Когда в тот день у Пьера раздался звонок в дверь, и на пороге стояла совершенно расстроенная Жаклин, он сначала подумал, что дело в ее аллергии на орехи. Однако симптомы аллергии были куда сильнее. Даже при небольшом количестве съеденных орехов, Жаклин была не в состоянии ходить, а здесь она даже смогла дойти сто пятьдесят метров до его дома.

— Что случилось? — спросил он.

— Это все этот противный мальчишка,— вырвалось у Жаклин. — Когда-нибудь он сведет меня с ума. В буквальном смысле слова.

— Ах, вот оно что.

Пьер выдохнул. Значит ничего серьезного, не экстренный случай.

Нервная система Жаклин после ее возвращения из США была тонкой как шелк. Ее могло вывести из себя буквально все, начиная от грязи на петрушке и заканчивая птичьим пометом на ветровом стекле. Стоило ей услышать о том, что повысился процент безработных, как она сразу начинала переживать за защищенность своего дома от кражи со взломом. Если где-нибудь в Билефельде обнаруживали легионеллез в водопроводной воде, она на целый час открывала все краны, сливая горячую воду. Пойманная в клетку своих же страхов, Жаклин совсем разучилась наслаждаться жизнью. Увидев красивую радугу, она боялась промокнуть.

— Что это значит? — напала она на него. — Меня систематически терроризируют, а все, что ты можешь сказать, это «Ах, вот оно что».

— Мальчику тринадцать лет и ему не нравится мачеха. Вполне нормально, что зная твои слабые места, он пытается вывести тебя из равновесия. Ты сама можешь решать, как реагировать на его провокации.

С каждым словом Жаклин все больше повышала голос.

— Я что выгляжу так, будто хочу подискутировать с тобой о воспитании детей?

Пьер чувствовал, что она готова была расплакаться. Жаклин просто не была загружена работой. С ее безрассудной любовью к собаке, курсами от аэробики до ухода за декоративными растениями и всеми этими ощущениями, что ей угрожает опасность, она производила на него впечатление богатой, разведенной, одинокой женщины.

— Хорошо, входи.

Он пошел вперед в гостиную.

— Сейчас немного рановато, но я дам тебе брэнди.

— Если бы я хотела выпить алкоголя, я вы воспользовалась баром Майка, у него там больше промилле, чем у тебя пациентов.

Пьер знал о привычке Майка выпить и вынужден был согласиться с Жаклин.

— Ну, хорошо, тогда успокоительное.

Жаклин схватилась обеими руками за волосы.

— Мне нужно что-нибудь покрепче,— взмолилась она.

Он посмотрел в ее сверкающие безумием глаза, которые подходили такому человеку как Жаклин примерно так же как боксерский нос члену дворянского сословия.

— Может чашечку какао? — провоцирующе спросил он.

— Не прикидывайся дураком, больше чем ты есть. Не надо меня обманывать, я знаю, что у тебя дома есть небольшой запас опиума.

— Да, для Эдит. Если ей срочно понадобится.

— Ну вот, а теперь мне срочно понадобилось,— крикнула она и начала ходить кругами.

— Кстати, Лея переодевается наверху. Мы собираемся на кладбище.

Пьер знал, что присутствие Леи успокоит его взволнованную посетительницу. Странно, сколько усилий прикладывали некоторые люди, чтобы сохранить лицо. Жаклин работала над своим фасадом дольше и труднее, чем строители пирамиды Хеопса, а то, что она показывала ему свое истинное лицо, было связано исключительно с профессией Пьера. Так уж повелось, что все грехи и слабости мира рано или поздно оказывались либо в исповедальне, либо в суде или у врача.

— Правда, Пьер,— прошептала она, схватила его руки своими ледяными руками и, казалось, примерзла к ним. — Я должна что-то принять. Должна, должна, должна, иначе я просто не вынесу всего этого.

Она говорила как тогда, в две тысячи третьем году, после возвращения из Голливуда. Почти четырнадцать лет она провела там среди иллюзий о вечной молодости, красоте и стройности, вынуждена была справляться с сильным психологическим давлением, направленным на достижение успеха и носила с собой таблетки для похудания и пакетики с белым порошком. Короче говоря, жила жизнью метеора, падающей звезды. Уже тогда Жаклин была «развалиной», и после долгих уговоров, Пьеру наконец удалось убедить ее обратиться за помощью в наркологическую клинику.

— Четыре месяца назад ты обещала мне окончательно завязать с этим,— заклинал ее Пьер. — И теперь ты хочешь сдаться, только из-за издевательств подростка?

Она в отчаянии покачала головой.

— Пожалуйста, Пьер, ради старой дружбы.

— По старой дружбе, и не только по этому, я не дам тебе морфий.

— Хочешь, чтобы я вернулась к нелегальным веществам? Хочешь, чтобы я снова достала себе пакетики? Ты же знаешь, что произойдет, если я ничего не приму. Вспомни, что было четыре месяца назад. Если не дашь мне морфий, будешь сам виноват, если это снова произойдет. Ну а раз уж мы заговорили о вине...

Жаклин сделала несколько шагов назад с коварным выражением лица, заставившим его догадаться, какую подлость она собиралась сделать.

— А кто вообще познакомил меня с этими вещами? Кто, тогда, после смены политического строя, уговаривал меня попробовать чудесный, чистый белый порошок? Я все помню в деталях. Мы были во «дворце», цвели первые подснежники, это было в феврале, на улице было холодно, и ты сказал: «Порошок сделает мир теплым и красочным, подснежники начнут звенеть». Тогда я еще подумала: «Ну, если это говорит тихий, спокойный, милый и безобидный Пьер, то тогда...»

— Хватит,— прервал он ее. — Это была ошибка. Именно потому, что для всех я был просто тихим и милым Пьером, я хотел сделать что-нибудь запрещенное.

— И втянул меня в это дело.

Как и все наркозависимые люди, Жаклин прекрасно играла на слабостях окружающих ее людей. Позитивные чувства, такие как сочувствие, любовь и дружба, люди используют так же беззастенчиво, как угрызения совести или страх. Пьер должен опасаться Жаклин.

— Ну что ж, твоя взяла,— пробормотал он.

Ее победная улыбка была для него как удар в лицо. Но Пьер прекрасно знал, что это была улыбка женщины, стоявшей на краю пропасти.

Девятнадцать могил, обнесенных низкой стеной, позволявшей беспрепятственно любоваться зеленым ландшафтом вдали. На небольшом кальтехузеновском кладбище я чувствовала себя какой-то беспомощной, беззащитной. Как будто в далеком, размытом горизонте, в тишине и соленом ветре меня подстерегала опасность.

В последующие недели здесь добавятся еще пять могил, но я еще, конечно же, ничего об этом не знала. Однако на кладбище у меня возникло какое-то жуткое ощущение, будто где-то глубоко внутри у меня было зашифрованное подозрение, своего рода иероглиф интуиции, предупреждавший меня о грядущей катастрофе.

Но в тот день и час, который я провела на могиле Сабины, я списывала свое тревожное чувство на ближайшую причину. Несколько лет назад, Сабина с моего согласия ликвидировала могилу наших родителей, а теперь она сама лежала на их месте. Мне понадобилось много времени, чтобы понять и осознать эту трагическую символику.

Я посмотрела через плечо. Пьер терпеливо ждал у кладбищенских ворот на почтительном расстоянии, а когда заметил, что я покачнулась, хотел поспешить мне на помощь. Однако я дала ему знак, что хотела бы побыть одна.

Впервые в жизни я ощутила потребность поговорить с сестрой по душам, помириться. Наверняка неслучайно это чувство возникло именно сейчас, когда это желание уже невозможно было выполнить. Оно должно было возникнуть у меня намного раньше.

Дома мне всегда жилось легко. У меня была страсть к поэзии, что радовало мою маму, и я любила Пёль, чем гордился мой отец. Сабина и я были настоящими дочерями рыбака, хорошо переносили ветер и любую погоду, моя сестра энергично и ожесточенно, а я всегда смеясь, что производило лучшее впечатление. Так как я одевалась женственнее, то считалась привлекательнее сестры и обладала более хорошим вкусом.

Это не было справедливым. Однако симпатия почти никогда не имеет ничего общего со справедливостью, люди не нравятся только потому, что так было бы честно. Разве это была моя вина, что наши родители исполняли почти все мои желания, а ее желания почти никогда? Разве она сама не способствовала тому, что ее желания оставались невыполненными? В двенадцать лет она стала единственной девочкой в футбольной команде Пёля, на что тренер в присутствии родителей покрутил пальцем у виска. В шестнадцать лет она вдруг спохватилась, что хотела купить мопед, и это при том, что такие вещи в те времена нужно было заказывать заранее, за четыре года. К своему четырнадцатому дню рождения она хотела получить в подарок билет на Олимпийские игры в Москве, вкупе с недельным пребыванием там, что было просто напросто слишком дорого. Но с другой стороны я часто относилась к ней с неприязнью и даже ненавистью, например, когда подарила ей на тот самый день рождения клипсы из пластика в форме олимпийских колец.