И все-таки обе эти женщины казались мне какими-то пустыми. Слово «шанс», так же как и слово «возможность» они когда-то положили на дальнюю полку, где уже пылилось множество других слов: «любовь», «экстаз», «изменение», «план», «фантазия», «надежда»... Работа и деньги, как и глянцевые журналы и пудель служили лишь одной цели: заполнить эту пустоту.

Конечно, можно возразить, что я слишком поспешно сделала такое заключение. С Жаклин я поговорила совсем коротко и да с Маргрете не намного больше. Но моя профессия научила меня заглядывать в души некоторых людей. Я фотографировала преимущественно пейзажи, но также делала и ряд фотографий городов и регионов. Чтобы поймать настроение какого-то места, нужно познакомиться с живущими там людьми и попытаться понять, как они ощущают жизнь. Если это произошло, то нужно подождать того момента, который выразит все, чем живут эти люди, их надежды и страхи, радость и разочарование. Но для этого не существует никаких правил или сигналов. То, как женщина средних лет, живущая в ветхом домике, склонилась над картинкой золотого малайзийского храма, может рассказать целую историю.

Войдя и увидев меня, Харри остановился на пороге. Я уже даже подумала, что он развернется и уйдет, как днем ранее. От него этого вполне можно было ожидать. Он выглядел немного не нормальным.

Однако мы действительно обменялись коротким приветствием, и он даже пожал мою протянутую руку. Но зато не посчитал нужным взглянуть на меня.

Харри сел за кухонный стол и склонился над пустой тарелкой, болтая над ней своими длинными, рыжеватыми, соломенными волосами. Он выглядел как человек, который вчера слишком долго праздновал, и даже не поднял головы, чтобы сделать себе бутерброд или выпить растворимого кофе, не говоря уже о том чтобы поговорить.

Интересно, он всегда был в такой апатии или ему не нравились гости за столом, и ее причиной была я. Я понимала, что четыре месяца назад я уже должно быть общалась с ним и Маргрете, и им обоим было не просто делать вид, что они не видели меня почти четверть века. Тем не менее, мне хотелось, чтобы они сделали хотя бы небольшой шаг мне навстречу.

Между двумя глотками кофе Маргрете спросила брата:

— Ты видел маму?

— Нет,— пробурчал он.

— Почему нет?

— Забыл.

Маргрете бросила надкушенную булочку на тарелку.

— Как можно об этом забыть? Ты проходишь прямо мимо ее двери.

Из ее рта выскочила крошка, и мне даже показалось, что она вот-вот заплачет. Абсурдная мысль. Я никогда не видела Маргрете плачущей, также как и Сабину. Они обе были людьми одного склада.

Маргрете встала, опершись обоими кулаками об стол.

— Я посмотрю как она.

— Да оставь ты ее в покое, — проворчал Харри.

— Ах да? А что если ей что-то нужно?

— Что ей может понадобиться? Туалет у нее прямо на теле, а тумбочку ты превратила в кладовую.

— У тебя всегда все просто. Единственное, о чем ты беспокоишься, это твоя дурацкая груда камней.

— Это не груда камней,— он так резко возразил, будто встал на защиту любимой женщины.

Мне было неприятно быть свидетельницей семейной ссоры. Маргрете и Харри по существу были чужими мне людьми, по крайней мере, я не принадлежала к кругу их близких друзей и хотела исчезнуть куда подальше.

— У тебя теплые отношения с «дворцом»? — спросила я Харри, не столько из настоящего интереса, сколько для того, чтобы направить дискуссию в другое русло.

Маргрете презрительно рассмеялась.

— Теплые отношения? Если бы они могли переспать друг с другом, они бы это сделали. Это в духе моего брата, выбрать в качестве объекта обожания руину. Хотя, если вспомнить двух его бывших жен... Они выглядели не лучше и в конце концов стоили столько же.

Харри промолчал, поэтому мой вопрос тоже остался без ответа — по крайней мере, с его стороны.

— Я считаю, что это здорово, когда человек выступает в защиту чего-то,— похвалила я его, чтобы хоть как-то вступить с ним в разговор.

Мне не давало покоя, что он со мной не разговаривает. Я хотела иметь хорошие отношения со всеми из нашей старой компании, не только с Пьером, но и с Харри и Маргрете. Я искала точки соприкосновения, гармонию, да и дружбу тоже. В общем все, за что можно было зацепиться. Мне очень не хватало человеческого тепла.

Однако с Харри я не продвинулась ни на сантиметр. Сестра снова взяла слово как в его защиту, так и против него.

— Выступать в защиту! Если бы он вступился за то, чтобы нам сделали новую крышу, с которой уже кирпичи валятся. Но нет, он лучше будет полоть сорняки вокруг стен, которым уже восемьсот лет.

— Пятьсот,— поправил он.

— Меня это вообще не интересует. В одиннадцать часов кто-то должен будет открыть дверь физиотерапевту, вот это меня интересует. И этим кто-то будешь ты, потому что в пол одиннадцатого мне нужно на фабрику. Так, а теперь посмотрю как там мама.

Я и Харри остались наедине за кухонным столом. Воцарившаяся тишина была такой же, как ранее с Маргрете, или даже еще более удручающей. Наряду со своеобразной манерой поведения Харри, которая все усложняла, я ощущала и его личную неприязнь ко мне.

— Тебе наверняка известно, что я ничего не помню из того, что произошло в мае,— возобновила я свои попытки. — Если между нами произошло что-то плохое, ты должен сказать мне, и мы поговорим об этом.

Он как ни в чем не бывало продолжал отхлебывать кофе, игнорируя меня. Я не знала, что еще сделать или сказать, упорное молчание Харри начинало действовать мне на нервы. Почему он просто не вывалил на стол проблемы, которые у него были со мной? Мое недовольство его поведением смешалось с беспомощностью и даже с каким-то непонятным чувством вины. Та женщина, которой я была когда-то и которая стала для меня самой неуловимой, возможно сделала что-то, чего не должна была делать. И теперь я должна была ответить за это, что было абсолютно правильно. Я была готова к этому. Однако Харри брал меня на измор.

— Ну, хорошо, я не могу заставить тебя говорить со мной. Я протянула тебе руку, больше не могу ничего сделать.

«Надо бежать отсюда»,— подумала я. Было несправедливо по отношению к Маргрете, но я больше не могла выносить атмосферу этого дома, также как и подавленное состояние его обитателей, тусклое, подвальное освещение и подсознательную агрессию, которой здесь было пропитано буквально все.

Уже на выходе из кухни, я услышала, как Харри сказал:

— Почему ты просто не оставишь нас в покое? Ты больше не здешняя. Если уж ты не подохла, то возвращайся туда, откуда пришла.

Я обернулась и встретилась с его провоцирующим взглядом. Я стояла как громом пораженная. Насколько я знала, мне еще никто не желал смерти, и вот теперь появился человек, который сделал это. Почему он хотел от меня избавиться и даже желал моей смерти?

Не говоря ни слова, я вышла из их дома. Открыв калитку Петерсенов, меня передернуло второй раз. Как будто темноту на мгновение осветила вспышка фотоаппарата, и перед моим мысленным взором появился Харри, сидящий на газоне, рядом с тем местом, где я сейчас стояла. Он подогнул ноги и склонил голову к коленям, как обидевшийся ребенок, которого отругали. Несколько секунд спустя воспоминание исчезло навсегда. Было ли оно связано с моим приездом в мае или с моей юностью? Я не знала точно, так как видела Харри лишь смутно.

Медленно повернувшись, я заметила в одном из окон Харри. Отодвинув в сторону занавеску, он подозрительно наблюдал за мной.

Четырьмя месяцами ранее

В приемной начальника криминальной полиции Визмара у Сабины было достаточно времени, чтобы подумать о молодом человеке, из-за которого она была здесь. Вообще-то ей было не свойственно предаваться воспоминаниям, но Юлиан однажды сделал ей подарок, о котором она никогда не забывала.

На двадцать четвертый день рождения Сабины восемнадцатилетний парень написал для нее песню и спел ее в присутствии ее родителей и Леи. Это была песня не о любви, боже упаси, просто что-то безобидное, поэтическое. Однако для нее имел большое значение этот его жест, учитывая, что родители всегда дарили Сабине практические подарки: пуловеры и зимние куртки, рюкзаки и зонтики, и однажды даже шерстяное одеяло, словно она была потерпевшей кораблекрушение и искала приюта в доме Малеров.