— Нас ждали, — засмеялась Люся.

— Почему нас? — спросила Наташа. — Вон сколько народу собралось.

— Нас, нас, — подыграл я Люсе, — кого же им еще ждать?

Перед началом выступлений в воздух выпустили два метеорологических зонда, к которым был привязан лозунг «Слава советской молодежи!». Потом была прочитана небольшая лекция о международном положении, а следом за нею нам рассказали о достижениях района и о той роли, которую сыграла в этих достижениях молодежь. Но поскольку микрофон все время то включался, то выключался, ничего понять было не возможно. Затем состоялось коллективное возложение венка к памятнику борцам за установление Советской власти на Таймыре. Памятник представляет собою железную пику, воткнутую в берег реки Хатанги. Он обнесен аккуратным деревянным заборчиком. Возле памятника врыты две скамеечки, посажены цветы. Словом, все сделано просто, чисто и культурно.

Лев Васильевич тут же рассказал нам массу интересных историй, связанных с установлением Советской власти в этих местах и с ее борцами, похороненными под пикой:

— Прошу обратить внимание на дату: тысяча девятьсот тридцать пятый год! Долгане, нганасане, ненцы, да и вообще все северные народности ко всякой власти относились (да и сейчас относятся) абсолютно равнодушно. Поэтому ни революция, ни Гражданская война не интересовали их совершенно. Но вот когда началась коллективизация и на Таймыре стали организовывать оленеводческие колхозы, тут-то заварушка и поднялась. Война шла долгая и кровопролитная: тундра безбрежна, северяне — народ кочевой — пойди попробуй повоюй с ними. Это ведь все равно что комара в чистом поле ловить.

Но доконала их авиация. Против авиации они слабы оказались. Кстати, можете мне поверить, по всему Северу, от Коми до Чукотки, памятники борцам за Советскую власть датированы этими же самыми, тридцатыми годами.

Вечером в районном доме культуры по случаю праздника состоялись танцы. В низком темноватом и тесном фойе полно солдат, летчиков, пьяных рыбаков. Женщин значительно меньше, чем мужчин (как и везде на Севере). На сцене мелкие музыкальные чудеса творил ансамбль: две электрогитары, ударник и электроорган. Пел старший лейтенант пограничных войск. Врал невыносимо. В публике выделялись две женщины в длинных, почти до пят платьях, сильно декольтированные. Одна (в черном с блестками платье) в очках, очень серьезная, по виду учительница; другая (в розовом платье) — востроносенькая, смешливая и несерьезная. Несмотря на то, что женщин было мало, этих танцевать никто не приглашал — все боялись.

Сегодня у нас ответственная задача: закупить продукты на весь полевой сезон, поскольку завтра нас обещали забросить в Косистый, откуда вертолетом «Ми-4» будем мы добираться до горного массива Тулай-Киряка-Тас.

В магазине «Мясо — рыба» и «Овощи — фрукты» (это один магазин, условно разделенный на две половины легкомысленной перегородочкой) получали по чеку репчатый лук, свежие огурцы и апельсины. (Пока мы были в Красноярске, Лев Васильевич сумел договориться в местном рыбкоопе, что продукты нам отпустят по чековой книжке, то есть по безналичному расчету, — гигант!) Под моим наблюдением Наташа, Валера и Люся из двух больших ящиков долго выбирали лук (ни одной проросшей луковицы нам брать нельзя!), а тем временем одна продавщица рассказывала другой:

— Уж так вчера гуляли мужики, так гуляли — страсть! И с ножами друг за дружкой бегали, и с ружьями. Я на крыльцо вышла, а из окна ктой-то как даст прямо у меня над головой очередь, думала, помру от страху...

— А из чего очередь-то? — встрял в разговор я.

— Да из ружья!

— Как же можно из ружья очередь дать?

— Обыкновенно: сперва, видать, из одного ствола, потом из другого.

А вообще-то Хатанга — поселок тихий. Безобразия тут случаются редко. Лагерей нет и, говорят, никогда не было. Вообще в Арктике зэков старались не держать — дорого. Правда, до недавнего времени ссылали в Хатангу на исправление тунеядок. Было их тут душ сто пятьдесят. Работали они — кто где, но в основном на местном рыбзаводе. Причем были это самые отпетые, самые неисправимые личности, сосланные сюда из Норильска, куда их вначале выслали из Ленинграда. Коренные дамы из поселка этим соседством были крайне недовольны и писали письма во все инстанции с просьбами и требованиями, и вот года три или четыре назад всех тунеядок вдруг собрали и отправили восвояси. То ли решили прислушаться к просьбам и требованиям коренного населения, то ли изменилось что-то в политике и трактовке законов, бог ведает. А может, сам закон о тунеядстве упразднили.

В полдень отправились мы с Эдиком на местный рыбзавод. Эдик для того, чтобы узнать, где на озере Таймыр и впадающих в него реках стоят рыбаки и как с ними поддерживается связь. Я — за тем, чтобы разжиться к нашему столу какой-нибудь приличной рыбиной. В магазинах, есть, правда, чир, сиг и омуль, но все соленые, а мне нужна свежая, а еще лучше — живая. Сперва мы решили действовать официальным порядком и пошли в контору завода. Там мне сразу сказали, что какие-либо приобретения можно делать тут лишь с санкции главного инженера, который, кстати, сейчас вообще замещает директора, находящегося в длительном северном отпуске. Однако, на наше несчастье, в аккурат перед самым обедом к главному инженеру зашел майор пограничной службы, после чего они сразу же закрылись на замок.

— Секретные пограничные вопросы решали? — спросил я секретаршу.

— Да чего там!.. — махнула она рукой. — Знаем мы ихние секреты! Стаканами оттуда гремели так, что на крыльце было слышно. Сейчас на обед ушли, сегодня уж, видать, на работу не вернутся.

Расстроенный Эдик пошел в пошивочную мастерскую, а я решил попробовать реализовать идею с другого конца — снизу. Сперва я пошел на пирс. (Удивительно, но по всей территории рыбзавода я ходил совершенно беспрепятственно, и никто ни разу не поинтересовался, кто я такой и что тут делаю.)

— Эх, парень, — огорченно сказал мне капитан самоходной баржонки, — да где же ты раньше-то был? Я полчаса назад всю рыбу уже на завод сдал. Себе вон пару хвостов на уху оставили — и все. — Он кивнул в сторону кормы, где под лавкой хлопали жабрами полупудовые рыбины: нельма и муксун.

— А может, вы мне все-таки одного уступите, — стал клянчить я, — на уху и одного такого крокодила за глаза хватит, — а с меня бутылка или, если хотите, заплачу.

— Да ты что, мужик, — обиделся капитан, — что уж я, обнищал, что ли, вовсе, чтобы за рыбу деньги брать. Я бы тебе ее так отдал, да вон уже баба мальчонку прислала, я ведь сказал ей, — в стороне и вправду стоял белобрысый пацан лет двенадцати с крапивным мешком в руках и виновато улыбался, — да ты к кладовщице сходи или к бабам в разделку, поди, не пожалеют они тебе одного-то хвоста.

— Не, не, не, — замахала руками на меня толстенная кладовщица, — и не думай, ни с какими деньгами связываться я не стану. Чтобы мне из-за твоего паршивого червонца потом дело шили!.. Да иди ты!.. За так я бы тебе пару хвостов еще бы и дала, если бы ты мне показался... Байку какую смешную рассказал или что... У нас тут свежие люди редко бывают...

Я тотчас рассказал кладовщице пару солдатских анекдотов, чем совершенно расположил ее к себе. Сперва она долго хохотала, вытирая слезы рукавом, потом схватила меня за руку и потащила куда-то.

Я совсем было решил, что меня ведут в кладовую, но привели меня в какой-то темный сарай, где сидели четыре тетки разного возраста и чинили мешки.

— Вот, — показала теткам меня кладовщица, — малый тут мне рассказал... — она залилась смехомь — ой, умора... как мужика на части разбирать хотели... — Тут она совершенно потеряла самообладание и зашлась в хохоте, ее огромные груди прыгали в такт взвизгиваниям.

Тетки отложили свои мешки и с недоумением уставились на нас.

— Ты расскажи, расскажи им... — Она села на пол и стала икать.

Чтобы прекратить этот спектакль, я рассказал теткам три других солдатских анекдота, которые тоже были встречены дружным хохотом.