Голоса ангелов превратились в голоса демонов. Они говорили ему, что он грешник, и они хотят бросить его в ад. У него начался настоящий нервный приступ: он кричал от боли, потому что, как он мне потом сказал, демоны были в образе тигров и гиен, и набросились на него. Два врача, которые, к счастью, пришли довольно быстро, едва могли удержать его. Я никогда не забуду эти минуты. Я испытывала вместе с ним настоящие муки. Примерно через полчаса он немного успокоился и сказал, что снова слышит приветливые голоса, которые внушали ему мужество. Врачи уложили его в постель, несколько часов он полежал, затем снова встал и начал исправлять свой концерт для виолончели. Он сказал, что ему стало легче от звучания голосов. Воскресенье 19-го он провел в постели, мучаясь от злых духов. Он говорил, что его действительно окружают духи. По-видимому, он поверил мне, когда я ему сказала, что он болен и что нервы очень взвинчены. Но он продолжал верить в злых духов, я его никак не могла переубедить. Напротив, он несколько раз сказал грустным голосом; „Ты должна мне верить, дорогая Клара, я тебе не стану говорить неправду“. Мне ничего не оставалось делать, как спокойно согласиться с ним, так как мои уговоры на него не действовали. Вечером в 11 часов он вдруг успокоился, ангелы обещали ему сон. В понедельник 20-го Роберт провел за письменным столом, перед ним — бумага, перо, чернила. Он слушал ангельские голоса, иногда писал что-то, но немного, и снова слушал. В его взгляде было блаженство, которое я никогда не забуду. Это неестественное блаженство разрывало мне сердце так же, как и тогда, когда он страдал от злых духов. Ах, это наполняло мою душу таким жутким страхом! Каков будет конец? Я видела, что его дух все больше разрушается, и все же я не знала, что еще предстояло ему и мне».

В тот понедельник, 20-го февраля, в гости пришел Рупперт Беккер. Он не нашел в поведении Шумана больших изменений, «совсем как обычно; я поговорил с ним полчаса, затем попрощался». Очевидно Шуман был в состоянии скрыть от него свое самочувствие. Но уже в следующую ночь все симптомы вернулись, и во вторник, 21 февраля, Клара записала: «Мы снова не спали всю ночь; он все время говорил о том, что он преступник, что должен читать библию. Я заметила, что он становился более возбужденным, когда читал библию. Может быть он слишком углублялся в такие вещи, которые волновали его, и это отразилось на его состоянии».

В последующие дни наступили изменения: добрые и злые духи говорили ему не музыкой, а словами, что его, кажется, успокоило. Он был в состоянии написать несколько писем и обладал такой ясностью ума, что смог сочинить трогательные вариации к теме, которую ему, вероятно, ночью 10-го февраля внушили ангелы. Когда 24-го февраля Рупперт Беккер снова пришел в гости, он нашел его спокойным: «Я пришел к нему ранним вечером. Фрау Шуман предложила мне пойти с ним погулять. Целый час, что я провел с ним, он разговаривал нормально, за исключением одного рассказа: ему явилась фигура Франца Шуберта, тот прислал ему чудесную мелодию, которую он уже записал и сочинил вариации на нее».

Ввиду усиливающегося психоза он начал уговаривать Клару уехать от него из-за боязни, что что-нибудь сделает с ней. По этому поводу она написала: «Ночами у него были моменты, когда он меня уговаривал уйти от него, потому что он может причинить мне страдания. Я уходила на несколько минут, чтобы успокоить его, и когда возвращалась, все было хорошо. Он часто жаловался на то, что у него шевелятся мозги и утверждал, что скоро умрет, прощался со мной, давал различные распоряжения в отношении денег, композиций. В воскресенье 26-го настроение у него было немного лучше, он даже сыграл господину Дитриху с большим вдохновением сонату молодого музыканта Мартина Кона. Но затем все изменилось. За ужином он очень торопливо ел. Вдруг в полдесятого встал с дивана, потребовал одежду и сказал, что ему нужно в психиатрическую больницу, так как он не в своем уме и не может знать, что сделает ночью. Я послала за доктором Беккером. Роберт приготовил себе все, что он хотел взять с собой: часы, деньги, нотную бумагу, перья, сигары, все четко продумано, Когда я спросила: „Роберт, ты хочешь оставить жену и детей?“, он ответил: „Это ненадолго. Я скоро вернусь здоровым“. Доктор Беккер уговаривал его лечь в постель и подождать до утра. Мне он не разрешил оставаться с ним, я должна была привести санитара, сама конечно же, осталась в соседней комнате».

Шуман смирился с этим решением, разговаривал с санитаром Бремером, почитал журналы и, наконец, уснул. Клара попросила свою подругу Элизу Юнге провести у нее ночь. На следующее утро она попыталась отговорить мужа от вчерашней затеи, но он был в такой «меланхолии, что трудно описать. Когда я дотронулась до него, он сказал: „Ах, Клара, я не достоин твоей любви“. И это сказал он, на которого я всегда смотрела с глубочайшим почтением. Ах, никакие уговоры не помогли». Так как его бред продолжался уже две недели, и он накануне сам выразил желание лечиться в психиатрической больнице, поздним утром состоялся консилиум, на который Клара пригласила доктора Хазенклевера и Альберта Дитриха, дирижера и композитора, друга Шумана. 12-летняя дочь Мария должна была оставаться возле отца, который переписывал вариации начисто. Когда он вышел из комнаты и пошел в спальню, Мария подумала, что он тут же вернется. Если он несколько дней до этого просил Клару оставить его, выражая опасения, что переполняющая его агрессия может обратиться против нее, то теперь эта агрессивность, которая не находила выхода, обратилась против него самого. Он незаметно выскользнул из дома и побежал в халате и домашних туфлях под проливным дождем к мосту через Рейн. На середине моста он бросился в ледяные волны. Как писал Рупперт Беккер в своем дневнике «Шумана, к счастью, видели, когда он подошел к мосту. У него не было денег, и он оставил в залог свой носовой платок. Его заметили также рыбаки. Они взяли лодку и сразу же вытащили его». Как говорили позже, после того как его втащили в лодку, он снова прыгнул в реку, но его спасли, несмотря на отчаянное сопротивление. Перед прыжком он бросил в волны свое обручальное кольцо. На листке бумаги, найденном позже, он написал: «Дорогая Клара, я брошу свое кольцо в Рейн, сделай и ты то же самое, оба кольца соединятся там». Проходившие мимо люди узнали Шумана. Его быстро принесли домой. Он закрыл лицо обеими руками от взглядов зевак и собравшихся в этот вечер карнавального шествия людей. Через несколько дней, которые он провел за письменным столом, его непрерывно охраняли два санитара. Клара, по совету врачей, должна была покинуть дом. Она поселилась на некоторое время у своей подруги Розалии Лезер. Так как Шуман ежедневно торопил врачей и настаивал на том, чтобы его поместили в больницу, его решили определить в частную клинику к знакомому психиатру доктору Францу Рихарцу в Эндених, пригород Бонна. После некоторого сопротивления Клара с тяжелым сердцем согласилась. В ее записях говорится: «Суббота 4-го марта наступила. О, Боже, экипаж стоял уже у двери. Роберт одевался в большой спешке, сел с Хазенклевером и двумя санитарами в экипаж, не спросил ни обо мне, ни о детях. Я дала доктору Хазенклеверу букет цветов для него, который он передал Роберту в пути. Роберт долго держал его в руке, затем вдруг понюхал и с улыбкой положил его в руку Хазенклевера. Позже он каждому подарил по цветку. Вечером один санитар вернулся из Эндениха и привез мне сообщение, что Роберт доехал благополучно». Только через два с половиной года она снова увидит его.

Чтобы понять поведение Клары после отъезда супруга, надо знать, что в то время в клинике доктора Рихарда пациентов лечили по методу англичанина Джона Конолли «No restraint». Высшим принципом этого метода была абсолютная защита душевнобольного, который не мог быть привлечен к ответственности за содеянное, и вообще не должен подвергаться принуждению или насилию. В Германии в середине прошлого столетия был известный психиатр и ученый Вильгельм Гризенгер, который выступал за гуманное отношение к душевнобольным. Большинство людей сегодня не имеют представления, в каких жестоких и нечеловеческих условиях лечили этих больных раньше. После XV века душевную болезнь приписывали внешним силам. Ее рассматривали как одержимость злыми духами или демонами. В середине века определяющее влияние на отношение населения к душевной болезни оказывала церковь. Жан Этьен Эскироль, французский предшественник психиатрии, в первой половине прошлого столетия описал тогдашнюю ситуацию следующим образом: «Несчастья больных возрастают, их мучают ужасные представления. Они рвут свою одежду, заползают в безлюдные места, плутают на кладбищах и кричат, что находятся во власти демона». Так случилось, что в XV веке этими больными занимались не врачи, а теологи. Будучи убежденными в существовании демонов, инквизиторы, церковные педанты в слепом фанатизме приговаривали тысячи беспомощных душевнобольных во всей Европе к сожжению. Даже знаменитые врачи, такие как Амбруа Паре, отец французской хирургии, верил в существование демонов. Поэтому неудивительно, что в XVIII веке любимым занятием скучающих богатых бездельников во время прогулок по Лондону было посещение знаменитой психиатрической лечебницы в госпитале Бедлам, основанной Генрихом VIII в 1547 году, чтобы позабавиться видом этих несчастных людей. Каким ужасным было их положение еще в начале XX-го века, особенно впечатляюще описывает Эскироль: «Я видел их голыми и покрытыми тряпками. У них была только солома на каменном полу для защиты от холода. Кормили их очень плохо, им не хватало ни воздуха, чтобы дышать, ни воды, чтобы утолить жажду, ни самых необходимых вещей. Их охраняли настоящие жестокие тюремщики. Я видел их в узких, грязных и вонючих перегородках без света и воздуха. Они были прикованы в пещерах, в которые не запрут даже дикое животное, а правительства в столицах считают это роскошью. Лежа в своих экскрементах, покрытые насекомыми, они остаются прикованными иногда всю жизнь». Даже если кое-где и лечили душевнобольных, то это лечение не представляло собой ничего другого, кроме жестоких мучений. Так, больных, если, они что-нибудь натворили, заставляли очень долго стоять или привязывали к вращающемуся стулу и вращали до тех пор, пока больной не вырвет. Другие «лечили» часами ледяным душем, не останавливались и перед насильственной кастрацией. Даже серьезные врачи оставались относительно спокойными к этим методам, и это было связано с религиозным представлением XV столетия о том, что душевнобольной должен нести справедливое наказание за содеянные грехи, в том числе за сексуальные отклонения или самоудовлетворение. И Шуман перед отправлением в клинику в психиатрическом бреду утверждал, что он должен искупить свои грехи. Поэтому можно только восхищаться смелыми борцами за человеческое обращение с душевнобольными и радикальное освобождение от представлений, что безумие исходит от демонов и чертей.