Поглаживая мою руку, Алиса потянула ее к себе, чтобы получше рассмотреть кольца. Конечно, ее интересовало кольцо храмовников. Она пыталась разглядеть его внутреннее сияние. Казалось, камень завораживает Алису, притягивает ее взгляд.

— Над рубином господствуют Венера и Марс. Любовь и война, насилие и страсть. Он кроваво-красный. Этот цвет и дал ему название. Ты знаешь, что камни бывают самцами и самками? — Мне не удалось скрыть удивления, хотя я уже начинала привыкать к неожиданностям. Камни, имеющие пол? Ну и ну! — Да, так утверждает оккультизм, — продолжала Алиса, понизив голос, словно доверяла мне тайну. — Они отличаются друг от друга своим блеском. Твой камень — самец. Заметь, его блеск идет изнутри. Видишь звездочку с тремя концами, которая движется по кристаллу, когда поворачиваешь кольцо? — Я кивнула, ибо уже заметила это глубинное сияние, эту яркую звездочку, заключенную в камне. Но в тот момент я не могла сказать ничего. Эта женщина поймала меня врасплох, и я с трудом усваивала информацию, столь же неожиданную, сколь и экстраординарную. — Рубины-самки блестят снаружи, их богиня — Венера. Это не твой камень. У твоего цвет крови голубки, это мальчик, он соответствует Марсу, богу войны, богу насилия… — В этот момент синие глаза Алисы снова стали искать мои. Казалось, она выходила из транса. Потом Алиса мягко отпустила мою руку, и ее лицо озарила теплая улыбка. — На кухне для завтрака есть тосты. Но слишком едой не увлекайся, потому что через пару часов у нас будет второй завтрак.

Эта женщина-хамелеон снова изменилась, теперь она стала заботливой матерью семейства, очаровательной, ничуть не похожей на ведьму, только что вернувшуюся с шабаша. Рассказ Алисы заставил меня интуитивно почувствовать, что она волшебница.

— Я пригласила на второй завтрак и Луиса. А теперь иди на террасу, там завтракает Ориоль.

Эти слова обрадовали меня, и я устремилась на террасу, опасаясь, как бы Алиса не возобновила рассказ о кольце и не встревожила меня еще больше.

За столом, окруженным цветущими розами, сидел Ориоль с газетой в руке и пил кофе. Все было залито лучами солнца. Легкий бриз играл в ветвях деревьев и ласкал мне лицо и руки.

Я залюбовалась тем, что предстало моим глазам. Это показалось мне фрагментом одной из картин Сантьяго Русиньола, висевших на стенах старинного родового дома. На одном из его полотен был явно изображен именно этот сад. Глубоко вздохнув, я почувствовала, что все мои страхи, навеянные оккультными историями Алисы, улетучились. Мой взгляд задержался на Ориоле. Он продолжал читать, не замечая моего присутствия. Несмотря на происшедшие в нем перемены, он оставался тем же самым мальчиком, в которого я влюбилась в детстве.

— Доброе утро, — с улыбкой сказала я.

— Доброе утро.

— Я рада, что ты здесь, а не в чужом месте, — продолжала я, зондируя почву.

Он лукаво взглянул на меня и жестом пригласил сесть. Я села и, взяв тост, проговорила:

— Мне сказали, что когда ты не читаешь лекций в университете, то вселяешься в чужую недвижимость.

— Недвижимость бесхозную, — заметил он, отхлебнув кофе. — Есть люди, не имеющие крыши над головой, и бедные дети, которым нужно учиться и чем-то заниматься вне школы. Использование никому не принадлежащей собственности для помощи ближнему — акт милосердия. Это не преступление.

— Ты мог бы пригласить нуждающихся сюда; здесь много свободного места.

Ориоль засмеялся; он был очарователен. Намазав тост маслом и апельсиновым джемом, Ориоль приступил к еде. При этом он кивнул, словно соглашаясь со мной:

— Неплохая идея. Я не делаю этого по двум причинам.

— По каким?

— Во-первых, мать убьет меня. Во-вторых, этот дом не свободен.

— Но здесь есть незанятая площадь. Почему бы тебе не поселить на ней кого-то?

— Ну, ну, адвокат! — весело отозвался он, сверля меня своими синими глазами. — Позволь уж мне быть хотя бы слегка непоследовательным в своих убеждениях. Кроме того, моя матушка уже предоставила меблированную комнату одной бедной американской девочке. Не так ли?

Я молчала, сосредоточив внимание на вкусе кофе и чудесном солнечном утре. Рассматривая деревья, кусты цветущих роз, хорошо ухоженный газон, я откровенно восхищалась всем этим.

— Ты вырос, мой мальчик, — наконец промолвила я. — У тебя исчезли прыщи, и ты хорош собой.

Ориоль засмеялся:

— Согласно традиции этой страны, комплименты произносит мужчина.

— Ну так делай их. — Я заносчиво вздернула подбородок. — Но, пожалуйста, деликатнее, чем вчера вечером.

А сама подумала: «Кристина, ты кокетничаешь, осторожно, еще рано, да и не пройдет это у тебя». Но меня уже понесло.

Ориоль тянул время, отхлебывая свой кофе, и заставлял меня ждать. Я поняла, что он умеет хорошо держать паузу.

— Ты тоже выросла, маримандона. — Это не очень лестное прозвище дал мне Луис, и меня огорчило, что Ориоль поступил так же. — У тебя были крошечные груди, а теперь… нечто роскошное. Если это, разумеется, не жульничество.

— Никакого мошенничества, — заявила я.

Ориоль сделал еще одну паузу, словно оценивая меня. Поскольку он не был обо мне высокого мнения, я должна была бы чувствовать себя неловко. Я заподозрила, что по какой-то причине ему хотелось уязвить меня.

— А твоя попка! Какие красивые округлости!

— Намекаешь на то, что она у меня толстая?

— Нет, она превосходна. Стульям, должно быть, приятно, когда ты садишься на них.

— Как остроумно! — бросила я.

Он весело и нахально смотрел на меня.

«Нет, — подумала я, — Ориоль не может быть ни гомосексуалистом, как утверждает Луис, ни кастратом, как заподозрила я вчера. Но он стремится обескуражить меня и держать на расстоянии».

— Ты очень красивая.

— Спасибо. Дорого же тебе стоило сказать это. Хотя со вчерашнего вечера ты не очень-то обогатил свой словарный запас. — И, посмотрев с улыбкой друг на друга, мы вернулись к завтраку. Несмотря на не слишком изысканные комплименты Ориоля и на его лукавую воинственность, меня переполняло счастье и я наслаждалась мгновением. Но вдруг ко мне вернулось то, что я так долго таила в себе. — Почему ты ни разу не написал мне? Почему ни разу не ответил на мои письма?

Ориоль задумчиво посмотрел на меня, словно не понимая, о чем я говорю.

— Мы с тобой решили, что будем женихом и невестой. Не помнишь? Обещали писать друг другу. — Тут я заметила, что во мне заговорили разочарование, боль, старая обида. — Ты обманул меня.

— Нет, это неправда, — возразил Ориоль.

— Да, да, так оно и есть! — твердо повторила я.

Я была возмущена. Как он посмел сказать это! Негодяй! Я едва сдерживала слезы.

— Нет. Это неправда, — повторил Ориоль.

— Как ты можешь отрицать это? — Он отрекается оттого, что мы целовались во время шторма в последнее лето на Коста-Брава. И оттого, что потом тайком снова занимались этим. Вот здесь же, в этом саду, под тем деревом. Я была оскорблена и опечалена. Ориоль хотел лишить меня лучших воспоминаний отрочества. Я едва сдержала злые слова: «Если ты „голубой“ и раскаиваешься в том, что между нами было, скажи мне об этом. Но не ври мне». Мной владело очень горькое чувство. Ориоль не отвечал на мои письма, а теперь прикидывается, что ничего не знает.

— Отрицай это, если у тебя хватит мужества, — настойчиво потребовала я.

— Конечно, я помню. Мы целовались и считали себя женихом и невестой. И обещали писать друг другу. Но я не получил ни одного твоего письма, а на те, что посылал тебе, ни разу не пришел ответ.

— Ты мне писал? — изумилась я.

Но тут появился улыбающийся Луис, и я возненавидела его за то, что он прервал наш разговор. Луис начал болтать, а я размышляла о том, не врет ли Ориоль, утверждая, что писал мне.

За трапезой мы говорили о завещании и о сокровище. Эту беседу инициировала Алиса. Она, похоже, испытывала такой же, если не больший, чем мы, энтузиазм. С самого начала стало ясно, что побеседовать без нее нам не удастся. Принимая ее приглашение, я не предполагала, что за это мне придется заплатить такую цену… Но, слишком возбужденные, мы не могли ни молчать, ни говорить о чем-то другом. И Луис не считал нужным сдерживать себя, хотя сам предупреждал меня насчет Алисы. Мне казалось, что она спланировала все это заранее. Что она знала о сокровище раньше нас, знала то, о чем мы пока не имели представления. Алиса в основном внимательно слушала, иногда задавала уместный вопрос, после чего раздумывала над ответом, пристально рассматривая нас. Меня тревожило воспоминание о мистическом экстазе, в который она впала, глядя на мое кольцо, и об оккультных историях. Что известно этой женщине и о чем она умалчивает?