— Мы были с тобой накануне свадьбы, — почти рычит.

— Вряд ли я когда-либо забуду это… действо, — отвечаю с не меньшим раздражением.

— Достаточно и раза, если я… — его голос пресекается, а потом он обхватывает своими длинными пальцами подбородок и насильно поворачивает лицо ко мне, всматриваясь будто бы внутрь меня, — Ты что-то сделала, колдунья?

— Я видь… — растерялась, — я выпила траву, это же…

Отбрасывает брезгливо и срывается с места, будто дикий волк — только и видели.

А у меня горло перехватывает спазмом от невысказанных слов.

Конечно, я подготовилась, прежде чем идти к нему. Родить от мертвого короля — в случае успеха задуманного — было бы глупостью. И я выпила нужный отвар, не позволяющий зачать несколько дней как… Неужто он думал, что я не озабочусь этим заранее?

Или…

Прикусила губу.

Подумал, что я успела избавиться от ребенка?

— Ты хочешь верить в худшее, если речь идет обо мне, — прошептала в сгущающиеся сумерки.

Почему-то внутри распространялась боль, и это не имело отношения к моему физическому самочувствию.

Не пойду.

Не пойду и не буду рассказывать ему что-то — не заслуживает.

Назло всем и каждому допила вино, закуталась в шкуры и провалилась в сон.

Я так и провела почти все время, выделенное на отдых — закукленная, словно бабочка из долин. Вот только дано ли мне взлететь?

Сомнений было все больше.

Лишь бы не рухнуть вниз… в прямом смысле. Путь через Перевал, по узким тропам, где в некоторых местах копыта лошадей оскальзывались и срывали маленький камнепад на головокружительной высоте, оказался жутким, удушающе страшным. Я так вцеплялась в поводья, что пальцы сводило судорогой, и шептала про себя молитвы всем богам — тогда как неокторые воины даже шутили.

Меня мутило и тяжело было дышать, и больше всего я боялась, что от паники и нехватки воздуха потеряю сознание — и полечу вниз, и никто меня не подхватит.

Так и случилось — хоть и не потому, что я позволила себе расслабиться и потерять опору.

Это случилось на третий день пути в горах.

Позади осталась узкая тропинка, постоянный страх, сон стоя, а потом мы вышли на беспорядочную сеть каскадов из плато, изрытых рвами, вспененных одинокими скалами, ущельями, как шрамами, украшенных необычными деревьями и изогнутыми нагромождениями камней.

Я почему-то представила себе двух исполинов, бьющихся между собой за власть — вот здесь молот одного пролетел мимо врага и оставил после себя огромную воронку. А там второго швырнули прочь, он ударился о скалу и обрушил на себя тысячи и тысячи каменистых осколков.

Величественный, но страшный пейзаж, создать который могли только боги. Но все лучше, чем поминутно бояться сорваться в пропасть. Мне так и казалось, что никто не погиб из-за исключительно слаженных действий и беспрекословного подчинения тому, кто старше — Ворону, например.

Я и прежде понимала, что он великий правитель.

Ненавистный и жестокий.

Но великий.

И в этом тяжелейшем походе именно его острый взгляд и звучный голос, его четкие указания и распределение ролей позволили каждому преодолеть крайне опасный участок. А на плато мы все почти расслабились. Разошлись, да так, что, порой, я могла никого не видеть — кто уезжал вперед, скрываясь за скалой и поворотом, кто оказывался на уровне ниже.

И воздух — прозрачный, чуть морозный, напитанный высокогорным солнцем — тоже дарил ощущение беспечности. Пусть рядом все еще темнела провалом гигантская пропасть, да и ущелья казались жутковатыми — двадцать, а то и тридцать фат вниз — я, наконец, расслабилась.

Зря.

Разве не учил меня отец, что самую большую опасность всегда представляют люди?

Это случилось ближе к сумеркам.

Несмотря на кажущуюся легкость в пути мы все устали, да и постоянные головокружения давали о себе знать — я слышала, что высоко в горах такое не редкость, но не знала как с этим справляться.

Я ехала как раз неподалеку от довольно широкой прорехи в плоти скалы, изнутри которой поднимался сизый туман, когда раздался какой-то неуместный звук. Моя лошадь встала на дыбы, а дальше… скачками понеслась как-будто сразу во все стороны одновременно. Как и мое сердце.

Наверное, самым верным было бы тут же спрыгнуть на землю, пусть и рискуя оказаться под копытами или сломать себе что-то. Но все произошло так быстро…

Да и не в моем характере было сбегать. Глупо… Всегда всё брать в свои руки.

Опасно для жизни.

Вот и в этот раз я старалась удержать и успокоить, не потерять то, что считала принадлежащим себе уже по праву — лошадь несла меня на Север, я кормила и обтирала её, и мы были вполне довольны друг другом.

Перед глазами все кружилось, я слышала ржание, отдаленные крики — боги, зачем я держалась подальше от всех?

Мы лишь на мгновение задержались на краю ущелья. Чтобы рухнуть вниз…

В последний момент удалось изогнуться и схватиться за торчащий камень, но утягивающий меня круговорот был слишком силен, пальцы соскользнули и…

Меня перехватывают за запястье чьи-то жесткие пальцы.

Резкий рывок наверх… И спаситель не удерживается, падает на землю, утягивая меня за собой, роняя на себя и теряя при этом капюшон…

— Даг? — может на меня спустили морок? Откуда здесь может быть мой охранитель?

Боги…

Он измученно и облегченно выдыхает мое имя, садится вместе со мной на руках, и я уже не могу сдержаться. Всхлипываю:

— Даг…

От шока, от того, что меня спасли от неминуемой, казалось бы, смерти, от приглушенной дальностью боли умирающего живого существа, с которой я должна была оказаться рядом — лежать там, внизу, мертвой — от дикой радости, что рядом со мной тот, кто был рядом всю мою сознательную жизнь, я разражаюсь целым потоком слез. Вжимаюсь в мужчину, прячу лицо на его плече и малодушно молю богов, чтобы все, наконец, закончилось и оказалось сном… И я проснулась снова в отчем доме.

Из этого состояния меня вырывает понимание, что мы уже не одни. Лязг оружия, крики и слишком знакомый голос… слишком знакомо пропитанный бешенством.

Рыдания прекращаются сразу, будто кто-то захлопнул дверь к моей боли и повернул ключ.

Я отрываюсь от охранителя делаю несколько глубоких вдохов и рукой стираю слезы с лица. И вздрагиваю, когда осознаю, что вокруг целая толпа спешившихся воинов и впереди — Ворон, видимо вернувшийся обратно.

Крики услышал и отправился посмотреть…

Он подходит к краю ущелья, смотрит вниз, затем на меня, уже встающую с колен, на моего спасителя и спрашивает:

— Что произошло, кюна?

Его голос странно-спокоен.

Я ловлю себя на мысли, что будь у нас нормальные… достойные отношения, то я бы приникла к нему, а он меня обнял, рыча на всех прочих, что не усмотрели. Но вместо этого получаю лишь бесстрастность и две пропасти на месте глаз, сходные с той, в которую я чуть не упала.

И вместо беспокойства его воронья — враждебное удовлетворение. Может они и не желали моей смерти, но были бы вовсе не против.

‍

Хотя нет, кто-то из них желал.

— Мою лошадь понесло, — сказала я с определенной сдержанностью, хотя и меня, и мой голос пробивало на дрожь, — И не просто так…

— О чем ты?

— В нее стреляли, — я вспомнила звук, что услышала как раз перед тем, как все произошло, — Камень или стрела — сейчас и не поймешь ведь… Она встала на дыбы и понесла.

— Вы утверждаете, что кто-то намеренно хотел навредить вам, кюна? — вперед выступил хмурый ярл Биргир. Если я верно разобралась, именно он отвечал за воинское построение и дисциплину и производил впечатление человека верного и вполне разумного.

— Да, это так, — задрала подбородок.

Группа воинов, собравшаяся вокруг нас, зароптала. Для них обидеть тех, кого они считали вторыми своими родителями значило прогневить богов. Но многим ли из них я могла бы стать матерью и хозяйкой?

— Это серьезное обвинение, — лицо Ворона сделалось будто темнее.