Данная книга предназначена только для предварительного ознакомления! Просим вас удалить этот файл с жесткого диска после прочтения. Спасибо.

Переводчик: Schadlichin Herrlich, Julia85

Редактор: Schadlichin Herrlich

Оформление и вычитка: Евгения Ким

Обложка: Алёна Д.

Переведено для группы: https://vk.com/underworld_books

Любое копирование без ссылки на переводчика и группу ЗАПРЕЩЕНО!

Пожалуйста, уважайте чужой труд!

Аннотация

Преисполненный мыслями о будущем, этим вечером, восемнадцатилетний юноша отправился в путь.

Это было тридцать первое августа, в том странном тысяча девятьсот девяностом году, в период между временами, когда в Восточной Германии старое еще не полностью ушло прочь, а новое еще не совсем было здесь. Все люди были заняты происходящим, и он тоже принял несколько важных решений.

Он в одиночестве гулял по лугам острова Пёль² у Мекленбургского взморья. Он любил туман, который почти полз над землей. Он также любил, когда лучи заходящего солнца обрушивались как прожекторы на море, разрывая облака и освещая его, прежде чем снова исчезали, чтобы появиться снова в новых цветовых оттенках.

В конце пути лежали пустынные, уединенные развалины монастыря, которые были знакомы ему лучше, чем родительский дом. Внутренняя часть сильно обветшалого монастыря, которую он и его друзья с давних детских дней называли «дворцом», была расположена одна в другой. Один двор переходил в другой. Не было никаких помещений, потому что там больше не было потолков. Через осыпающиеся сводчатые окна, которые в течение пятисот лет разъедал ветер, можно было увидеть с одной стороны море, а с другой стороны луга. Крошечная деревня, в которой он жил, была скрыта в километре позади аллеи.

Протянув руку, он погладил по стенам, пока бродил вокруг. У одного из позднеготических окон он остановился и посмотрел через покрытые травой дюны на далекое море, которое безмолвно и гнетуще простиралось перед ним. Когда парню послышались шаги, он повернулся, нахмурился и крикнул:

― Маргрете?

Почему он назвал именно ее имя, не мог объяснить себе сам. Было маловероятно, что она еще раз будет искать с ним разговора.

Он ошибся. Ветер и осыпающиеся руины проделывали подобные трюки. Скудные контуры постепенно исчезали, формируя стены и своды в чудовища. Жуткость и уединенность всегда принадлежали этому месту, как и все остальное: чайки, которые ежедневно кружились и кричали об этом, клевер, покрывающий землю, чертополох в трещинах стен, и друзья, которых он нашел десять лет назад. Лея, Майк, Жаклин, Харри, Пьер и Юлиан. Это было прекрасное десятилетие...

Подул ветер и вокруг снова зашелестело, где-то от каменной стены отделился камень и упал его крохотный кусочек.

В этом особом месте его жизни он простился со своим детством и тем, что оно значило. С многими часами, проведенными с друзьями во дворце, с разговорами, играми, смехом, случайными спорами, сигаретами, кострами, подростковыми мечтами...

Как почти всякое детство, улизнувшее от него, в какой-то момент молча и тайно. Уже несколько лет были небольшие признаки, на которые никто не обращал внимание ― например, некоторые из компании начали учиться или постоянно работать ― тем не менее, они всегда оставались в контакте и собирались во дворце в пятницу вечером или по воскресеньям. Кто-то приносил бутерброды или шоколад, пиво или глинтвейн, и тогда они сидели вместе, говорили и курили. Даже если кто-то из них должен был уйти, чтобы учиться на Западе, чтобы исследовать мир или далеко получить образование, дворец всегда связывал их души. Никто никогда его не забудет и время от времени будет возвращаться сюда.

До недавнего времени у него было это романтическое представление. К началу лета этот мир еще был безупречен, но теперь, в конце теплого сезона, он был в руинах, так же, как погруженная в темноту разруха.

― Лея, это ты?

Он все еще надеялся, что она примет его предложение и пойдет с ним, что они покинут Пёль и будут вместе путешествовать по миру. Разлука с ней давалась ему особенно тяжело и в его грезах она всегда стояла за ближайшим углом и поражала его стихийным «Да, пойдем». На самом деле она никогда там не стояла. За это время стало так темно, что он едва видел куда ступал. Вздохнув, он вытащил из кармана фонарик и направил луч света на дорогу, которая вела в деревню. В следующее мгновение он испугался, вздрогнул и издал звук, который был наполовину вздохом, наполовину криком.

Через секунду тяжелый предмет ударил его по голове.

Сентябрь 2013

Я пристально смотрела на фотографию. Машина скорой помощи была лишь сгустком серебристого металла, будто монстр ударил ее и вырвал из нее внутренности. Вспышка камеры фотоаппарата отразилась в трещинах и изломах, покрытых оконными стеклами и разбросанными раздробленными бликами до мокрого кювета; на дерево, фосфоресцирующие формы санитаров, несколько веточек с нежной весенней листвой. И на труп.

Знала, что тоже сидела в тех обломках на острове Пёль в Балтийском море, разумеется, только потому, что мне так рассказали. Справа внизу стояла дата, когда была сделана фотография: двадцать первое мая две тысячи тринадцатый года, двадцать три часа сорок шесть минут.

— Ну? — спрашивали меня темные, сияющие глаза психолога клиники в Шверине, которая заботилась обо мне в течение последних четырех месяцев.

Ей было как и мне, около сорока, возможно, на пару лет моложе. Мне нравился ее теплый голос, который излучал огромное спокойствие и тонкие, не окольцованные руки женщины.

— Ничего, — произнесла я.

Это слово лучше относилось ко всему, потому что я не помнила ни об аварии, ни о часах до события. Я покинула Пёль двадцать три года назад. По моим сведениям, я никогда не возвращалась, и мне казалось таинственным, что они нашли меня полумертвой в придорожной канаве на острове.

Так же, как автомобиль, на пассажирском сидении которого я сидела, объем моих воспоминаний был разбит на куски. Определенно, многое сохранилось, в том числе самое важное: кем я была, и какой жизнью жила.

Тем не менее, теперь никогда ничего больше не будет как прежде. В бесчисленных операциях врачи восстановили мою внешность, за исключением нескольких немногочисленных, почти не заметных шрамов. С моей же памятью было по-другому. Как и в случае неполной мозаики, были меньшие и большие дыры, которые, несмотря на терпение психолога, закрывались медлительно или вообще никак.

— Я не показывала вам фотографию до сих пор, потому что это особенно напряженно, особенно... ужасно.

Так было на самом деле. Прежде всего, безжизненное, обезображенное, еще не укрытое тело плохо воспринималось.

Тем не менее, я не имела к нему никакого отношения. Мне также можно было показать фотографию транспортной аварии в Китае, я была бы затронута ни больше, ни меньше. И вместе с тем, я подразумевала слово в его двойном значении. Как охотно я чувствовала бы гораздо больше, чем эта абстрактная печаль о трагическом, но, по-видимому, далеком событии. Так как я не помнила аварии, то в определенной степени ничего не испытывала. Физические раны, которые я получила, хотя и были скорбным подарком, однако, моя память не могла предоставить этому никаких объяснений.