Христиан чувствовал, что он сейчас не выдержит, вскочит на сиденье и закричит во весь голос. А в сущности, что он может изменить? Не в его силах повлиять на исход войны, продлить или укоротить ее хоть на минуту… Всякий раз, когда он закрывал глаза, тщетно пытаясь уснуть, перед ним вставал образ Гретхен – дразнящий и безнадежно далекий… После того памятного вечера Гретхен уклонялась от дальнейших встреч. По телефону она разговаривала мягко, хотя и боязливо, и утверждала, что очень хотела бы встретиться, но… как раз вернулся из Норвегии один ее старинный приятель… (Этот старинный приятель возвращался то из Туниса, то из Реймса, то из Смоленска, и обязательно с каким-нибудь дорогим подарком – где уж Христиану было с ним состязаться.) Что ж, может быть, так и нужно действовать! В следующий раз он приедет в Берлин с кучей денег и купит Гретхен меховое манто, кожаный жакет и новый патефон – все, о чем она говорила. Куча денег – и все будет в порядке.

«Я скажу Коринне, чтобы она привела своего родственника, – продолжал размышлять Христиан, лежа с закрытыми глазами в зловонном, набитом солдатами вагоне и прислушиваясь к стуку колес мчащегося в ночи по французской земле поезда. – Хватит быть дураком. В следующий раз, когда я приеду в Берлин, карманы у меня будут набиты деньгами. Немножко бензину, сказала Коринна, и ее родственник сможет возить свой груз на трех машинах. Хорошо, этот паршивый деверь получит бензин, и незамедлительно».

Христиан примирительно улыбнулся и минут через десять, когда поезд медленно приближался к Бретани, даже ухитрился заснуть.

На следующее утро Христиан явился в канцелярию доложить о своем прибытии и застал там лейтенанта Гарденбурга. Лейтенант показался ему похудевшим и более собранным, словно он только что прошел учебный сбор. Пружинистыми, энергичными шагами он расхаживал по комнате и на уставное приветствие Христиана ответил очень любезной – с его, конечно, точки зрения – улыбкой.

– Хорошо провели время? – дружески поинтересовался он.

– Очень хорошо, господин лейтенант.

– Фрау Гарденбург сообщила мне, что вы передали ей сверток с кружевом.

– Да, господин лейтенант.

– Очень мило с вашей стороны.

– Не стоит благодарности.

Лейтенант взглянул на Христиана (с некоторым смущением, как тому показалось) и спросил:

– Она… хорошо выглядит?

– Прекрасно, господин лейтенант, – серьезно ответил Христиан.

– Хорошо, хорошо. – Сделав нечто похожее на пируэт, лейтенант нервно повернулся к карте Африки, сменившей на стене карту России. – Очень рад. Она слишком много работает, переутомляет себя… Очень рад… Хорошо, что вы успели вовремя воспользоваться отпуском.

Христиан промолчал. Он не испытывал никакого желания вступать с лейтенантом Гарденбургом в утомительный светский разговор. Он еще не видел Коринну, и ему не терпелось поскорее встретиться с ней и сказать, чтобы она немедленно связалась со своим родственником.

– Да, вам очень повезло, – продолжал Гарденбург, неизвестно чему улыбаясь. – Идите-ка сюда, унтер-офицер, – с загадочным выражением сказал он. Гарденбург подошел к грязному окну с решеткой и посмотрел в него. Христиан сделал несколько шагов и остановился рядом.

– Прежде всего я должен предупредить вас, что все это весьма конфиденциально, совершенно секретно. Мне вообще не следовало бы ничего говорить, но мы давно уже служим вместе, и я думаю, что могу положиться на вас.

– Так точно, господин лейтенант, – осторожно подтвердил Христиан.

Гарденбург тщательно осмотрелся вокруг и наклонился к Христиану.

– Наконец-то! – прошептал он торжествующе. – Наконец-то свершилось! Нас перебрасывают. – Он резко повернул голову и взглянул назад. В канцелярии, кроме Гарденбурга и Христиана, находился писарь, но он сидел метрах в десяти от них. – В Африку, – добавил Гарденбург таким тихим шепотом, что Христиан с трудом расслышал. – В африканский корпус. Через две недели. – Его лицо расплылось в улыбку. – Разве это не замечательно?

– Так точно, господин лейтенант, – помолчав, равнодушно согласился Христиан.

– Я знал, что вы будете рады.

– Так точно, господин лейтенант.

– В предстоящие две недели нужно сделать очень много, вам предстоит масса хлопот. Капитан хотел вызвать вас из отпуска, но я считал, что вам будет полезно отдохнуть и вы потом наверстаете упущенное…

– Большое спасибо, господин лейтенант.

– Наконец-то! – торжествующе потирая руки, провозгласил Гарденбург. – Наконец-то! – Невидящим взглядом он уставился в окно; его взору рисовались тучи пыли на дорогах Ливии, поднятые танковыми колоннами, в ушах стоял грохот артиллерийской канонады на побережье Средиземного моря. – Я уже начал было побаиваться, – доверительно сообщил Гарденбург, – что так и не побываю в бою. – Он тряхнул головой, пробуждаясь от сладостного сна, и обычным, отрывистым тоном добавил: – Ну хорошо, унтер-офицер. Вы мне понадобитесь через час.

– Слушаюсь, господин лейтенант, – ответил Христиан и направился было к двери, но вернулся.

– Господин лейтенант!

– Да.

– Разрешите доложить фамилию солдата сто сорок седьмого саперного батальона, совершившего дисциплинарный проступок.

– Сообщите писарю, а я направлю ваш рапорт по команде.

– Слушаюсь, господин лейтенант.

Христиан подошел к писарю и молча наблюдал, пока тот записывал, что по донесению унтер-офицера Христиана Дистля рядовой Ганс Рейтер был одет не по форме и вел себя не так, как подобает солдату.

– Ну, теперь ему влетит, – авторитетно заявил писарь. – Месяц неувольнения из казармы.

– Возможно, – согласился Христиан и вышел. Он постоял некоторое время перед входом в казарму, затем направился к дому Коринны, но на полдороге передумал.

«Зачем? – пожал он плечами. – Зачем мне теперь встречаться с ней?..»

Медленно возвращаясь обратно, Христиан остановился перед высокой, узкой витриной ювелирного магазина. В витрине лежало несколько маленьких колец с брильянтами и золотой кулон с крупным топазом. Драгоценный камень привлек внимание Христиана.

«А ведь эта вещица понравилась бы Гретхен, – подумал он. – Интересно, сколько она стоит?..»

Помещение было заполнено молодыми людьми разного возраста. Они слонялись по комнатам, громко болтали, курили и плевались. В грязном, холодном коридоре, пропитанном запахом пота и общественной уборной, можно было слышать обрывки разговоров на уличном жаргоне Нью-Йорка.

– Дядя Сэм, вот и я, Винсент Келли!.. Слушаю я передачу о футболе. Вдруг вмешивается этот ублюдок и говорит, что япошки разбомбили Хиккем-Филд. Я так разволновался, что не стал дальше слушать футбол, и спрашиваю свою бабу: «А где, черт бы его побрал, этот самый Хиккем-Филд?» Это были мои первые слова в этой войне.

Кто-то другой говорил:

– …Чепуха! Все равно тебя загребут позднее. Мой девиз – не зевай! Мой старина в прошлую войну служил в морской пехоте. Он сказал: «Все нашивки идут тем, кто придет пораньше. Так было во время последней войны. Можешь ничем не выделяться, сумей только поспеть к пирогу раньше других».

Еще один разглагольствовал:

– А я так не прочь побывать на этих островах. Терпеть не могу Нью-Йорка зимой! Летом-то им пришлось бы меня поискать. Работаю я все время на улице – в газовой компании, а это похуже армии.

– Давай хлебнем, – слышался чей-то голос. – Распрекрасное дело – война! Вчера я был у одной бабенки, и вот она все говорит мне: «Боже милосердный, они же убивают американских парней!» А я отвечаю: «Клара, я завтра ухожу в армию, чтобы драться за демократию». Она, конечно, разревелась. Эта девка три недели водила меня за нос, и всякий раз, как только дело доходило до серьезного, давала мне по рукам. Но вчера вечером моя Кларочка была словно клетка, набитая тиграми. Проявила такой патриотизм, что чуть не разлетелись пружины матраса.