– Конечно.

– Ну вот, ты уже совсем хороший, – засмеялась Лаура. – Мне так нравится, когда ты хороший.

Майкл тоже засмеялся, хотя с трудом скрывал раздражение.

– Ну, а сейчас тебе придется расплачиваться за то, что ты так мил со мной, – продолжала Лаура, прижавшись к его груди.

– И что же я должен сделать?

– Оставь этот смиренный тон, – вспылила Лаура. – Терпеть не могу, когда ты говоришь таким тоном.

Майкл едва сдерживал себя.

– Что же все-таки ты хочешь от меня? – спросил он, прислушиваясь к звукам собственного голоса и удивляясь, что может еще говорить так вежливо и мило.

– Во-первых, выключи этот проклятый приемник.

Майкл хотел было запротестовать, но передумал. Диктор в это время говорил: «Положение здесь все еще продолжает оставаться неясным, однако англичанам, видимо, удалось благополучно эвакуировать большую часть своей армии. Предполагается, что в ближайшее время развернется контрнаступление Вейгана…»[17]

– Майкл, дорогой! – напомнила Лаура.

Майкл поспешно выключил радио.

– Вот, пожалуйста. Для тебя я готов на все.

– Спасибо. – В улыбающихся, блестящих глазах Лауры уже не было ни единой слезинки. – Ну, а сейчас еще одна просьба.

– Что еще?

– Пойди побрейся.

Майкл вздохнул и провел рукой по щетине на подбородке.

– А стоит ли?

– У тебя такой вид, будто ты только что явился из ночлежки.

– Ладно. Уговорила.

– Ты сразу почувствуешь себя гораздо лучше, – добавила Лаура, собирая газеты, разбросанные вокруг кресла.

– Еще бы, – ответил Майкл и машинально снова взялся за ручки приемника.

– Ну дай отдохнуть хотя бы час! – умоляюще проговорила Лаура, прикрывая ладонью ручки настройки. – Только час! Иначе я сойду с ума. Без конца передают одно и то же, одно и то же!

– Дорогая, но ведь это же решающая неделя в нашей жизни.

– Пусть так, но зачем же доводить себя до сумасшествия? – с неумолимой логикой возразила Лаура. – Ведь французам это не поможет, правда?.. После того, как побреешься, не забудь, дорогой, натянуть сетку для бадминтона.

– Хорошо, – пожал плечами Майкл. Лаура чмокнула его в щеку и погладила по голове. Майкл отправился наверх.

Во время бритья он услышал, как начали собираться гости. Из сада доносились женские голоса, временами заглушаемые журчанием льющейся в раковину воды. На расстоянии они казались нежными и мелодичными. Лаура пригласила двух своих бывших учительниц-француженок из расположенной по соседству женской школы, где она училась в детстве. Они всегда хорошо относились к Лауре. Краем уха прислушиваясь к то усиливающимся, то затихающим голосам, Майкл решил, что мягкие интонации француженок куда приятнее самоуверенной металлической трескотни большинства знакомых ему американок. «Но я, пожалуй, не решусь сказать об этом вслух!» – усмехнулся он.

Майкл порезался и, с раздражением разглядывая в зеркало кровоточащую царапинку под подбородком, снова почувствовал себя выбитым из колеи.

С большого дерева в конце сада донеслось карканье ворон. Целая стая свила там гнезда и время от времени заглушала своими резкими криками все другие звуки, долетавшие из сада.

Побрившись, Майкл проскользнул в гостиную и тихонько включил приемник, но поймал только музыкальную программу. Женщина пела: «Не имею я ничего, но и этого мне слишком много…» По другой станции передавали увертюру из «Тангейзера» в исполнении военного оркестра. Приемник был слабенький и ловил всего две станции. Майкл выключил приемник и пошел в сад встречать гостей.

Джонсон в желтой тенниске в коричневую полоску был уже там. Он привел высокую, красивую девушку с серьезным, интеллигентным лицом. Пожимая ей руку, Майкл подумал: «Интересно, где сейчас жена Джонсона?»

– Мисс Маргарет Фримэнтл… – представила незнакомку Лаура. Мисс Фримэнтл сдержанно улыбнулась, а Майкл с завистью подумал: «Черт побери этого Джонсона! Где он находит таких красивых девушек?»

Затем Майкл пожал руки хрупким сестрам-француженкам. На них были изящные черные платья, когда-то, видимо, очень модные, хотя трудно было вспомнить когда именно. Обеим сестрам перевалило за пятьдесят. У них были зачесанные назад блестящие, словно покрытые лаком, волосы, нежный, бледный цвет лица и удивительно изящные, стройные ноги. Они обладали безупречными утонченными манерами, а долгие годы, проведенные в школе для девочек, приучили их относиться ко всему на свете с неисчерпаемым терпением. Майклу сестры всегда казались выходцами из прошлого века – вежливыми, замкнутыми, с хорошими манерами, но про себя осуждающими и время и страну, куда занесла их судьба. Сегодня, хотя и было заметно; что обе они тщательно готовились к визиту, искусно нарумянились и подвели глаза, на их лицах застыло какое-то отрешенное, мученическое выражение. Им, видимо, с трудом удавалось следить за ходом беседы.

Искоса посматривая на них, Майкл вдруг понял, что значит быть француженками сегодня, когда немцы находятся около Парижа и город, затаив дыхание, прислушивается к нарастающему грохоту пушек, когда американские дикторы то и дело прерывают джазовую музыку и передачу местных новостей, чтобы сообщить последние известия из Европы, тщательно, но на американский лад произнося столь знакомые сестрам названия: Реймс, Суассон, Марна, Компьен…

«Если бы я был деликатнее, – сказал себе Майкл, – и имел больше такта, если бы я не был таким неуклюжим, тупым буйволом, я отвел бы их в сторону и попытался найти нужные слова утешения». Однако Майкл знал, что ничего хорошего у него не получится, он обязательно скажет не то, что нужно, смутит женщин, и они почувствуют себя еще хуже. «Жаль, что таким вещам нас никто не догадался научить. Нас учили чему угодно, только не такту, отзывчивости и умению помочь человеку».

– Хотя и неприятно об этом говорить, – донесся до Майкла бархатный, уверенный голос Джонсона, – но я думаю, что вся эта история не что иное, как грандиозный обман.

– Как, как? – не поняв, спросил Майкл. Джонсон в изящной позе сидел на траве, по-мальчишески подняв колени, и улыбался мисс Фримэнтл, явно стараясь произвести на нее впечатление. Это раздражало Майкла, тем более что Джонсон, видимо, преуспевал в своих намерениях.

– Заговор, вот что, – ответил Джонсон. – Уж не хочешь ли ты сказать, что две сильнейшие в мире армии внезапно развалились сами по себе? Все это подстроено заранее.

– То есть другими словами, французы, по-твоему, умышленно сдают Париж немцам?

– Конечно.

– Вы не слышали, в последних известиях не передавали ни чего нового о Париже? – тихо спросила младшая из сестер, мисс Буллар.

– Нет, пока ничего нового не сообщалось, – как можно мягче ответил Майкл.

Обе дамы с улыбкой кивнули ему, словно он преподнес им по букету цветов.

– Да, город падет, – вставил Джонсон. – Попомните мои слова.

«За каким дьяволом мы пригласили сюда этого типа?» – сердито подумал Майкл.

– Сделка уже состоялась, – продолжал Джонсон, – а все остальное – камуфляж для обмана английского и французского народов. Недели через две немцы будут в Лондоне, а еще через месяц нападут на Советский Союз. – Последние слова он произнес торжествующе и гневно.

– А по-моему, ты неправ, – упрямо возразил Майкл. – Мне кажется, этого не случится. Все будет иначе.

– Как же именно?

– Не знаю. – Майкл чувствовал, что выглядит глупо в глазах мисс Фримэнтл, и, хотя ему было досадно, он продолжал упрямо стоять на своем. – Как-нибудь.

– Вот она, мистическая вера в то, что папочка позаботится обо всем и не пустит буку в детскую! – насмешливо заметил Джонсон.

– Прошу вас, не нужно! – вмешалась Лаура. – Неужели мы должны все время говорить об одном и том же? Кажется, мы собирались сыграть в бадминтон? Мисс Фримэнтл, вы играете в бадминтон?

– Играю, – ответила Маргарет, и Майкл механически отметил, что у нее низкий, чуть хрипловатый голос.