлынувшая из разрубленного горла, окатила его пальцы. К тому времени когда кровь в нем закончилась, любознательность тоже прошла.

Четыре лучника отпустили тетиву.

Королевская армия Берберы славится своими стрелками. Они составляют ее ядро и пользуются большим уважением, чем пехотинцы или наездники боевых сло­нов.

Все четыре стрелы должны были попасть в цель, и только очень рискованный маневр мог спасти от их черного жала.

Оперенные древки сломались в воздухе, перебитые метательными звездочками.

Королевские лучники не дожидались, пока долетят их стрелы. Они уже потянулись к колчанам, и новые смертоносные стебли выросли на стволах их луков.

Сапфировая звезда вонзилась в лоб капитану их отряда, а через мгновение такие же зажглись в головах трех его солдат.

Это не привело их к просветлению, как можно было ожидать. Или истина, которая им открылась, оказалась слишком глубокой.

Все четверо умерли, и, уверен, хотя бы один из них перед смертью пожалел, что не пошел в наездники боевых слонов.

Франсуаз носит на поясе тринадцать сюрикенов и может швырнуть их одновременно.

Это не так уж сложно, но необходимо много тренироваться, чтобы каждая из звезд попала в ту цель, которая ей предназначена.

Франсуаз предпочитает для тренировок живые мишени.

Старичок-торговец вжал голову в плечи, когда сюрикены прочертили над ним строки смертного приговора. Королевский лучник, который угрожал горшечнику ножом, откинулся навзничь.

Сапфировые звезды написали на его лбу кровавые иероглифы.

Заговоренные подковы гнедой звякнули о булыжник улицы. Франсуаз соскочила с лошади, мрачно рассматривая валяющиеся на площади трупы.

– Неужели, – пробормотала она, – они думали, что я послушаюсь?

– Френки, – проговорил я, – посмотри, что ты наделала.

Один из сюрикенов дрожал в голове Согдана-освободителя.

– По-моему, – ответила девушка, – так лучше. Франсуаз коснулась застежки на своем поясе, и все тринадцать сюрикенов, вращаясь, вернулись на кожаный

ремень.

Старичок-торговец присел еще в тот момент, когда сапфировые звезды едва не подправили ему прическу.

Он так и не смог принять ровного положения, поэтому Франсуаз, ухватив горшечника за шиворот, выпрямила его сама.

Ноги человечка взболтнули воздух.

– Ты второй раз вляпываешься в неприятности, – произнесла Франсуаз.

Она оправила старичку одежду и сделала это так энергично, что едва не выбила из бедняги дух вместе с жизнью.

Торговец согласно закивал, хотя, могу держать пари, он не понял ни слова.

Он просто был рад, что ему еще есть чем кивать.

Демонесса подтолкнула его в спину; это напомнило старичку, что пора идти.

Едва не потеряв свой пыльный тюрбан, который наполовину развязался и грозил упасть с головы, он поспешил прочь с городской площади.

Франсуаз вернула меч в ножны. Ей даже не пришлось обагрить клинок кровью королевских лучников.

– Поехали, – отрывисто сказала она. – Надо вернуться в минарет.

Стук копыт прогремел над площадью. Вороная лошадь захрапела, осаженная на полном скаку.

Гордый скакун остановился напротив Франсуаз. Че­ловек с холодными глазами восседал на нем, положив правую руку на рукоять меча.

20

– Ты сменила прическу, Франсуаза, – произнес всад­ник.

Его голос вибрировал от скрытой ненависти, крепкие зубы были обнажены, и слова с трудом пробирались сквозь них.

Этот человек очень легко впадал в бешенство, но почти никогда не давал своей ярости возобладать над собой.

– Доррос, – сказала Франсуаз. Девушка вскочила в седло, и гнедая загарцевала под ней.

– Понравилось в Коканде? – спросила девушка. Вороной конь всхрапнул.

– Ты заплатишь за каждый день, что я провел в рабстве, – прорычал Доррос Бланко. – Я верну тебе каждый удар кнута, который получил от надсмотрщиков.

– Вот как? – Франсуаз издевательски усмехнулась. – А ты, помнится, говорил, что любишь путешествовать.