— Ещё скажешь — политическое? — вскинул свои невидимые брови Щепкин.

Ну да, — ответил Сашка, — тебе они его уже пришили, будь спок. Так что лучше всего тихо разойтись, а я попробую её уговорить, эту Марианну. Всё-таки у нас есть один козырь против неё, а?

Все притихли, почувствовав, что речь идёт о деле, серьёзней некуда. И Щепкинское сморкание в пионерское знамя можно истолковать так, что Женюра до старости харкать будет.

— Идите все по домам, — сказал полководец Кутузов, — и ты первый, — кивнул он Рыжему, — а мы с ним, — он указал на меня, — вдвоём дождёмся Марианну.

Я! Ничего себе, значит, мне предстоит защищать своего ангела-гонителя, кровного врага, который столько раз меня при всех унижал? Видно, всё это мельком отразилось на моем лице, и Щепкин сказал:

— Его не надо!

Вот именно-его-и-надо! — отчеканил Сашка. — И пойми, поглядел он на Щепкина, — ты должен готовиться к уступкам.

К каки-и-им? завопил Рыжий. Но был он уже совсем другой, чем там, в школе. Лицо такое же, и глаза по-прежнему наглые, но и без очков видно, какой-то винтик в нём уже сломался.

— Может, даже извиниться придётся, — не жалел его Кутузов. И, может быть, публично.

Да ни хрена! заорал Рыжий. — Да я лучше в другую школу уйду! Да я лучше повешусь!

Плохо действовало на народ это толковище. Разброд какой-то настал. Пацаны — кто тихо, кто громко — друг с другом переговаривались. Получалось какое-то разделение на две определённые группы. Кто ушёл, как и Щепкин, с отказом, были за действия самые крутые. «Подловить этих пацанов, и всё! — говорили они. — Да и Мариванну тоже, нашлась вожатая!» Другие выражались осторожнее: «Зачем гусей дразнить?» — «Только хуже будет, когда коса на камень». Так рассуждали те, кто рекомендацию получил или ещё не попал на совет дружины.

Сашка Кутузов всех с толку сбивал. Ведь его пионеры бортанули, и он тоже ругался, возмущаясь. А теперь говорил совсем другое. Но не утешал, а предлагал свои услуги. Да ещё звал в помощники меня, которого рекомендовали.

В конце концов договорились так: все расходятся, а мы ждём Марианну и толкуем с ней. Расправиться с пионерскими начальниками и завтра не поздно.

Марианну мы, конечно, дождались, но договориться с ней не удалось. Она просто вся кипела и мчалась, разбрызгивая лужи своими ботиками так, что мы едва за ней поспевали.

— Я этого так не оставлю! В комсомол захотел, хулиган! Да он из школы вылетит! Как пробка! — Она даже на нас глядеть не желала. Смотрела строго вперёд по курсу. Мы для неё тоже никто были, какие-то, видите ли, несчастные цыплята, которые бегут за важной гусыней и молят её о пощаде.

Да он же просто юморной парень, говорил Сашка.

— Ну мало ли с кем не бывает! — вторил я.

— Мы его обсудим у нас в классе, объявим ему выговор, — предлагал Кутузов.

Пионерский, может быть? — спрашивала вожатая. Да моей ноги в вашем бандитском классе больше не будет!

— Можно и пионерский, всё-таки он же пока пионер! — говорил я.

— Да мы его из пионеров завтра же исключим! горячилась Марианна.

— А можно и просто ученический, — предлагал Сашка. — Я — староста класса, завтра соберёмся и закатим ему такого строгача!

Ха! — издевалась Марианна. — Что это ещё за ученический выговор?! Нет, нет! Вон! Из пионеров! Из школы! И восхищённо поражалась: Это надо же, высморкаться в самое святое! В знамя!

В общем, мы с Сашкой были просителями. Первый раз в нашей жизни мы просили не что-то осязаемое, а милости и прощения своему однокласснику.

Тяжёлая работа, и, похоже, в таких делах впрямую цели не достигнешь. Когда грозят политикой, даже не упоминая это слово, когда обещают выгнать из школы и пионеров, тут требуется иной, чем у нас, опыт, чтобы достичь желаемого.

И он нашёлся. У Сашки — надо же, не ожидал я от него такой прыти. Мы подошли к старой двухэтаж-ке, где, видать, жила Марианна, она уже и дверь распахнула, чтобы от нас ускользнуть, оставить двоих просителей с носом, как Сашка брякнул:

Марианна Семёновна! А вам привет от Француза Французовича!

Она резко развернулась к нам. Внимательным, долгим, остывшим взглядом разглядела Сашку, а потом меня.

— И что дальше? — спросила она.

— Кланяться велел! — всё так же бодро ответил Кутузов, не успев понять, какие произошли перемены с этой вожатой.

— Значит, угрожаете? — спросила она. Шантажируете?

— Да что вы? — удивился Сашка.

Ну что ж, — сказала она, совершенно бледная, вы такие там поганцы, видать, что на всё способны.

— О чём это вы? — воскликнул Сашка.

— А о том, что Француза Французовича уже нет в нашем городе, шантажист, сказала Марианна. И о том, что глаза у вас бесстыжие! прибавила ещё.

Потом распахнула дверь пошире и исчезла.

Всё лопнуло, — сказал смущённо Сашка. — Теперь война! Попрёт, как корова на красную тряпку, не удержишь.

На красную тряпку прёт бык, а не корова, — в глубокой задумчивости поправил я.

— Ну, бык, — согласился Сашка.

А она сисястая корова, пробормотал я и попробовал изобразить задом вожатскую походку.

Только эти сатирические подражания не помогли делу. Мы чувствовали себя побеждёнными, а времени не было вовсе: утром закрутится Женькино дело, и его уже не остановишь. Надо было что-то предпринимать. И мы кинулись к нашей классной.

Честно говоря, Зоя Петровна была холодным человеком. Сколько лет мы вместе, однако все наши отношения носили просто обязательный характер. Я думал, хоть Веня Мягков, наш верующий неудачник, пользовался её тайным покровительством, но ведь вышло наоборот, и его теперь нет, а мне известно, что она этому тайно рада. В общем, Самылова какая-то неприятная фамилия. Не зря всё же учительницу мы звали Мыло. Вроде нормальная классная, больше строгая, чем добрая, а иногда, глядишь, и улыбнётся. За двойки нас драит, а похвал особенных я не слышал. Может, мы их правда недостойны, слова говорит всегда правильные и вовремя, так что от её занудно-ватого пиления мы вроде всегда в должном напряжении, но ведь человеку иногда и расслабиться хочется. А у нас в классе как раз напрягаться надо, всё время чего-то опасаться. Словом, если бы не крайний случай, никогда бы к классной домой не заявились, но вот приспичило. Слава богу, знал я, где она живёт.

Увидев нас на пороге, учительница просто переменилась в лице и, будто мы принесли холодный воздух, запахнулась от нас в серенький домашний халат, закрыв рукой даже горло.

— Что случилось, ребята? проговорила она судорожно: ясное дело, просто так ученики к ней не заходят.

Чем дальше мы рассказывали ей суть сегодняшнего дела, тем глубже вжималась она в простой деревянный стул, на котором сидела. Я оглядел комнату: полка для книг, а их меньше, чем у меня, стол, покрытый вязаной скатертью, на ней пустая старинная вазочка, шкаф в углу, четыре или пять стульев с фанерными спинками.

В один такой стул вжималась наша защитница, как же быть-то, если ей самой страшно? Мы, конечно, изложили всё, кроме тайного конфликта с Марианной, но Зоя Петровна и без того поморщилась при упоминании вожатой. Впрочем, знай она таинственный сюжет в полном объеме, сердце её наверняка бы утешилось. Хоть чуточку. Не знали и мы, до какой крайней степени напугал Марианну привет от Француза Французовича, выдуманный Сашкой. В борьбе ведь побеждают самые нахальные, и, не будучи нахалом ни по воспитанию, ни по природе, Сашка, как обычный щенок, просто прорычал, защищаясь из последних сил, просто дал понять, что за нами не заржавеет, хотя и в жутком сне никому из нас не приснился бы такой шанс: публично, при всех, мы рассказываем о прегрешении вожатой. Да это же последнее стукачество.

Ах, если бы одни люди точно могли знать, что творится на душе у других. Сколько бы неприятностей можно было обойти стороной! Как спрямить путь между точками А и Б! Правда, жизнь стала бы бессмысленной при таком знании каждого о каждом. Идёшь этак по улице и вжить, вжить! — своим рентгеновским взглядом просвечиваешь встречную душу. Про тивно, честно-то говоря. Будто в чужом белье роешься. И самыми чистыми душами, окажется, владеют сумасшедшие. Ну, может, ещё маленькие дети.