Сейчас стоит в Стерлигово новая полярная станция, а от старой один лишь поросший мхом фундамент остался. В устье Ленивой полярная станция с незапамятных времен стояла, и был там богатейший материал по гидрометеоданным за многие годы. И вот в октябре сорок второго года, проломив лед, в устье Ленивой всплыла немецкая подводная лодка. Причем был на ней кто-то из наших полярников. Сам ли он как-то попал на службу к немцам, заставили ли его, неизвестно, да и не важно это в нашем рассказе. Стерлиговские полярники лодку не увидели, нашего полярника (который был с немцами) хорошо знали в лицо, а потому захвачены были врасплох и без единого выстрела. У немцев было две цели: увезти богатый метеоматериал, накопленный за многие годы, и вызвать самолет, ведомый Мазуруком, Черевичным или Шевелевым, с тем чтобы захватить и самолет, и полярного аса. Они усадили стерлиговского радиста за ключ (почерки всех радистов по всей Арктике конечно же были хорошо известны) и, наставив на него пистолет, заставили беспрерывно сыпать ключом, что на станции случилось ЧП, нужен срочно самолет, но, поскольку погода преотвратная, самолет должен вести кто-нибудь из полярных суперасов. А тем временем на собачьей упряжке немцы начали вывозить на лодку станционный метеоархив. Цены этому архиву не было: Арктика, как известно, кухня погоды, и погода на Севере очень интересовала немцев (не говоря уже о том, что все в воздушном и водном океанах взаимосвязано). Возить книги с материалами заставили нашего полярника, молоденького метеоролога, недавнего выпускника Ленинградского полярного техникума. В первом рейсе его сопровождал немец с автоматом, но потом немцы решили, что это нерентабельно. Тогда они разули нашего парня (на улице мороз двадцать пять градусов, босиком куда побежишь?!), и он стал работать в одиночку. Лишь на крыльце станции сидел автоматчик и, естественно, на другом конце пути, возле лодки, другой. А вот с захватом нашего самолета у немцев никаких продвижений не получалось: накладка шла на накладку. Сперва там, на базе, очень встревожились и стали требовать подробностей относительно того, что за ЧП произошло; наш радист начал путаться (я полагаю, нарочно), и на базе заподозрили неладное. Потом как на грех (для немцев, не для нас!) ни одного свободного самолета под рукой не нашлось. Потом оказалось, что по разным причинам никто из полярных суперасов лететь не мог. А наш парень-метеоролог, проехав с грузом на собаках полпути, вдруг резко повернул в сторону и, нахлестывая псов, что есть мочи дунул по берегу и вскоре скрылся в ночи. (Следует заметить, что уже начинала спускаться полярная ночь.) Немцы выбежали, стали стрелять из автоматов, но внезапность сделала свое дело, и наш метеоролог скрылся. Немцы в сердцах застрелили старика дизелиста, но вскоре успокоились, решив, что метеоролог через час, много через два замерзнет, и стали возить на лодку материалы на санках, куда впрягли начальника станции и второго метеоролога (другой упряжки на станции не было). А что же босоногий смельчак, на что он рассчитывал? Он что есть мочи в полной темноте гнал упряжку на соседнюю полярку, на мыс Вильда (в бухту Эклипс). К счастью, по арктическим масштабам та полярка была рядом, километрах в 70. Он попеременно то что есть мочи бежал рядом с собаками, держась одной рукой за сани (выпустить их из рук значило умереть), то прыгал в них и остервенело растирал ноги руками... Как без единого ориентира (зимой же кругом снег — все бело!), в темноте он нашел туда путь — не знаю. Но факт остается фактом: нашел! И прежде чем впасть в беспамятство, рассказал обстановку. Радист тут же сел за ключ, и уже через несколько минут самолет поднялся в воздух и взял курс на Стерлигово. Но это был не тот самолет, которого ждали немцы, это был штурмовик, и на его борту было все, что необходимо для встречи с немецкой подводной лодкой. Впрочем, немцы ждать этой встречи не стали. Они забрали нужные им материалы, пленили всех остальных полярников (особенно важен им был радист!), сожгли саму полярную станцию и были таковы. А наш беглец остался жив, здоров и почти невредим. Ему ампутировали лишь три пальца на ногах, причем сделали это сами полярники кухонным ножом. За этот геройский поступок наградили его орденом. Он и поныне работает на одной из полярных станций и, по слухам, даже там, куда лежит наш путь: на озерной метеостанции Бухта Ожидания. Что же, будем предвкушать встречу и роскошные воспоминания[14].

Нынче — День большой бани. Погода — самая подходящая: ветерок и полное солнце (дамы конечно же баню решили совместить с постирушкой). В палатку, которую мы давно уже нарекли «баней» и которая прежде стояла пустой и никчемной, поставили железную печечку; туда же вкатили большую деревянную бочку (пригодилась-таки она нам!); на пол, то есть на галечную косу, бросили две крышки от вьючных ящиков, чтобы не стоять голыми ногами прямо на тундре; а рядом с банной палаткой стык-встык поставили «мужскую» палатку — в ней будет раздевальня и предбанник. Печку всю обложили камнями (геологи специально выбирали такие булыжники, что от жара не будут трескаться). Раскаленные камни будем бросать в бочку и тем самым греть воду, потом по мере остывания камни будем вытаскивать и снова класть на печку (печку, разумеется, придется топить непрерывно).

Первыми в баню пошли Люся с Натальей Ивановной. И тут же выяснилось, что наша технология никуда не годится. Оказалось, что на железной печке невозможно раскалить камни до такого жару, чтобы согреть потом воду в бочке, потому что когда один бок камня греется, другой — стынет, и, после того как «раскаленные» таким образом булыжники мы побросали в бочку, вода там только чуть-чуть согрелась. Так что вскорости Люся, обмотав «библейские места» полотенцами, явилась в кают-компанию и потребовала, чтобы мы ставили на примуса в ведрах кипятиться воду. Затем оказалось, что ходить в баню по двое тоже невозможно: во-первых, таз у нас всего один, так что пока один моется, второй прыгает возле печки; во-вторых, вдвоем возле печки поместиться трудно — одному тепло, другому холодно.

Потом в баню пошла Наташа, и я принес ей туда два ведра кипятка. Наташа вымылась и постирала довольно быстро и, главное, «уложилась» в горячую воду.

Следом в баню пошел я. К этому времени печечка прогорела совершенно. Пришлось мне сперва выгребать золу, заново набивать печь углем и разжигать его. За это время «баня» конечно же выстудилась, и было там ненамного теплей, чем в тундре. А в довершение несчастья я взял с собой только одно ведро кипятку. Эдик, правда, пообещал вскорости принести мне еще два (они уже стояли на примусах). Поскольку было холодно, свое ведро кипятка я истратил довольно быстро. Жду-жду новой порции, а ее все нет и нет. Холод собачий; чтобы хоть чуточку согреться, прыгаю возле печки с одной крышки на другую. Вот ведь дурацкое положение: одеваться и идти за водой неохота (тем более что я наполовину в мыле), высовываюсь из палатки по пояс, кричу, никто не слышит: банная палатка стоит далековато, да и Фрамка шумит. Наконец минут через двадцать обо мне все-таки вспомнили, и Эдик принес два ведра кипятка. Оказалось, что, пока я мылся, наши устроили возле кают-компании, на солнышке, за ветром, парикмахерскую: стригли прически, усы, бороды, а про меня попросту забыли.

Там, где прежде стояла наша «мужская» палатка, теперь просто тундра, на которой валяются оленьи шкуры мехом вверх (те самые, с помоек Косистого), на них наши спальные мешки, рядом наши рюкзаки и личные вещи. Вот ведь какая удивительная вещь: натянул над тундрой кусок тряпки (брезента) — и это уже дом со своим элементарным каким-то уютом, словом, человеческое жилье, так сказать, организованное пространство; снял тряпку — тундра, и больше ничего.

Сегодня я буду печь хлеб, а Лев Васильевич будет весь этот процесс (начиная с того момента, как я мылом и щеткой мою руки — тесто-то я мешу руками, — и кончая тем моментом, когда хлеб уже подан на стол и все мы, умытые и причесанные, сидим вокруг, а Лев, как отец большой крестьянской семьи, режет и раздает ломти) снимать кинокамерой. Придумано уже и название фильма: «Хлеб тундры». Кроме чисто художественных целей, наш начальник преследует и одну чисто практическую цель: создать некий документ, на основании которого наглядно показать бухгалтерии, зачем мы приобрели для поля чудо-печки (бухгалтеры оплачивать их категорически отказались, поскольку не могли представить себе никакого применения этим столь необходимым здесь устройствам). Хлеб вышел на славу, чего, к сожалению, никак нельзя сказать о фильме. Фильм вышел бледным, невыразительным, малохудожественным. Что-либо разобрать на пленке можно было с большим трудом.