Не знаю, как долго продолжается бой. Стало совсем темно — хорошо хоть ночь выдалась ясная, и яркие звезды отражались в воинственном блеске глаз. Но для меня это было слишком долго. И грязно. И как-то в один момент завершилось — просто не осталось ни одного из противников.

Зато осталось много раненых и вопросов, зачем вообще это было сделано? Как-будто целью было лишь дать пощечину, но не свалить с ног — и в самом деле, нападать силами вполовину меньшими, чем лучшие воины Севера?

Что это? Дань какой-то глупой традиции или…

— Месть.

Я резко обернулась.

Имени этого ярла я не знала, да и говорил он не мне, а будто сам с собой.

Месть…

Когда нельзя переложить ответственность за наказание тех, кто тебя оскорбил и погубил твой род, на богов или кого-то более могущественно.

Кто были те воины? Жители одной из взятых крепостей? Видимо те, кто не смог оставить зло безличным и, движимые чувством долга, сделали кровную месть смыслом остатка своей жизни.

Рассчетливо.

Для многих это было важно, мстить не в состоянии ярости, а полностью осознавая то, что они делают.

Осмотрелась, вздохнула и отправилась туда, где обычно стояли мои сундуки.

Телега с поклажей была перевернута, но я легко нашла и травы, и полоски ткани для перевязки, и несколько давно приготовленных мазей — все то, что проделало вместе со мной путь от отчего дома и что должно быть у каждой жены воина. Подхватила свою поклажу и пошла туда, где уже разожгли костры и расположили раненных.

Вокруг них хлопотал тот, кого я давно определила целителем, а с ним — две ширококостные девицы, сопровождавшие наш отряд для готовки и помощи, несколько воинов. Только меня вот не ждали. Замерли в движении, когда увидели, застыли, будто это я родилась во льдах, а не они. И могла теперь замораживать взглядом.

Я тоже замерла ненадолго, но потом присела возле ближайшего мужчины, у которого была сильно порезана нога, взялась за чистое полотно…

— Кюна, не стоит… пачкать руки о простую кровь, — меня остановил даже не неприязненный голос целителя, а страх в глазах лежащего на своих же доспехах воина.

Руки, уже поднятые в намерении вылечить опустились сами, а на плечи будто лег тяжелый груз.

Я обвела взглядом присутствующих… похоже, те кто в сознании, предпочтут сдохнуть, но не быть тронутыми мной.

Чернокнижница. Предательница.

Медленно поднялась и, не глядя ни на кого, отошла прочь. И только когда спряталась за сваленными щитами и тряпьем, позволила слезам вскипеть у меня под веками.

Я ведь всю жизнь помогала. Исцеляла. И даже сейчас пошла на помощь не думая, не размышляя, кому именно я буду помогать. По привычке пошла — и уж точно не думала, что встречу отпор и брезгливое отторжение. Боги, неужто в стремлении защитить свой дом и род я с вашей точки зрения совершила настолько ужасный проступок?

И отчего недоверие этих людей так больно резануло по моим чувствам?

Пусть их…

Я выбралась из укрытия и вернулась к своим вещам. Сложила так же аккуратно, а затем присела рядом, чтобы не мешаться — снова у всех в лагере было полно дел, лишь у меня…

Пусть их.

Закрыла глаза.

Возьми свое племя, Один. Отважных и дерзких, Один

Иди на север, Один, К свободе, к свободе…

Иди на север, Один, К свободе…

— Ваша еда, кюна.

В голосе воина нет ни презрения, ни неприязни — только лишь усталость.

Я очнулась, огляделась, осознавая, что все еще ночь, я все еще посреди разгромленного лагеря. Как долго я дремала? Не больше часа. Но этого хватило, чтобы мыслями унестись очень далеко… и расстроиться, вернувшись в реальность.

Кивнула благодарно и приняла железное блюдо с какими-то тушеными клубнями — я еще не привыкла к тому, как готовят северяне, но последний раз ела утром и не отказалась бы сейчас ни от чего.

Меня оставили одну.

Прежде так получалось, что отдыхала я возле общего костра, там же ела вместе со всеми, но сегодня моим спутником стало не только душевное одиночество, но и физическое. Пусть их. Я сама не доверяла этим людям и не готова была принять их, потому и их отношение не должно было меня трогать.

Они считали, что не заслужили такую кюну — ну так и я так считала. Только в противном смысле.

Я знала свою стоимость. И это не две коровы.

В лагере было почти светло от погребальных костров, что собрали на кромке леса, и я невольно отвела взгляд, а потом замерла, осознав, что чуть в стороне построили новую клеть — не клеть даже, частокол, воткнутый в сырую землю кругом, внутри которого то ли сидели, то ли лежали двое. Воины не сдаются в плен, но этих, похоже, удалось захватить живыми. Не надолго… Король, верно, пытался добиться от них сведений — и казнит поутру.

Я доела и снова закрыла глаза.

Но спасительное беспамятство не приходило. Мыслями я то и дело обращалась к плененным нападавшим, а когда с той стороны раздался стон, особенно слышимый в затихающей ночи, встала направилась туда.

Их и верно пытали. И в бою они пострадали немало. Без должного ухода они не доживут до утра — с такими ранами вообще не живут, если не получить помощь богов и целителей.

Я вздрогнула, когда поймала полный боли взгляд. И шепот краем сознания:

— Добей.

Рука привычно дернулась к поясу, но моих ножей не было. Я все еще безоружна и даже лук оставила там же, где стреляла. Да и не верно это…

— О’дин дождется тебя, — сказала негромко.

В изнеможении глаза прикрыл. Казнь от рук врага провожает на пир богов столь же верно, как и смерть в бою, но ведь и правда не доживут…

Решилась. Опустилась на колени, зачерпнула землю и просунула руку через прутья, расчерчивая его лоб четким символом.

О вижу я и мать и сестер с братьями

О вижу я как наяву предков моих всех до единого

Они призывают меня

И зовут мое место занять рядом с ними

В чертогах Валгаллы

Где вечно живут храбрецы

Кончики пальцев закололо и воин задышал глубже, а я сосредоточилась, даря успокоение и капли жизни. То, от чего отказалось воронье все еще требовало выхода…

Какое-то движение неподалеку заставило меня вздрогнуть и отвлечься. Быстро глянула в ту сторону и увидела бледное лицо, искаженное страхом. Знакомый мальчишка, что прятался за мирно стоящими лошадьми… ах да, именно он плеснул тогда в меня помоями. Трусоватый и незрелый, хотя по возрасту мы, скорее всего, отличались года на два, не больше.

Он понял, что я его приметила и отскочил, создавая еще больше шума, бросился назад в густоту темноты. Я лишь покачала головой и перебралась ко второму воину, повторяя ритуал.

И снова едва успела довести его до конца — мою руку перехватили. Даже вырываться не стала — опустила взгляд на крепкие мужские пальцы с въевшейся в них грязью и копотью, надеясь прижечь их гневом.

— Что ты делаешь? — прошипел Эгиль-Ворон, резко дергая меня и заставляя встать. Легкая боль в заломленном запястье заставила меня невольно поморщиться, а его, как ни странно, ослабить захват. Но внутри меня уже поднималась со дна души муть.

— Помогаю им не уйти другой дорогой, — ответила спокойно, стараясь не дать мутной волне окатить себя с головой.

— А может просто помогаешь? Может ты и позвала их? Из-за тебя они напали?

— А тебе, похоже, не удалось ни слова с них добиться? Так обними их своей тьмой и загони лед в сердце, может тогда и поймешь, что все это — лишь твои домыслы. Никого я не звала. Я давала обеты — а мое слово значит.

Мне подумалось вдруг, что это первый наш разговор с момента свадьбы. И пусть даже злость питает его потребность высказаться, но с ней он выглядит не льдиной где-то во главе колонны, не духом Севера, высасывающим жизнь, а обычным мужчиной. Все же лучше быть замужем за существом из плоти, крови и эмоций…

— Ты достаточно изворотлива, чтобы обойти эти обеты даже в глазах богов, что уж говорить о смертных, — сплевывает, хорошо что в сторону — с него станется плюнуть мне в лицо, и даже в этом он будет в своем праве мужа. Не убивать, не бить, не насиловать, не принуждать к неугодным богам делам — вот что обещано в каждом браке, но и сам Эгиль-Ворон достаточно изворотлив, чтобы повернуть обстоятельства и правила на пользу себе.