С наслаждением потягивая пиво (хотя, по правде говоря, оно показалось ему водянистым), ощущая приятную усталость в теле, Христиан время от времени отрывался от газеты и посматривал на оживленные пары за соседними столиками. За одним из них сидели хорошенькая девушка и военный летчик с двумя золотыми нашивками на груди. При взгляде на летчика Христиан ощутил мимолетное чувство зависти. Насколько же приятнее должны казаться и отпуск, и это кафе человеку, вновь почувствовавшему под ногами твердую землю после жарких воздушных боев, чем ему, оставившему позади лишь полицейские казармы, язвительные насмешки лейтенанта Гарденбурга да двуспальную кровать Коринны, жены французского капрала.

«Нет, я должен переговорить с полковником Мейстером из военного министерства, – подумал Христиан без особой, впрочем, уверенности, что выполнит свое решение. – Пусть меня переведут в действующую армию. Да, да. Я схожу к нему через несколько дней, как только прояснится обстановка…»

Христиан отыскал страницу, посвященную музыке. В этот вечер должно было состояться четыре концерта. С какой-то тоскливой радостью он прочитал, что на одном из них будет исполняться квинтет с кларнетом Моцарта.

«Вот туда я и отправлюсь: лучший способ убить время до полуночи».

Швейцар в вестибюле дома, где находилась квартира Гарденбургов, сообщил ему:

– Фрау еще не вернулась, но я получил распоряжение впустить вас.

Они поднялись в лифте, причем оба хранили серьезный, невозмутимый вид. Швейцар открыл квартиру своим ключом и деловито сказал:

– Доброй ночи, господин унтер-офицер!

Христиан медленно вошел в квартиру. Шторы были задернуты, и горел свет. После его ухода гостиную прибрали, и теперь, обставленная по самой последней моде, она выглядела нарядной.

«Глядя на Гарденбурга, – философствовал Христиан, – никак нельзя себе представить, что он мог жить в такой квартире. Его образ связывается скорее со старой темной мебелью, жесткими стульями, плюшем и полированным орехом».

Христиан прилег на кушетку. Он чувствовал себя усталым, музыка нагнала на него тоску. В переполненном зале было слишком жарко, и после первых приятных минут его стало неудержимо клонить ко сну. Исполнение казалось ему серым и безвкусным, он почти не слушал музыку: перед его полузакрытыми глазами неотступно стоял образ фрау Гарденбург, стройной, обнаженной. Христиан с наслаждением вытянулся на кушетке и сразу же уснул.

Его разбудили чьи-то голоса. Христиан открыл глаза и взглянул вверх, щурясь от яркого света. Фрау Гарденбург стояла около кушетки с какой-то женщиной и с улыбкой смотрела на него.

– Мой бедный, усталый унтер-офицер! – воскликнула фрау Гарденбург, наклоняясь и целуя его. На ней было дорогое манто. От нее пахло вином. Судя по ее потемневшим, расширенным зрачкам, она была пьяна, но усилием воли старалась не поддаваться опьянению. Она полулегла на кушетку и положила свою голову рядом с головой Христиана.

– Дорогой, я привела с собой приятельницу. Элоиза, это унтер-офицер Дистль.

Элоиза улыбнулась ему. Ее глаза тоже блестели каким-то неясным, ровным светом. Не снимая пальто, она опустилась в большое кресло.

– Элоиза живет очень далеко, она не поедет сегодня домой, – объяснила фрау Гарденбург, – а будет ночевать здесь. Вы понравитесь друг другу. Она все о тебе знает.

Фрау Гарденбург подняла руки, и мягкие, широкие рукава манто скатились к ее плечам.

– Тебе нравится? Прелесть, не правда ли?

– Да, очень красиво, – согласился Христиан и сел, испытывая неловкость и смущение. Он не мог отвести глаз от растянувшейся в кресле Элоизы. Та тоже была блондинкой, но, в отличие от фрау Гарденбург, излишне расплывшейся.

– Алло, унтер-офицер, – приветствовала его Элоиза. – А вы миленький!

Христиан протер глаза.

«Пожалуй, надо убираться отсюда, – подумал он. – Мне здесь не место».

– Ты и представить не можешь, сколько трудов мне стоило уговорить этого полковника не заходить сюда, – довольно посмеиваясь, обратилась к нему фрау Гарденбург.

– В следующий раз, когда он вернется из России, я тоже получу меховое манто, – заявила Элоиза.

– Сколько сейчас времени? – спросил Христиан.

– Два… три часа, – ответила фрау Гарденбург.

– Четыре, – уточнила Элоиза, взглянув на часы. – Пора ложиться спать.

– Я думаю, – осторожно заметил Христиан, – я думаю, мне лучше уйти…

– Унтер-офицер!.. – Фрау Гарденбург укоризненно взглянула на Христиана и обняла его, щекоча шелковистым мехом его шею. – Ты не можешь так поступить с нами. Ведь мы столько времени потратили на полковника. Он же сделает тебя лейтенантом.

– Майором! – воскликнула Элоиза. – Мне показалось, что он согласился сделать его майором.

– Нет, пока лейтенантом, – с достоинством поправила подругу фрау Гарденбург. – И, кроме того, тебя прикомандируют к генеральному штабу. Все уже устроено.

– Полковник без ума от Гретхен, – добавила Элоиза. – Он сделает для нее все, что угодно.

«Гретхен! – отметил про себя Христиан. – Так вот как ее зовут!»

– А сейчас надо выпить, – сказала Гретхен. – Дорогой, мы сегодня пьем только коньяк. Ты же знаешь, где шкаф.

Фрау Гарденбург как-то сразу протрезвела и говорила теперь спокойно и рассудительно. Она отбросила со лба волосы и стала посреди комнаты, очень высокая, в роскошном манто и белом вечернем платье. Христиан не мог отвести от нее жадного взора.

– Ну вот, – Гретхен улыбнулась и небрежно прикоснулась кончиками пальцев к его губам. – Так и нужно смотреть на женщину. Неси коньяк, дорогой!

«Ну хорошо, – решил Христиан, – выпью рюмку». И он направился в соседнюю комнату за вином.

Яркий свет разбудил Христиана. Он открыл глаза. Солнечные лучи струились в комнату через огромное окно. Христиан медленно повернул голову. Он лежал один в измятой постели. Его тошнило от запаха духов, страшно болела голова и хотелось пить. В его затуманенном мозгу промелькнули обрывки воспоминаний о прошлой ночи. Он болезненно поморщился и снова закрыл глаза.

Дверь из ванной открылась, и в комнату вошла Гретхен. Она была полностью одета. На ней был черный костюм, волосы были перевязаны черной лентой, как у девочки. Ясные глаза фрау Гарденбург блестели, вся она в лучах яркого утреннего солнца выглядела свежей и какой-то новой. Улыбнувшись Дистлю, Гретхен подошла к нему и присела на край кровати.

– С добрым утром, – мило и скромно проговорила она.

– Здравствуй… – Христиан заставил себя улыбнуться. В присутствии такой опрятной и свеженькой Гретхен он чувствовал себя немощным и убогим.

– А где же другая дама?

– Элоиза? – Гретхен рассеянно погладила его по руке. – Она ушла на работу. Ты ей нравишься. «Да, я ей нравлюсь, – мрачно подумал Христиан, – и ты ей нравишься. Ей нравится любой мужчина, любая женщина, любой дикий зверь, любой, кого ей удается прибрать к рукам».

– А ты что нарядились? – поинтересовался Христиан.

– Мне тоже нужно идти на работу. Не думаешь ли ты, что я позволяю себе лентяйничать в разгар войны? – улыбнулась Гретхен.

– Где же ты работаешь?

– В министерстве пропаганды. – На лице Гретхен появилось серьезное, строгое выражение, которого раньше Христиан не замечал. – В отделе по работе среди женщин.

Христиан от удивления даже заморгал.

– Что же ты там делаешь?

– Пишу речи, выступаю по радио. Вот, например, сейчас мы проводим кампанию. Дело в том, что многие немки – ты был бы поражен, если бы знал, сколько их, – вступают в связь с иностранцами.

– Это с какими же? – озадаченно спросил Христиан.

– Да с теми, которых мы ввозим для работы на заводах, на фермах… Правда, мне не следовало бы разговаривать на эту тему, особенно с солдатами…

– Ничего, ничего, – усмехнулся Дистль. – Я не заблуждаюсь на этот счет.

– Но слухи просачиваются в армию и плохо отражаются на настроении солдат. – Гретхен говорила, словно бойкая маленькая школьница, назубок вызубрившая урок. – По этому вопросу мы получаем длинные секретные доклады от Розенберга. Это ведь очень важно.