— Что это? — заинтересовалась Наташа.

— Ну, это очень простое блюдо, — сказал я, — даже примитивное. Для наших таймырских условий оно будет выглядеть так: берем обыкновенные маслины (можно консервированные, из банки) и вынимаем из них косточки. Маслину закладываем в тушку куличка, ощипанного и выпотрошенного, разумеется... Куличка закладываем внутрь утки; утку — в гуся; гуся — в оленя. И медленно, равномерно и скрупулезно эти «матрешки» прожариваем на вертелах. Жарить придется, я полагаю, дня три-четыре, не больше. Потом из этого многослойного жаркого достанем одни лишь маслины, пропитанные жиром, соком и ароматом всех этих зверей и птиц, так чтобы в одном глотке едок как бы ощутил всех их разом. И блюдо таких маслин подадим королю... Виноват, министру.

— А остальное мясо куда? — расстроилась Наташа.

— Остальное — челяди, — пожал я плечами, — то есть нам.

— А где же нам столько дров взять? — озабоченно спросил Валера.

— Подумаешь — проблема, — подмигнул мне Эдик, — у нас же за палатками вертолет стоять будет. Долго ли сгонять на побережье, а там плавника завались!..

— И где мы маслины тут возьмем? — хитро спросила Люся.

— Есть у меня пара банок. Консервированных, — просто сказал я, — специально для министра захватил. Как чувствовал, что министрова приезда нам не миновать!..

— Надсмехаетесь, — обиделся Лев Васильевич (он довольно поздно сообразил, что мы разыгрываем его), — а министр, между прочим, действительно собирался сюда в поле. И выказывал озабоченность... Вот посмотрю я на ваши физиономии, когда он и вправду прилетит сюда.

— Да он уж на Тулай-Киряку лет десять собирается, — усмехнулась Наталья Ивановна, — да все никак не соберется.

— А ну вас! — махнул рукой Лев Васильевич, обиделся и ушел в палатку спать.

Всю ночь лил противный мелкий дождь и завывал ветер. Я, как обычно, проснулся первым и увидел, что наша радиомачта валяется на земле, камни с растяжек сброшены и пара клиньев вылетела вон.

— А ведь это олень антенну повалил, — говорит Лев. — Точно он, больше некому. А я, старый дурак, за ним по всей Тулай-Киряке бегаю... Сам пришел и прямо в лагерь, надо же!

Я никаких следов пребывания в нашем лагере оленей не вижу, но спорить со Львом мне неохота (да и, признаться, некогда).

Лев, несмотря на мерзкую погоду, отправился на весь день в маршрут, и отправился далеко (видно, обиделся за вчерашний розыгрыш). Мы с Эдиком уходим за рыбой — что делать, сети проверять надо! Мы обули резиновые сапоги, надели негнущиеся плащи и двинулись в путь. От «жары» и дождя наша Фрамка заметно пополнела, как, впрочем, и все другие речушки и ручейки. Тундра так напиталась водой, что даже в болотных сапогах идти по ней невозможно: нога всякий раз проваливается по колено и даже глубже.

— Это не ходьба, а мучение, — говорю я, в очередной раз вытаскивая ногу из трясины, — так мы и за сутки до Хутуду-Ямы не дойдем.

— Предлагаю вариант: идти берегом Фрамки, — после некоторого раздумья отвечает мне Эдик, — тут левый берег твердый, а потом галечник справа идет. Дойдем до устья, до самой Хутуду-Ямы, а потом тоже берегом до нашей рыбалки доберемся.

— Прекрасно, — согласился я, — во-первых, все места улова разведаем, может, мы вообще в самом неудачном месте сети ставим, верно?

— Верно. А во-вторых?

— А во-вторых, плевать на него, на этот крюк, все равно до места быстрее доберемся.

И только мы приняли такое решение, только прошли пару сотен метров, как наша Фрамка сделала крутой поворот влево и отправилась черт-те куда параллельно Хутуду-Яме. Я попытался было пойти тундрой напрямик, но провалился чуть не по пояс, и мы поняли, что у нас нет иного выхода, как только идти берегом реки. Мы вздохнули и покорились судьбе. И тотчас Фрамка повернула круто вправо и пошла напрямик к большой реке, в которую вскорости и втекла.

И вот уже мы идем левым берегом Хутуду-Ямы вверх по ее течению. Идем и все ахаем от восхищения: река здесь полноводна и узка — всю сетью перегородить можно, сплошь изрезана удобнейшими заливчиками и уловами.

— Вот где рыбы-то возьмем! — говорю я. — Бочками черпать будем, помяни мое слово.

— Ну, бочками не бочками, — говорит осторожный Эдик, — но места, конечно, превосходные... Много лучше тех, прежних.

По дороге вспугнули несколько пар гусей, сидевших на яйцах. Причем в одном гнезде увидели даже только что вылупившегося птенца, в остальных же правильным треугольником или квадратом (в зависимости от количества) лежали три-четыре яйца, уже вот-вот готовых треснуть — яйца, очевидно, были уложены так, чтоб их удобней было насиживать.

Километрах в трех от устья нашей Фрамки мы увидели совершенно фантастическую картину: огромное плоское поле, расчерченное глубокими, узкими бороздами, тянущимися насколько хватало глаз во все стороны. Борозды эти, пересекающиеся друг с другом под прямым углом, создавали необыкновенный, какой-то мистический рисунок. С высоты метров двести—триста он просто обязан был поразить чье угодно воображение.

— Это что же такое? — остолбенел я. — Это ведь взлетно-посадочная площадка космических пришельцев! «Воспоминание о будущем»! Как же это фон Деникен[9] ушами-то хлопнул — такую красоту не заснял для своего фильма?!

— Ну да, пустят тебе этого шарлатана на Таймыр, держи карман шире, — усмехнулся Эдик. — И фантастики тут никакой нет, и космические пришельцы ни при чем. Просто зимой от сильных морозов земля трескается. Вода, которой, как ты сам убедился, тут предостаточно, вымерзает, вот и образуются фантастические картинки. Все очень обыкновенно.

— А почему же мы раньше нигде такого не видели? Тут же везде тундра, везде воды полно и морозы зимой одни и те же!

— Да просто там везде мхи да кочки, а тут глина. Такыр.

Совсем недалеко от места нашей рыбалки я заметил гусыню, которая спала, сидя на яйцах. Причем спала, сунув голову под крыло. Я в полный рост стал подкрадываться к ней с пистолетом в руках (другого оружия мы с собой не захватили).

Пистолет у меня марки «Наган», с барабаном и специальным шильцем для выбивания стреляных гильз, все как в фильмах про чекистов. Я подошел уже довольно близко к беспечной птице, но возле нее сидел, оказывается, гусак, которого я раньше не заметил и потому не принял в расчет. Гусак не спал и, когда я подошел на опасное для них расстояние, загагакал, птицы поднялись и улетели. Но улетели недалеко, а, поднявшись ввысь, стали ходить над своим гнездом кругами. Я дважды выстрелил им вслед и, разумеется, промахнулся.

— Хорошо, что смазал, — сказал Эдик, — не дело это — бить птицу на гнезде.

— Так она вся сейчас на гнезде, — пожал я плечами. — А чем питаться будем завтра? Рисовыми котлетками, как Лев Толстой? Много ты тут с рисовых котлеток наработаешь. Подошли бы к гнезду волки или песцы, они что, рассуждать бы стали? Этично, неэтично. Сожрали бы за мое поживаешь и папу с мамой, да и деток заодно. Вот и считай, что мы тоже волки. Хищники, по крайней мере.

— Ну да, — огрызнулся Эдик. — С дальнобойными зубами.

Некоторое время потом мы шли молча. Я оглянулся: гуси уже вернулись на потревоженное гнездо. Да, надолго оставлять его нельзя: яйца замерзнут — и потомство погибнет.

И вот она, наша рыбалка! На высоком берегу лежит резиновая лодка, в которой стоит фанерная бочка, полная камней (чтобы их, лодку и бочку, не уволокло ветром). Хутуду-Яму основательно пополнилась, и ее вода подступает к самой нашей лодке. Первым делом мы бросились к нашим сетям. И с огорчением убедились, что у «добытчицы» все наплава лежат на поверхности воды, ни один не утонул. У «авоськи» наплава притоплены только с дальнего краю, и не видать только трех, остальные же спокойно лежат на воде. Кинулись проверять сети — все верно: в «добытчице» ни одной, то есть ни единой рыбины, а сеть стоит ровненько, в «струночку», и ни мха, ни ила в ней нет; в «авоську» влетело всего пять рыбин, все с дальнего края, один, правда, здоровенный чир килограмма на два и четыре сижка-недомерка.