— Покажи-ка, что на этих фотографиях?

— Лея, мы здесь, чтобы просматривать документы, а не фотографии.

— Ох, можно же совместить приятное с полезным...

— Приятное, ну да. Все равно почти на всех фотографиях изображена только ты одна.

Лея поставила руки в боки.

— Что ты этим хочешь сказать? — сказала она, смеясь. — Я же не виновата. Ты всегда терпеть не могла фотографироваться. Говорила, что ты не фотогеничная, что у тебя слишком большой нос, чугунные скулы и руки, как у Кинг-Конга.

Сабина горько улыбнулась.

— Золотце, это не я о себе говорила, а ты обо мне.

— О, точно?

— Да.

— О-ох.

— Ну, не так уж это и ужасно, что ты должна два раза говорить «Ох». Это все было так давно... Бритни Спирс даже не умела говорить, не то, что петь, а Леди Ди еще была замужем за принцем Чарльзом. Короче говоря, это происходило где-то в средние века.

— Тем не менее, мне очень жаль.

— Не страшно. Просто ищи дальше.

Лея вернулась к своим коробкам, но выглядела при этом немного подавленной.

— Видимо, я была настоящим чудовищем, да? — спросила она несколько минут спустя.

Сабина медлила с ответом, но, в конце концов, вздохнула и сказала:

— Что я могу сказать? Да, ты была такой. Но у меня было столько же возможностей, сколько и у тебя, чтобы прервать этот замкнутый круг и сделать шаг тебе навстречу. Я этого так и не сделала. Так что, чего уж там?

Они снова замолчали. Роясь в коробках, Сабина искала подходящие слова, чтобы навести мосты к Лее. Но в том, что касалось сестры, она была плохим строителем мостов. Ей просто ничего не приходило в голову.

А вот Лея наоборот. В воцарившейся тишине она сказала:

— Я ревновала тебя.

Сабина была в недоумении.

— Ты меня? Ревновала? Это что, шутка?

— Нет, я же говорю тебе. Я знаю, звучит странно, потому что раньше я получала все, что хотела и... Но вспомни же, Сабина. Как все было, когда я должна была идти учиться игре на рояле? Мама всегда настаивала, чтобы ты сопровождала меня. И это при том, что я уже была достаточно взрослой, чтобы после школы одной пройти двести метров. Папа тоже никогда не брал меня с собой на лодке в море, если тебя не было с нами. Он говорил, что у него нет времени следить за мной. Я бы могла назвать тебе сотни подобных примеров. Я даже не могла построить песочный замок без того, чтобы они не посылали тебя приглядывать за мной.

Сабина пожала плечами.

— Но ведь это нормально. Я же была старше.

— Да речь не об этом. Мама и папа знали, как мы друг к другу относимся и, тем не менее, были на сто процентов уверены, что в случае чего ты бы меня защитила. Более того, они знали, что ты бы смогла меня защитить. Что ты сохранишь хладнокровие, не важно, что произойдет. Меня они считали обворожительной, красивой, но одновременно слабой и ранимой. Когда мама и папа умерли, я через некоторое время бросилась на шею первому попавшемуся мужчине. Карлос... Он... Он бил меня еще в начале нашего брака. Я до сих пор никому об этом не рассказывала. У него были... сексуальные предпочтения, которые я не разделяла. И я все равно терпела. И при этом желала чтобы... ты... ты пришла и вытащила меня оттуда.

Сабина с открытым ртом слушала исповедь Леи. Особенно последняя фраза тронула или, даже скорее, потрясла ее настолько, что она не знала, как реагировать. Поблагодарить Лею за ее открытость, в свою очередь подобрать слова восхищения, навести справки о Карлосе? Она была до такой степени сбита с толку, что автоматически продолжила рыться в коробке, и обнаружила разыскиваемый документ еще до того, как успела сформулировать ответ.

— Не может быть! — крикнула она. Это действительно был договор купли-продажи, датируемый тридцатыми годами. — Мне кажется, я еще никогда не чувствовала себя так хорошо.

Она встала и после стольких лет обняла Лею в первый и одновременно последний раз в своей жизни.

Сентябрь 2013

После двух часов, проведенных на чердаке, я совершенно устала. Скорее всего, дело было в бессонной ночи и спертом воздухе, а главное, в воспоминаниях. Ничто так не выматывает, как позднее раскаяние и открытые вопросы, и всего этого у меня было предостаточно тем утром. В довершении ко всем неприятностям, я наткнулась на фотографии меня и Юлиана, так сказать мои первые художественные попытки в этой области. В основном это были эстетические фотографии наших обнаженных молодых, гладких, светлых тел. Под ними я обнаружила любовные письма Юлиана, свидетельства его романтической натуры. Прислонившись к мешку с одеждой, я пробежала глазами строки, где-то трогательно улыбалась, а некоторые места проглатывала как лекарство или мысленно переносилась в них. Истории, гимны, тексты песен и стихи сменялись нормальными письмами, под которые много лет назад я засыпала, лежа в кровати, и которые теперь, по прошествии стольких лет, вызывали болезненную улыбку.

«Он бы не ушел», — говорила я себе. Он бы не смог заставить меня ждать целый год. Но одно то, что у него вообще возникла мысль отправиться одному в путешествие по миру, разозлила меня. Так что, избалованный ребенок предпочел сломать куклу, до того как ее получил кто-то другой, пусть и временно. В конце концов, нас разлучила моя собственная гордость. «Гордость — извечный грех дураков» — как писал английский поэт Александр Поп.

Внезапно услышав чье-то дыхание и скрежет лестницы, я затаилась. Но никто не появился.

— Пьер? Это ты?

Раздался свист. Я не слышала эту мелодию целую вечность, однако сразу же узнала ее. Это был гимн, который когда-то сочинил Юлиан для нашей компании.

Когда я поднялась, свист прекратился, а спустившись вниз, я обнаружила, что в помещениях никого не было.

Мне нужно было внести ясность в свой приезд в мае, при этом я не могла обратиться к людям, которым не доверяла полностью, хотя, возможно, была и не права по отношению к ним. Полиция тоже не годилась в качестве собеседника, так как я практически ничего не могла им предъявить, кроме плохого предчувствия, предупреждения слегка слабоумной женщины и собственных фантазий. Ключом ко всему была Эдит Петерсен. Она что-то знала, в этом я была уверена. Что именно, о ком и как она это узнала — обо всем этом я не имела ни малейшего понятия. Но, может быть, я и переоценивала ее осведомленность и у нее была лишь крошечная часть пазла.

Подойдя к дому Петерсенов, я увидела, что машины Маргрете не было на своем месте, стояла только машина Харри. Я уже собралась позвонить, как вдруг заметила, что дверь была приоткрыта, как это часто бывало в Кальтенхузене в солнечные, теплые дни, где все с давних пор знали друг друга. Подняв руку, чтобы постучать, я увидела через дверную щель кухню, расположенную в конце темного коридора, где спиной ко мне сидел за столом Харри. Он ничего не делал, просто смотрел в одну точку перед собой.

Я вдруг поняла, что будет лучше остаться незамеченной. Что, если он будет настаивать сопровождать меня к Эдит? Об этом я заранее не подумала. Ни с того, ни с сего у меня появился шанс незамеченной пробраться к Эдит.

Я на цыпочках подошла к лестнице. Так как я знала, что она скрипела, мне понадобилась целая вечность, чтобы прижимаясь к стене, прокрасться наверх.

Эдит смотрела телевизор, какой-то сериал с красными розами, клятвами в любви и проблемами богатой жизни. Заметив меня, она, видимо, какое-то время раздумывала, кто я, словно перебирала в голове карточки с именами. Через несколько секунд она нашла, наконец, имя, соответствующее моему облику.

— О, Лея, как мило, — сказала она и убавила звук телевизора. Как и несколько недель назад, Эдит протянула костлявую руку, и мне даже показалось, что она стала еще более обессиленной и безвольной. И вообще, пожилая дама выглядела более уставшей, слабой и какой-то обескровленной, чем во время моего первого визита.