Мать троих малолетних детей, отец которых в это время, припав к земле, лежал на дне окопа где-то южнее Анцио[74] под жестоким огнем немецких минометов, простояла час сорок пять минут в очереди и принесла домой только фунт костлявой рыбы. Посмотрев на своих детей, она решила их убить, но передумала и приготовила им тушеную рыбу с одной картофелиной, добавив немного соевой муки.

Состоялось заседание высокопоставленных офицеров обеих армий, на котором обсуждался вопрос о съемке кинофильма о вторжении в Европу. Основной темой фильма должно было быть взаимодействие всех участвующих в операции войск. Представитель английских военно-воздушных сил разругался с представителем сухопутных войск; представитель 8-й воздушной армии поссорился с представителем американского военно-морского флота; представитель американской службы снабжения поскандалил с английским офицером, представлявшим береговую авиацию. В конце концов было принято решение передать вопрос на рассмотрение вышестоящей инстанции.

В полдень можно было наблюдать, как среди бомбоубежищ и серых стволов засохших деревьев обучали штыковому бою отделение «нестроевых» – конторщиков с Беркли-сквер. Другие конторщики сидели на холодных скамейках под скудными лучами солнца и поглощали свой обед.

Английский специальный комитет закончил свой тщательно сформулированный доклад вышестоящему штабу, в котором доказывалось, что дневные бомбардировки американцев – неоправданное расточительство.

На углах улиц появились тележки с первыми нарциссами. Изнуренные, плохо одетые прохожие останавливались, с бьющимся от радости сердцем покупали букетики нежных цветов и уносили их в свои конторы и дома.

Во время утреннего концерта в здании Национальной галереи трио играло произведения Шуберта, Уолтона и Баха.

Около Уайтчепеля был разобран на дрова забор, на котором в 1942 году огромными белыми буквами были написаны слова: «Немедленно открыть второй фронт!»

В устье Темзы, недалеко от Индийских доков, моряк торгового флота из Сиэтла молил бога, чтобы в эту ночь был воздушный налет, потому что его жена через два месяца должна была родить еще одного ребенка, а за каждый налет, совершенный на судно во время стоянки в порту, выдавали денежную премию.

В этот же день четыре миллиона человек отправились в конторы, на заводы, на склады и упорно и методично трудились, с перерывами на чашку чая в десять часов утра и в четыре часа дня. Они складывали и вычитали, чинили и полировали, монтировали и шили, переносили грузы и сортировали, печатали и подшивали бумаги, наживали деньги и теряли их. Они работали медленно, обдуманно, со знанием дела, что раздражало всех американцев, которые с ними соприкасались. Потом они шли домой, и некоторые из них с тем же медлительным достоинством умирали во время ночных налетов.

Четыре дня спустя после премьеры «Гамлета» Майкла вызвали в канцелярию роты специальной службы, где он жил и стоял на довольствии, и приказали явиться на пункт пополнения пехоты в Личфилд. На сборы ему дали два часа.

Десантная баржа монотонно двигалась по кругу. Брызги воды перелетали через борт и падали на скользкую палубу. Солдаты сидели, заботливо обхватив свое оружие, чтобы предохранить его от влаги. Баржи кружились в миле от берега с трех часов утра. Было уже половина восьмого, и всякие разговоры давно прекратились. Корабли завершали артиллерийскую подготовку. Закончился учебный налет авиации. Дымовая завеса, поставленная поперек бухточки с низколетящего самолета, все еще продолжала опускаться на край воды у самого берега. Все промокли и озябли; все, кроме тех, кого тошнило от качки, были голодны.

Ною все это нравилось. Присев на носу баржи, старательно прикрывая отданные на его попечение толовые заряды, ощущая, как соленые брызги Северного моря ударяют по каске, вдыхая резкий, свежий утренний воздух, Ной чувствовал себя на верху блаженства.

Это было последнее учение его полка, генеральная репетиция высадки на побережье Европы при поддержке кораблей и авиации и с боевыми патронами. В течение трех недель они тренировались группами по тридцать человек – каждая группа на один дот – пулеметчики, стрелки, расчеты противотанковых ружей, огнеметчики, подрывники. Это была последняя репетиция перед настоящим делом. А в ротной канцелярии, как дар провидения, Ноя ожидало разрешение на трехдневный отпуск.

Лицо Бернекера было бледно-зеленым от морской болезни. Своими крестьянскими ручищами он конвульсивно сжимал винтовку, как будто в ней можно было обрести устойчивую, прочную опору в этом ходуном ходящем мире. Он беспомощно улыбнулся Ною.

– Черт меня побери, – выругался он. – Почему я такой слабый?

Ной улыбнулся в ответ. За последние три недели совместной службы он хорошо узнал Бернекера.

– Теперь уже осталось немного, – успокоил его Ной.

– А как ты себя чувствуешь? – спросил его Бернекер.

– Хорошо.

– Я бы отдал закладную на восемьдесят акров земли моего отца в обмен на твой желудок, – сказал Бернекер.

По воде разнесся смешанный гул усиленных рупорами голосов. Баржа резко повернула и, набрав скорость, устремилась к берегу. Ной прижался к мокрому стальному борту, готовый спрыгнуть с баржи, как только опустят трап. Волны все сильнее били о корпус несущейся вперед баржи. «Может быть, – подумал Ной, – в лагере меня ждет телеграмма от Хоуп, извещающая, что все уже позади. Когда-нибудь потом я усядусь рядом с сыном и скажу ему: „В тот день, когда ты родился, я высаживался на берег Англии с двадцатью фунтами тола в руках“.

Ной улыбнулся. «Было бы, конечно, лучше в это время быть рядом с Хоуп, – размышлял он, – но нет худа без добра. Здесь мы настолько заняты, что для тревожных мыслей почти не остается времени. Мне не придется нервно шагать по коридору, не вынимая изо рта сигареты, не придется прислушиваться к ее крикам. Пусть это эгоистично, но во всем этом есть несомненные преимущества».

Баржа зашуршала по гладкому дну, и секундой позже опустился трап. Ной спрыгнул и, чувствуя, как снаряжение сильно хлопает по спине и по бокам, а поверх краг льется холодная вода, быстро выскочил на берег, добежал до небольшого холмика и залег под его укрытием. Другие солдаты, выбравшись из воды, быстро рассредоточились, ныряя в ямки или прячась за низкорослыми кустиками. Стрелки открыли огонь по доту, расположенному на небольшом утесе, нависшем над берегом шагах в ста. Солдаты подрывной команды осторожно подползли к колючей проволоке, заложили заряды и побежали обратно. Подрывные заряды взорвались, и острый запах тола смешался с ароматным, плотным запахом дыма поставленной самолетом завесы.

Ной быстро вскочил на ноги и под прикрытием Бернекера побежал к яме, находившейся вблизи проволочного заграждения. Бернекер свалился прямо на Ноя.

Бернекер тяжело дышал.

– Господи, – сказал он. – Сухая земля, разве это не замечательно?

Оба рассмеялись и осторожно высунули головы из ямы. Солдаты действовали точно, как футбольная команда. По сигналу они перебегали вперед, продвигаясь, как их учили, к серому доту с разных сторон.

Базука посылала гранату за гранатой, и среди шума и грохота разрывов было видно, как от дота взлетают в воздух большие куски бетона.

– В такие минуты, – сказал Бернекер, – я задаю себе только один вопрос: что же делают немцы, пока мы проделываем все это?

Ной выскочил из ямы и, согнувшись, держа в руках заряды, нырнул в разрыв, проделанный в проволоке. Базука заговорила снова; Ной упал в песок на случай, если осколки бетона полетят в его сторону. Бернекер лежал рядом, тяжело дыша.

– А я раньше думал, что пахать землю – тяжелая работа, – пропыхтел Бернекер.

– Давай, давай, деревенщина, – закричал Ной, – беги вперед! – Он вскочил на ноги. Бернекер со стоном поднялся вслед за ним.