— Я же говорю… ты не глупа, — уходит он от ответа, и я, чувствуя, что и верно иду по тонкому льду, чуть меняю направление.

— Ты потому не взял короны побежденных?

В долинах редко создавали знаки королевской крови. Если кто побеждал другую крепость и землю, и обнаруживал там поистине драгоценный обруч, так с удовольствием носил и передавал по наследству. Как и добротный шлем убитого храброго воина. Тем удивительней мне было то, что для меня создавали мою собственную корону.

— До Сумерек богов и портки убитого короля было не зазорно натянуть, — скривился Ворон, — Но я решил, что мне нужно что-то большее, чем очередная корона раздора. Нам…

От этого «нам» теплеет внутри сильнее, чем от южного вина, что достали по особому случаю. Я чуть смущенно пригубляю немного и отворачиваюсь, наконец, к еде.

Стряпухи расстарались, и, что особенно мне радостно, приготовили многое в соответствии с моими советами.

Здесь была и ячменная каша, подслащенная репой и медом. И хлеб из пшеницы и ржи — зерна навезли много, памятуя о длительной зиме, и я неоднократно проверяла, как оно будет храниться, должным ли образом и была уверена теперь — нам всем хватит и зерна, и производимой из него муки на каши, похлебки, лепешки.

‍

Стояли и блюда из дикого и домашнего мяса — столь любимые замковыми целиком зажаренные туши, от которых надо было куски отрывать руками, и более нежная отварная птица с травами, которая была уже мне по нраву.

Были и тушеные овощи, и столь редкие на Севере сливы и сушеные яблоки, чеснок, который здесь разваривали до состояния мягкости и ели так, вприкуску, отчего дух в не проветриваемых залах стоял порой невыносимый.

Были и речные рыбы, моллюски, и яйца диких птиц — их могли есть сырыми — а еще тонкие сушеные полоски мяса и жир китов, выбрасывавшихся на берег на островах восточнее.

Ну и хмеля и вина без удержу.

Шум от чавкания, поздравлений, смеха и рыков удовольствия стоял невообразимый, заставляя чувствовать себя хорошей хозяйкой.

В который раз я порадовалась, что, несмотря на все перипетии и сложности, несмотря на унизительные и опасные ситуации, я приняла все-таки решение отказаться от образа затворницы или, в противоположность, подавляющей и удушающей кюны, а пошла путем, который был мне самой близок. И была вознаграждена и благодарными взглядами, и интересом, который, наконец, позволили себе проявить ярлы и их жены.

На мне больше не был надет шлем невидимости Тарнхельма. Они видели меня. И признали… пусть по статусу, а не по рождению, но признали. И большего мне не надо: кюна — это всегда женщина, признанная мужским миром.

Хотя… точно ли не надо?

Я посмотрела на Ворона и не стала отворачиваться, когда он повернулся ко мне, почувствовав мой пристальный взгляд.

Слегка насупился, недоумевая, но затем его напряженный лоб расслабился, а и без того темная радужка стала совсем черной.

Я облизала пересохшие губы, не став подавлять хриплый вздох.

Мне было необходимо еще одно признание… то, которое женщина получает от своего мужчины. И хоть я больше не чувствовала Эгиля как самое себя, я смогла и без того распознать, как загустела его кровь и напряглись жилы.

Он тоже распознал,

— Наша спальня готова, мой король, — сказала так тихо, что ему пришлось прочесть по губам.

Дрогнул.

— Мы не будем задерживаться, моя королева.

— Ты хорошо поработала над покоями.

Спокойный голос Ворона прорвался сквозь гул крови в моих ушах.

Я будто вынырнула на поверхность и осмотрела комнаты уже другими глазами.

Здесь стало уютнее и теплее с тех пор, как я взялась за дело вместе со служанками. Ледяной король, прежде всего, воином был и не слишком задумывался о комфорте. Я же взялась за дело с рвением, которое и сама в себе не подозревала.

На выскобленные начисто камни легли шкуры и даже один, чудом уцелевший ковир, вызывавший восторг и удивление — уж не знаю, как его смогли сплести столь тонко и ярко, покрыть узорами, но он занял почетное место рядом с огромной кроватью.

На нее положили новый тюфяк, набитый не запревшей соломой, а шерстью и пухом, а еще — лучшие простыни и шерстяные покрывала.

В углу нашлось место для нашей одежды, голые стены спальни украсили гобелены, которые, ворча, выдал мне ярл, ведший учет разному добру, привезенному из походов. На деревянные, рассохшиеся кресла положили валики, также набитые шерстью. А в комнате, предварявшей спальню, поставили дополнительный жар с камнями и скобами по моей задумке, а также стол и удобные лавки и сундуки, куда переехали мои снадобья. Даже отхожее место мне удалось привести в порядок — деревщику я заказала плотную крышку, прикрывшую дыру в каменном полу, с которой поддувало и пахло, и ширму. А в угол поставили самую большую лохань из всех, мной найденных, да еще и по читанной в одной из книг традиции, настелила туда крепкий кусок ткани, чтобы телу было приятно.

Роскошь… которую я смогла позволить себе впервые в жизни. И теперь с интересом ждала слов своего мужа.

Не нахмурится ли на самоуправство? Не заявит ли, что Ледяному королю не пристало жить как изнеженной деве? Но он только кивнул.

— Мне нравится.

А затем стянул сапоги, жилет и кожаные доспехи и посмотрел на меня с искрой в глазах. И сказал несколько насмешливо и мягко:

— Омой меня.

Дрогнула, вспомнив ту ночь, когда впервые услышала эти слова. И губу прикусила, чтобы не расплыться в неуверенной улыбке.

И хорошо, что у меня была небольшая передышка, чтобы вспомнить снова… Как это быть женщиной, которая трогает своего мужчину.

Ворон разделся полностью, все также поглядывая на меня, а я сняла и накидку, и синее платье, оставшись только в нательной рубашке до колена, украшенной традиционной северной вышивкой — резкие копья веток, перемежавшиеся нежными завитками, в которых можно было угадать весенние листья.

Жарко сделалось… верно от того, что очаги в наших комнатах растопили на славу. Или тэо внутренний жар меня обуял?

С расслабленным выдохом Эгиль опустился в лохань, так что над водой с добавленными в нее травами остались только его плечи и колени — высок был мой король — ну а я взяла тряпицу и почти робко прикоснулась к его шее, отводя в сторону плотную косу.

Короны с нас были сняты прежде и отправлены в сокровищницы, и в комнатах теперь остались лишь мужчина и женщина…

Мужчина, недвусмысленно дающий понять, насколько ему нравится происходящее здесь.

И женщина, что только-только ступила на хрустальный мост, ведущий пока в неизвестность.

Я дотрагиваюсь влажной тканью до его щек, выпуклых губ, широкой переносицы, вынуждая закрыть глаза — пусть не смотрит! мне и так достаточно того, что здесь происходит… даже слишком.

Веду по шее, оставляя на ней небольшую пену, полученную от твердого мыла… Этот брусок, резко пахнущий, сваренный из неизвестного мне растения где-то на Перевале — настоящее сокровище, которое я по праву хозяйки забрала себе, согласная использовать его только на нас двоих, пока сама не научусь так делать. В долинах женщины очищали кожу с помощью масел и трав, которые покупались у южных торговцев — если вообще об этом задумывались, но до Севера эта традиция не добралась еще, да и я не догадалась взять с собой что-то подобное.

Так что и меня сегодня мыли перед коронацией, используя темный кусочек, но короля…

Короля я буду мыть сама.

Думаю ревниво и сама же посмеиваюсь про себя — да кто бы посмел перечить такому? Ворон чистоплотен, но вряд ли потребует ежедневных омовений со служанками.

Веду по плечам, рукам, длинным пальцам, которые чуть напрягаются, будто в намерении схватить, переплестись с моими, крепко сжимающими ткань, чуть затаиваю дыхание… И наклоняюсь, придерживаясь свободной рукой за край лохани, не глядя на него.

Чтобы почти наощупь провести по животу, ногам, минуя пах… но эти пальцы, несдержанные, уверенные, как и их владелец, перехватывают сначала мои запястья, а затем оплетают затылок, зарываясь в волосы и притягивая мою голову…