Сейчас, глядя свой на драгоценный смычок, грубо зажатый в руке Винсента, выступление и наш спор были последними, о чем я тревожилась. Даже змеи не вселяли в меня такого ужаса, как неосторожное обращение с моим сокровищем.

– Отдай, – слабо попросила я, чувствуя, как слёзы подступают к глазам.

– Я не слышу тебя, – он приложил ладонь к уху.

– Отдай, – повторила я уже громче, наступая на горло своей гордости. – Отдай, пожалуйста.

– Винни, ну в самом деле, – вмешалась его сестра. – Отдай ты уже девочке смычок.

– Нет, Ви, – отрезал Вестерхольт. – Ты слышала, как она нас назвала. Лабухи. По кабакам, значит, мы только можем.

С этими словами он провёл смычком по своей гитаре, словно по виолончели, извлекая скрежещущие звуки, которые пробирала меня до самого основания, выскребали из меня душу без остатка.

– Не надо, Винсент, – шептала я, захлебываясь невыплаканными слезами, потому что именно эти самые чувства я испытала впервые взяв скрипку. Мамину скрипку. Тогда, сжимая древко смычка, на котором я знала каждую трещинку, я представляла, что моей рукой водит мама. Но мамы рядом не было, и струны рождали болезненную мелодию, которую я пытаюсь заглушить годами практик.

Винсент не слышал. Он наслаждался моим страданием и унижением, и я, возможно, заслужила их за свои гадкие слова. Но не так.

– А сейчас на сцену приглашается Елена ден Адель. Дочь знаменитой Софии ден Адель в девичестве Хаслингер.

– Прошу, – безо всякой надежды попросила Вестерхольта.

– Мне надоело ждать, принцесса, – с этими словами он грубо зажал смычок между зубами и вдарил по струнам.

Меня отбросило волной почти на сцену, я потеряла равновесия, запуталась в полах своё концертного платья и упала.

Я уже не думала о смешках, не думала о том, что конкурс я скорее всего проиграю, что отец будет недоволен. Я смотрела лишь на белые зубы Винсента, и его злой оскал, мне казалось в меня он впивается со всей яростью, а не в древко смычка. Прямо сейчас он осквернял самое дорогое, что у меня было, он оставлял новые рубцы не только на инструменте, но и на моей и без того израненной душе.

– Елена Анна ден Адель, – повторил конферансье.

Я медленно поднялась на ноги, зажала скрипку подбородком и легко коснулась струн.

Пиццикато совсем не подходило моему состоянию, слишком веселой и непринуждённой рождалась музыка, больше напоминая разнузданное ярмарочное веселье. Но разве это важно сейчас важное? Важно вернуть смычок и наказать Вестерхольта.

Новые незнакомые мне до этого дня образы рождались под моими пальцами, они принимали форму крохотных птичек, которые словно рой насекомых устремились к моему обидчику, окружили его, щебетали в уши и пытались отнять смычок.

Винсент отмахивался от птиц, попутно вплетал в мою музыку свои грубые и надрывные мотивы, выпуская на волю ястребов, которые без труда истребляли моих пташек, а после рванули на меня, заставив попятится на сцену. Пришлось сосредоточиться на своей игре. Мягче, быстрее, коварнее. Кого там бояться хищные птицы?

Я возбуждённо пощипывала струны, и со всех сторон начали сбегаться лисицы. Словно неуклюжих домашних куриц они хватали ястребов Вестерхольта и трепали их. Несколько хищниц даже попытались куснуть Винсента, и ему пришлось отбежать. Мои существа гнали мерзавца ко мне на сцену. Но он не сдавался, выдал почти низкое, почти басовое звучание, и за его спиной материализовался медведь.

Лисы с пугливым скулежом метнулись в зал и растворились над головами изумлённых зрителей, оставив меня один на один со зверем и его создателем. Медведь неумолимо двигался на меня, ревел. Под ним стонало деревянное покрытие сцены. Когда зверь навис надо мной когтистой лапой, зал ахнул. Для всех это было частью какого-то представления, даже конферансье не до конца понимал, что происходит. Я же судорожно искала правильную пьесу.

Огонь!

Как же сложно сыграть его пальцами. Кажется сами струны начинают нагреваться и плавится, и вот уже не без труда подобранные мотивы пламени обращаются в первые искры, они летят медведю на морду, сыплются на половицы, пляшут язычкам в темных глазах Винсента.

– Осторожно! – кричит он, несется на меня и утаскивает в сторону за миг до того, как сверху срывается горящая балка. Она падает прямо у наших ног, проламывая помост.

После нашего первого совместного выступления никто не хлопал, зрители в панике покидали зал, а мы с Вестерхольтом смотрели, как тлеет начавший опускаться занавес.

– Винсент! Елена! – прокатился рокотом над эвакуирующейся толпой голос ректора.

Нас сейчас накажут, или объявят победителями? Я поднялась на ноги, нервно сглотнула и наступила мыском туфли на язычок пламени, пытаясь его затушить, а Вестерхольт стряхнул с плеча птичьи перья и помёт.

– В мой кабинет. Оба!

В кабинете Амадея Циммермана с трудом нашлось место для нас с Винсом. Комната скорее напоминала склад старых неработающих музыкальных инструментов и вышедших из строя граммофонов, чем приемную одного из самых уважаемых композиторов, историков и деятелей искусства. Тут и там бесценные коллекционные пластинки опасно нависали неустойчивыми горками, в углу рассыпана канифоль, а под ногами шуршали исчерканные нотные листы.

С тех пор как фрау Циммерман сбежала с лучшим другом нашего ректора, тот не мог написать ни единого этюда. Чудовищный непрофессионализм – вот так мешать чувства и творчество. Жаль, не нашлось никого во всей академии, чтобы сказать ему об этом. А меня от подобного комментария останавливал здравый смысл и грустный взгляд ректора. Всё же свою жену он любил действительно сильно.

– Садитесь, – рявкнул Амадей и попытался расчистить место на кресле и для себя.

Нам же с Винсентом досталась небольшая банкетка, на которой двое не поместятся так, чтобы не касаться коленями.

Скромно устроилась с краю, а вот Вестерхольт расположился чересчур фривольно, и даже ноги расставить умудрился. Я попыталась возмутиться, но смолчала. В конце концов здесь мы только по одной причине. Герр ректор обяжет Винсента извиниться за моё сорванное выступление, за издевательства, шутки и порчу смычка. Мне все ещё не хватало духу посмотреть на свой инструмент. Я увидела несколько новых отметин от зубов на дереве и с трудом сдерживала слёзы и желание продолжить нашу сорвавшуюся дуэль. Так сильно злил меня Вестерхольт.

– Думаю, вы прекрасно знаете, зачем я вас позвал.

Я нетерпеливо кивала, скорее бы они уже перешли к извинениям. Даже одним глазком посмотрела на Вестерхольта. Видок у него был ужасный. На лице нездоровая бледность, при каждом нервном глотке у парня дергался кадык. Удовлетворённо перевела взгляд на ректора и поправила подол платья, на котором остались досадные подпалины.

Винсент подал голос первым.

– Герр Циммерман, мне очень жаль. Я готов понести любое наказание, только позвольте моей команде выступить, они так ждали этого концерта. Мы много готовились, и я… Для Виви это очень важно, она тут не при чем, пусть ребята сыграют.

Звучало все это по-настоящему искренне, и я мгновенно растеряла всю свою кровожадность от этих слов. Надо же, Вестерхольт любит в этом мире кого-то сильнее, чем самого себя. То как Винс виновато опустил голову, как сжимал кулаки. Это не показное.

Амадей хмурился глядя на своего студента, и я не выдержала:

– Герр Циммерман, я готова принять извинения Винсента, более того, я считаю, что будет благородно с моей стороны позволить его команде выступить. Победы им это, конечно, не принесёт, потому что по совокупности оценок я все равно впереди даже с учётом сегодняшнего сорванного выступления.

Винсент медленно повернул ко мне голову, и во взгляде его читалось столько сожаления, что у меня зазвенело в груди.

–Тыготова принять мои извинения? – он повторил это немного не с той интонацией, на которую я рассчитывала. А ещё мне не понравилось с каким нажимом он выделил “ты”.