– Принимаю, – согласился майор авиации. Оба написали расписки.
– Что случилось, Уайтэкр? – спросил Пейвон. – Генерал увел вашу девушку?
– Я только сдал ее в краткосрочную аренду, – отпарировал Майкл, посмотрев в сторону стойки, где хрипло хохотал генерал, прижимаясь к Луизе.
– Право старшего по чину, – съязвил Пейвон.
– Генерал любит девочек, – вмешался один из корреспондентов. – Он пробыл в Каире всего две недели и за это время успел поменять четырех девушек из Красного Креста. Когда он вернулся в Вашингтон, его за боевые заслуги наградили орденом.
– А вам досталась такая штука? – спросил Пейвон, помахав визитной карточкой миссис Керни.
– Это один из самых дорогих для меня сувениров, – серьезно заметил Майкл, доставая карточку из кармана.
– Эта женщина, – сказал Пейвон, – должно быть, тратит уйму денег на типографские расходы.
– Ее отец – пивной король, – пояснил один из корреспондентов. – У них куча денег.
– «Не хочу я в авиацию, – запел английский летчик в соседней комнате, – не хочу я воевать. Лучше в Лондоне болтаться, с леди знатными встречаться и их деньги потихоньку прожив-а-ать…»
На улице завыли сирены, возвещая воздушную тревогу.
– Фриц становится слишком расточительным, – заметил один из корреспондентов. – Два налета за одну ночь.
– Я рассматриваю это как личное оскорбление, – отозвался другой. – Только вчера я написал статью, где убедительно доказал, что Люфтваффе[70] больше не существует. Я суммировал все опубликованные в печати данные об авиационных заводах противника, уничтоженных Восьмой и Девятой воздушными армиями совместно с английскими военно-воздушными силами, прибавил сюда все немецкие самолеты, сбитые во время налетов, и пришел к выводу, что у Люфтваффе осталось минус сто шестьдесят восемь процентов их прежней мощи. Статья получилась размером в три тысячи слов.
– Вы боитесь воздушных налетов? – спросил Майкла тучный низенький корреспондент по имени Эхерн. У него было очень серьезное круглое лицо, все в пятнах от чрезмерного употребления алкоголя. – Это не праздный вопрос. Я хочу написать большую статью о страхе для журнала «Кольерс» и сейчас собираю данные. Страх – это общий знаменатель для всех людей, участвующих в войне, на чьей бы стороне они ни находились, и было бы интересно исследовать его в чистом виде.
– Что ж, – начал Майкл, – дайте вспомнить, как я…
– Что касается меня, – перебил Эхерн, с серьезным видом наклонившись к Майклу и обдавая его крепким, как стена винного погреба, запахом, – что касается меня, то я заметил, что, когда я испытываю страх, меня бросает в пот, и я начинаю видеть все окружающее значительно яснее и с большими подробностями. Как-то я находился на одном военном корабле, название которого не могу вспомнить по сей день. Это было недалеко от Гуадалканала. Вдруг над нами появился японский самолет, который шел на высоте каких-нибудь десяти футов прямо на орудийную башню, где я в тот момент стоял. Я повернул голову и увидел правое плечо стоявшего рядом матроса, которого я знал уже три недели и не раз видел его раздетым. Но именно в тот момент я заметил то, чего не замечал раньше. На его правом плече был вытатуирован фиолетовой тушью висячий замок, дужка его была обвита зелеными листьями винограда, а сверху алой тушью латинскими буквами было написано Amor omnia vincit[71]. Я помню этот рисунок совершенно отчетливо и, если хотите, могу воспроизвести его во всех деталях, хотя бы вот на этой самой скатерти. Ну, а что происходит с вами? Видите ли вы окружающее яснее в минуты смертельной опасности или наоборот?
– По правде говоря, – признался Майкл, – мне не приходилось…
– Да, в такие моменты мне еще становится трудно дышать, – снова перебил Эхерн, пристально глядя в глаза Майклу. – У меня появляется такое ощущение, как будто я лечу в самолете на очень большой высоте в разреженном воздухе, и на мне нет кислородной маски. – Внезапно он отвернулся от Майкла. – Передайте, пожалуйста, виски, – обратился он к кому-то.
– Меня не очень-то интересует война, – продолжал рассуждать Пейвон. Где-то вдалеке закашляли зенитки, провозглашая начало воздушного налета. – В душе я гражданский человек, хотя и ношу военную форму. Меня больше интересует мир после войны.
Самолеты шли уже над головой. Они подходили по одному и по два, и зенитки заговорили полным голосом. Миссис Керни вручила визитную карточку старшине военной полиции, выходившему из кухни со своей рыбой.
– Исход войны, – убежденно заявил Пейвон, – предрешен. Поэтому она меня не интересует. С того момента, как я услыхал о нападении японцев на Перл-Харбор, я знал, что мы победим…
– «Что за чудесное утро, – пел у пианино американец, – славный денек настает! И на душе так чудесно – во всем мне сегодня везет».
– Америка не может проиграть войну, – продолжал Пейвон. – Это знаете вы, знаю я, а теперь даже японцы и немцы знают это. Повторяю, – он скроил шутовскую гримасу и глубоки затянулся дымом сигары, – меня не интересует война. Меня интересует мир, ибо этот вопрос все еще остается неясным.
В бар вошли два польских капитана в жестких остроконечных фуражках, которые всегда напоминали Майклу колючую проволоку и шпоры. С каменными, осуждающими лицами они направились к стойке.
– Мир, – продолжал Пейвон, – повернет влево. Весь мир, за исключением Америки. Не потому, что люди читают Карла Маркса, не потому, что придут агитаторы из России, нет – он повернет влево потому, что, когда окончится война, ему будет некуда больше деваться. Все другие пути к тому времени уже будут испробованы и окажутся негодными. И я боюсь, что Америка окажется изолированной, отсталой, всеми ненавидимой. Мы будем жить, как старые девы в одиноком доме среди леса, накрепко запирая двери, заглядывая под кровати, зашив свое состояние в матрац. Мы не сможем уснуть, потому что всякий раз, как подует ветер и заскрипит половица, мы будем думать, что к нам лезут убийцы, чтобы прикончить нас и завладеть нашим богатством…
Венгр-корреспондент подошел к столу наполнить свой стакан.
– У меня на этот счет своя теория, – сказал он. – Со временем я думаю опубликовать ее в журнале «Лайф». Представляете: «Ласло Шигли. Как сохранить капиталистическую систему в Америке».
Зенитная батарея, расположенная неподалеку, в Грин-парке, открыла интенсивный огонь. Венгр выпил виски и укоризненно посмотрел на потолок.
– Я называю это «управляемая система демократии», – продолжал он, когда шум несколько затих. – Взгляните вокруг… – Он широко развел руки в стороны. – Что мы видим? Небывалое процветание. Каждый, кто хочет работать, имеет хорошую работу. Женщина, которой в обычные времена не доверили бы промывать резиновые соски, сейчас изготовляет точные инструменты и получает восемьдесят семь долларов в неделю. Полицейские из Миссисипи, в мирное время получавшие тысячу сто долларов в год, сейчас уже полковники, получающие от шестисот двадцати и более долларов в месяц. Студенты колледжей, являвшиеся бременем для своей семьи, сейчас – майоры военно-воздушных сил, получающие пятьсот семьдесят долларов в месяц. Заводы, работающие днем и ночью, отсутствие безработицы, каждый ест больше мяса, чаще ходит в кино… Все веселы, счастливы, в хорошем физическом состоянии. Где же источник всех этих благодеяний? Война. Но вы скажете, что война не может продолжаться вечно. Увы, это правда. Немцы в конце концов предадут нас, капитулируют, и мы снова вернемся к закрытым заводам и фабрикам, к безработице, низкой заработной плате, к разрухе. Есть два выхода из положения: или заставить немцев все время воевать, но в этом на них положиться нельзя… или… – Он сделал большой глоток из своего стакана и широко улыбнулся. – …или сделать вид, что война все еще продолжается. Не останавливать заводы и фабрики, продолжать выпускать по пятидесяти тысяч самолетов в год, платить по два с половиной доллара в час всякому, кто может держать в руках гаечный ключ, продолжать выпускать танки по сто тысяч долларов за штуку, продолжать строить авианосцы стоимостью в семь миллионов долларов каждый. Но, скажете вы, в таком случае мы столкнемся с проблемой перепроизводства. Но система Шигли предусматривает все. Сейчас, например, немцы и японцы поглощают нашу продукцию, не допускают затоваривания наших рынков. Они сбивают наши самолеты, они топят наши авианосцы, они рвут наше обмундирование. Решение тут очень простое. Мы должны стать своими собственными немцами, своими собственными японцами. Каждый месяц мы строим установленное количество самолетов, авианосцев, танков… и что же мы делаем с ними? – Он обвел гордым и пьяным взором свою аудиторию. – Мы топим все это в океане и немедленно заказываем новые. – Теперь, – продолжал он вполне серьезно, – возникает самая щекотливая проблема: как быть с людьми? Перепроизводство товаров, говорим мы, это не неразрешимая проблема. Но как быть с проблемой перепроизводства людей?
