Следы такого тройного деления так или иначе сохранялись во всех кельтских странах, о чем непременно следует помнить, когда мы говорим о кельтском мышлении и кельтской религии и пытаемся оценивать вклад кельтских народов в европейскую культуру. Мифология и искусство, по-видимому, возникли среди тех, кого Бертран называет жителями низин. Но эти песни и саги барды слагали, дабы развлекать гордых, благородных и воинственных аристократов, и потому в них не могут не выражаться идеи этих аристократов. Но кроме того, эти произведения окрашивали верования и религиозные представления, рожденные среди народа мегалита, — верования, которые лишь теперь постепенно отступают перед всепроникающим светом науки. Суть их можно выразить в одном слове: магия. Нам стоит обсудить вкратце природу этой магической религии, ибо она сыграла немалую роль в формировании корпуса легенд и мифов, о котором пойдет речь дальше. Кроме того, как заметил профессор Бери в своей лекции, прочитанной в Кембридже в 1903 г.: «Чтобы исследовать сложнейшую из всех проблем — проблему этническую, чтобы оценить роль определенной расы в развитии народов и последствия расового смешения, надо помнить, что кельтская цивилизация служит теми воротами, что открывают нам путь в тот таинственный доарийский предмир, от которого, возможно, мы, современные европейцы, получили в наследство значительно больше, чем нам теперь представляется».

Происхождение термина «магия» точно неизвестно, но, вероятно, он возник из слова «маги», самоназвания жрецов Халдеи и Мидии в доарийские и досемитские времена; эти жрецы были типичными представителями рассматриваемой нами системы мышления, соединившей в себе суеверие, философию и научные наблюдения. Основа магии — мысль о том, что вся природа насквозь пронизана незримой, духовной энергией. Эту энергию воспринимали иначе, нежели в политеизме, — не как нечто отдельное от природы и воплощающееся в неких божественных существах. Она присутствует в природе имплицитно, имманентно; темная, беспредельная, она внушает благоговение и трепет, как сила, природа и границы которой окутаны непроницаемой тайной. Изначально магия была, как свидетельствуют, по-видимому, многие факты, связана с культом мертвых, ибо смерть считали возвращением к природе, когда духовная энергия, прежде облеченная в конкретную, ограниченную, управляемую и потому менее пугающую форму человеческой личности, теперь приобретает власть бесконечную и неконтролируемую. Впрочем, не совсем неконтролируемую. Жажда управлять этой силой, равно как представление о средствах, нужных для этой цели, родились, вероятно, из первых примитивных опытов исцеления. Одной из наидревнейших потребностей человека была потребность в лекарствах. И вполне вероятно, что способность известных природных, минеральных или растительных, веществ производить определенное воздействие, зачастую пугающее, на тело и сознание человека, воспринималась как очевидное подтверждение того понимания Вселенной, которое мы можем назвать «магическим».[38] Первыми магами стали те, кто научился лучше других разбираться в лечебных или ядовитых травах; но со временем появилось, частью на почве действительных исследований, частью — поэтического воображения, частью — искусства священнослужителей, нечто вроде колдовской науки. Знание особых свойств, приписываемых любому объекту и явлению природы, воплотилось в обрядах и формулах, было привязано к определенным местам и предметам и выражено в символах. Рассуждения Плиния о магии настолько любопытны, что стоит привести их здесь практически полностью.

«Магия — это одна из немногих вещей, о которых необходим продолжительный разговор, и лишь потому, что, будучи самым обманчивым из искусств, она всегда и везде пользовалась самым безусловным доверием. Пусть нас не удивляет, что она приобрела столь обширное влияние, ибо она соединила в себе три искусства, более всего волнующих человеческий дух. Изначально появившись из Медицины, в чем никто не может сомневаться, она, прикрываясь заботой о нашем теле, прибрала в свои руки и душу, приняв обличье более священного и глубинного духовного целительства. Во-вторых, обещая людям самое приятное и соблазнительное, приписала себе заслуги Религии, по поводу которых в человеческих умах и по сей день нет ясности. И дабы увенчать все это, она прибегла к Астрологии; ведь каждый желает знать будущее и убежден, что такое знание вернее всего получить от небес. И так, заковав человеческий разум в эти тройные оковы, она простерла свою власть над множеством народов, и цари царей поклоняются ей на Востоке.

На Востоке конечно же она и возникла — в Персии, и создал ее Зороастр.[39] В этом согласны все знающие люди. Но только ли Зороастр?.. Я уже отмечал, что в древности, да и в другие времена, нетрудно обнаружить людей, видевших в магии вершину учености — по крайней мере, Пифагор, Эмпедокл, Демокрит и Платон пересекали моря и, будучи скорее изгнанниками, нежели путешественниками, стремились изучить магическую премудрость. Вернувшись, они всячески превозносили магию и ее тайное учение. <…> У латинян в древности можно найти следы ее, например в наших Законах двенадцати таблиц[40] и в других памятниках, о чем я уже сказал в предыдущей книге. В действительности только в 657 г. от основания Рима, при консульстве Корнелия Лентула Красса, сенат запретил человеческие жертвоприношения; это доказывает, что вплоть до того времени подобные ужасные обряды могли совершаться. Галлы исполняли их до наших дней, ибо только император Тиберий призвал к порядку друидов и всю орду пророков и знахарей. Но что пользы издавать запреты на искусство, уже перебравшееся через океан и подступившее к самым границам Природы?» (Historia Naturalis, XXX.)

Плиний добавляет, что, насколько ему известно, первым человеком, написавшим сочинение о магии, был некто Остган, соратник Ксеркса в войне с греками, сеявший «семена своего чудовищного искусства» по всей Европе, куда бы он ни пошел.

Магия, как полагал Плиний, изначально чужда грекам и италийцам, но зато повсеместно распространена в Британии; система ритуалов здесь настолько развита, что, по словам нашего автора, кажется, будто британцы обучили этому искусству персов, а не персы — их.

Впечатляющие руины культовых сооружений, оставленные нам народом мегалита, говорят нам немало о религии их создателей. Возьмем, например, любопытный курган в Ман-э-Ойк, в Бретани. Рене Галль, исследовавший этот памятник в 1864 г., засвидетельствовал, что он сохранился в неприкосновенности — земляной покров нетронут, и все осталось так, как было, когда строители покинули священное место. При входе в прямоугольную камеру стояла каменная плита, на которой был выгравирован таинственный знак — вероятно, тотем вождя. Сразу за порогом археологии обнаружили красивую подвеску из зеленой яшмы, размером приблизительно с яйцо. В центре помещения на полу лежало более замысловатое украшение — большое, слегка вытянутое кольцо из жадеита и топор, тоже из жадеита, лезвие которого покоилось на кольце. Топор — общеизвестный символ власти, он часто встречается в наскальных изображениях бронзового века, египетских иероглифах и минойских рельефах и т. д. На небольшом расстоянии от них располагались две крупные яшмовые подвески, затем топор из белого нефрита,[41] затем еще одна яшмовая подвеска. Все эти предметы размещались точно по диагонали камеры, направленной с северо-запада на юго-восток. В одном из углов были сложены топоры из жадеита, нефрита и фибролита — всего 101 образец. Никаких останков костей или пепла или погребальной урны археологи не нашли; сооружение представляло собой кенотаф. «Не приоткрывается ли нам здесь, — вопрошает Бертран, — некая церемония, основанная на магических практиках?»