Боинг.   На   лекциях   же   взгляд   Ники   стекленел   к   первому   получасу   -   словно   у олененка, очутившегося посреди потока машин на МКАДе, отчаянно надеющегося,

что весь этот кошмар скоро кончится, и можно будет сбежать. А первый же вызов к доске обернулся побелевшим лицом, заламываемыми пальцами с мелом в руке и единственным символом интеграла, который куда больше походил на скрипичный ключ.

- Ну что же вы, милочка. Эдак вы на первой сессии из университета вылетите, -

поцокал седовласый профессор, прописывая «неуд» в своем журнале.

В зачетку, разумеется, пойдет результат экзамена или зачета, но до них еще следовало получить допуск, который двоечнице не светил, о чем ей было тут же сообщено.

И тут глаза Ники все-таки посмотрели в мою сторону, полные гнева и желания придушить   на   месте.   Добро   пожаловать   на   РТФ  моя   дорогая   –   в   юдоль   мрака   и отчаяния любого гуманитария

Я с показным сочувствием покивал головой и легонько развел руками. Не то,

чтобы   я   был   злопамятен,   но   полагал,   что   для   любого   прощения   нужна   веская причина. А висеть вниз головой, привязанным за ноги, мне очень не понравилось -

но как-то все еще не было даже обычного «прости».

И да, я мог устроить ее к легкомысленным искусствоведам, наверняка в это же время   рассуждающих   о   сорте   зеленого   чая,   более   подходящего   для   обсуждения картин   позднего   ренессанса.   Мог   устроить   к   экономистам,   твердо   настроенным научиться разумно тратить папины деньги. И даже на факультете стран Африки и

Азии ей было бы гораздо проще – раз умеет похищать, то и сама вряд ли окажется в морском контейнеровозе Москва - Сомали.

В пятницу девчонки с потока уже перешептывались, что такая тупица забыла у них   на   курсе,   и   как   вообще   умудрилась   поступить.   Перешептывались   в традиционной для дам манере – вроде как меж собой, но чтобы объект обсуждения обязательно   уловил   пару   фраз   и   общий   смысл,   переспросил,   но   получил   лишь «ничего-ничего!». С Никой такой номер не прошел – та вломилась в девичий строй,

как   кабан   в   камыши,   и   четко   сообщила,   какие   именно   кости   им   сломает,   если услышит что-то подобное за своей спиной еще раз. И ладно бы просто «ноги», но ведь «большой вертел бедренной кости», «малоберцовую кость» и «надколенники»…

Сразу видно медика.

В общем, в субботу Нику обсуждали по-прежнему, но теперь только убедившись,

что   ее   рядом   нет.   А   там   отчего-то   вскрылось,   что   Еремеева   есть   в   картотеке психоневрологического   диспансера,   и   ребята   стали   подумывать   о   коллективном письме на имя ректора.

- Угомонись, - усталым голосом произнесла Ника, остановившись возле моего места в столовой.

Ее   попытка   одеваться   похоже   на   одногруппниц   –   практично,   немарко   и недорого, как сегодня: в темное платье без выреза - все равно потерпела фиаско.

Потому   что   одежда   стоимостью   в   машину   –   это   не   тот   фактор,   который   может сблизить с окружающими. Смешно, но чтобы купить что-то более скромное (или вообще что-то купить), у нее наверняка не было денег, а имеющийся гардероб был сформирован относительно давно и без оглядки на цену. Единственное, что при ней было бюджетного – это томик Ландау-Лившица, зажатый под локотком, с бумажной закладкой где-то ближе к первой трети.

Сила   целителя   не   давала   Нике   выглядеть   измотанной,   и   бессонные   ночи   с учебниками   выдавала   только   слегка   небрежная   прическа.   Пожалуй,   она   честно пыталась понять, что нам преподают, но за короткое время и не имея мощной базы это   было   адски   сложно.   А   когда   весь   поток  дружно   отворачивается   и  не  желает помогать – практически нереально.

- Добрый день, - отставил я вилку на салфетку. – Что-то случилось?

Сегодня   подавали   изумительное   пюре   с   котлетой   по-киевски.   Занятно,   что подавали ее во всех столовых главного корпуса, кроме диетической – но ценник отличался в разы. В этом заведении она стоила в пять раз больше, чем парой этажей выше. А вот в ресторане для благородной публики – в двадцать. Вернее, ресторан не имел ограничений на вход по сословиям, но мало кто из простых мог позволить себе такие цены ради антуража и серебряной посуды. Просто богатые хотели обедать с богатыми,   равно   как   общаться   и   жить,   –   и   цена   была   тем   ограничительным фактором, который действовал гораздо эффективнее обидных окриков с запретами.

В   этой   столовой   никаких   благородных   не   было.   Тут   переплачивали   за отсутствие   толпы   у   касс   и   наличие   свободных   мест.   Блюда   подавали   на   той   же керамике с синим цветочным орнаментом, что и в обычной бюджетной столовой,

разве что в чуть большем размере – и это несомненно радовало глаз.

-   Пожалуйста,   прекрати   травлю.   –   Отвлекла   Ника   от   созерцания   парящего дымком блюда.

Я   пробовал   его   вчера,   и   искренне   надеялся,   что   сегодня   его   совершенство останется на прежнем уровне.

- Ты заблуждаешься, - с укоризной ответил я. – Разве стал бы я…

- Ты ничего не делаешь. – Перебила она.

- Рад, что ты это заметила, - отметил я, вновь поднимая вилку.

- Тебе достаточно ничего не делать, чтобы все делали, что ты хочешь!

- Диалектика, - поцокал и попробовал кусочек законного обеда.

Под это слово, котлета показалась с избытком масла. Не надо его будет больше повторять.

– И присядь, будь добра, - указал я на стул напротив себя. – На тебя уже смотрят.

Ника   украдкой   обернулась,   уловила   пару   заинтересованных   взглядов,   и предпочла последовать моему совету.

Всего в помещении было двенадцать столиков, и ближайший к нам занятый отстоял на шесть метров – расстояние, достаточное, чтобы скрыть тихую беседу, но никак не разговор в полный голос.

Подняв ладонь в предупреждающем жесте, отвлекся от еды, достал из кармана брюк пирамидку артефакта, защищающего от прослушивания, положил по центру столешницы и активировал его импульсом силы. Звуки кафе тут же отсекло.

- И как, по-твоему, я должен угомониться, если ничего не делаю? Но главное –

зачем? – Не дал я вставить ей фразу, наверняка резкую и вспыльчивую.

- Это ты меня сюда зачислил.

- Нет, это одна девушка согласилась сюда поступить, - терпеливо ответил я. – Я

ее в мешке, привязанной за ноги, сюда не тащил.

- Но ты обещал, что все будет просто. – С горечью произнесла она.

- Мы уже договорились, что просто в этом мире – только когда сидишь на моем плече. Тихо, смирно, не похищая среди ночи.

- То есть, ты мстишь?

- Позволяю прийти в чувство. – Сделал я ценное уточнение. – Успокойся, и все наладится. Забудь о моих выдуманных проблемах, и перестань пытаться их лечить.

- А что, если проблема есть?

-   Ты   теряешь   причинно-следственную   связь.   –   Невольно   добавилось   в   голос раздражения. – Императором я планировал стать задолго до…

- Тише, - шикнула она, опасливо посмотрела по сторонам и с надеждой – на пирамидку артефакта. – Не произноси это вслух.

- Что опять не так? – Спросил я немного обескураженно.

- То, что ты уже не дома. Не у себя в княжестве, и тебе не тринадцать лет, чтобы к этому относились с улыбкой. – Произнесла она жестко.

-   Послушай.   Даже   если   мне   восемнадцать.   Или   девятнадцать   по   другим документам… Ну какая разница, кто что говорит? – Отнесся я с недоумением.

Что только не говорят на улицах, в самом то деле. К словам неблагородных совершенно пренебрежительное отношение – если, разумеется, это не деятельный призыв устроить баррикады посреди улицы.

- Разница в том, что у тебя есть, что отнять. У тебя достаточно сил, чтобы тебя боялись.   И   у   тебя   могущественные   враги,   которые   раздуют   из   слов   заговор   и имперское преступление.