Я заметила, Екатерина встала на колени, но глаз не закрыла. Сложила вместе длинные белые пальчики, головку склонила, ровно так дышит, но думает совсем не о Боге. Вообще ни о чем она не думает, могу поклясться. В этой хорошенькой головке не удерживается ни одной мысли. Если она о чем и молится, так только о том, чтобы ее соболя оказались не хуже тех, что надевала на свадьбу королева Анна.

Конечно, она слишком юна, чтобы быть хорошей королевой. Слишком молода еще, ветер в голове, глупая девчонка. Ничего-то она не знает — ни как о бедных заботиться, ни как вести себя на приемах, ни как управлять огромным королевским хозяйством, не говоря уж о стране. Когда я вспоминаю, что этой королеве Екатерине присвоен титул регентши и правительницы всей Англии, мне хочется громко смеяться. Это дите не сможет командовать и парочкой ручных голубок. Но она премило ласкается к королю. Наш дядюшка герцог хорошо ее выдрессировал — послушание и учтивость превыше всего. А об остальном позабочусь я. Она очень миленько танцует перед королем, тихонько сидит рядом с ним, пока он разговаривает с государственными мужами, которые ей в дедушки годятся. Улыбается, когда он к ней обращается, и не корчит гримас, когда он щиплет ее за щечку или обнимает за талию. За обедом он так и норовит положить ей руку на грудь, она краснеет, но не отстраняется, хоть король лапает ее на глазах у всей честной компании. Она получила суровое воспитание, тяжелая рука герцогини всем известна, она с девчонками не церемонилась. А герцог небось ей топором и плахой пригрозил, если не будет повиноваться королю во всем — в мыслях, делах и словах. Сказать по правде, она премиленькая особа, в восторге от подарков короля, счастлива быть королевой. Радовать его глаз ей особого труда не составляет. Он слишком многого не требует. Ему не нужна жена образованная, исполненная величия и высокой морали, как королева Екатерина. И быстрый ум королевы Анны ему уже больше ни к чему. Теперь королю подавай гибкое юное тело и младенца в придачу.

Даже к лучшему, что не весь королевский двор в сборе. Ее семья, те, кому так выгоден этот брак, в случае чего готовы отвести глаза — не смотреть же на то, как он ее бесперечь тискает, как маленькая лапка теряется в огромной ручище, а заученная улыбка не сходит с уст, даже когда король спотыкается и подволакивает больную ногу. Кому охота разглядывать ее розовеющие щечки, когда он лезет к ней под юбку прямо за обеденным столом. Те, кому этот брак особенных выгод не принес, вряд ли получат удовольствие от того, что такую молоденькую девчонку отдали в лапы старику. Честно говоря, впечатление такое, будто над ней снасильничали.

Но к счастью, вокруг уже нет никого, кто способен говорить честно.

Ричмондский дворец, 6 августа 1540 года

Он собирается приехать сегодня. Вот уж не ждала. Вчера королевский слуга сообщил моему дворецкому, что король будет иметь удовольствие отобедать у меня. Расспросила немногих оставшихся со мной дам, какие новости при дворе. Одна знала — король в Отландском дворце, охотится в одиночестве, хочет позабыть об ужасной измене Томаса Кромвеля.

Одна из придворных дам предположила — король приезжает попросить прощения, попробовать меня вернуть.

— Думаете, это возможно? — удивилась я.

— А если он понял, что совершил ошибку? Зачем бы еще приезжать так скоро после расторжения брака? Зачем обедать с бывшей женой?

Выхожу в сад, голова гудит от мыслей. Невероятно, неужели он хочет снова быть со мной? Хотя, несомненно, если король передумал, он вернет меня так же легко, как прогнал.

Интересно, а я могу отказаться? Я не прочь вернуться ко двору, вернуться к прежнему высокому положению, но я уже научилась находить удовольствие в одиночестве. Впервые в жизни я — Анна Клевская, просто Анна, не сестра, не дочь, не жена, а сама себе госпожа. Я же поклялась — если выживу, буду жить своей собственной жизнью, никому не стану подчиняться. Носить платья того цвета, который мне идет, не обращая внимания ни на понятия брата о благопристойности, ни на придворную моду. Обедать в то время, которое кажется подходящим мне, есть то, что захочу сама, и двести человек не станут следить за каждым моим жестом. Поеду на верховую прогулку — поскачу так быстро и так далеко, как захочу, не считаясь ни со страхами брата, ни со страстью мужа к соревнованиям. Позову музыкантов — буду танцевать со своими дамами или послушаю пение, необязательно во всем следовать вкусу короля. Не придется восторгаться его сочинениями. Молиться буду по своей вере, словами, которые выберу сама. Стану наконец собой.

А все-таки сердце колотится при одной мысли снова стать королевой. Исполнить свой долг перед страной, перед народом, перед детьми, которых успела полюбить. Может быть, завоевать матушкино одобрение, осуществить честолюбивые замыслы брата. Нет, все-таки, если хорошенько подумать, лучше быть одинокой обеспеченной женщиной, чем очередной перепуганной королевой.

Первой появилась стража, потом разодетые, как всегда, придворные. Входит король, неуклюже припадая на больную ногу. Приседаю в глубочайшем реверансе. Привычная вонь от раны ударяет в ноздри. Никогда больше не проснусь я на простынях, пропитанных ненавистным запахом! Он целует меня в лоб.

Откровенно разглядывает меня с ног до головы, словно лошадь оценивает. Вспоминаю: он весь двор оповестил — я дурно пахну, и грудь у меня обвисла. Краска заливает лицо.

— Прекрасно выглядишь, — говорит он с завистью.

Он уязвлен, думал, наверно, я чахну от безответной любви.

— Спасибо, — отвечаю я спокойно. — Рада вас видеть.

— Не сомневайся, я поступлю с тобой по справедливости, — улыбается, гордый своим великодушием. — Пока ты остаешься мне доброй сестрой, я тоже буду добр к тебе, вот увидишь.

Наклоняю голову.

— Ты изменилась.

Он садится, жестом предлагает мне низенькое кресло рядом. Сажусь, разглаживаю на коленях голубую шелковую юбку.

— В чем дело? Я могу оценить женщину с первого взгляда, скажи, что изменилось?

— Новый чепец? — предполагаю я.

— Наверно. Тебе очень идет.

Что тут скажешь? Чепец французского покроя. Малышка Говард приучит его к причудам моды. Если уж я не ношу корону, могу носить все, что вздумается. Забавно, я больше нравлюсь королю, одеваясь по собственному вкусу, чем пытаясь ему угодить. Хотя посторонней женщине позволено больше, чем жене. Екатерина Говард может это неожиданно обнаружить.

— У меня для тебя новость, — оглядывает своих спутников, моих фрейлин. — Оставьте нас.

Они медлят, как только могут. Всем не терпится узнать, в чем дело. У меня перехватывает дух. Это не приглашение вернуться, такого просто не может быть.

— Ты можешь огорчиться.

Король пытается меня подготовить. Умерла матушка! Умерла вдали от меня, я так и не успела объяснить, как мне ее не хватает.

— Пожалуйста, не плачь!

Закусываю костяшки пальцев.

— Я не плачу.

— Вот и умница. Сама знаешь, это должно было случиться.

— Но я не ожидала, — возражаю растерянно, — не так скоро…

Почему за мной не послали, если она заболела?

— Это мой долг.

Я почти не слушаю. Что матушка велела мне передать?

— Я женился. Женился. Хотел сам тебе сказать, прежде чем дойдут слухи.

— Я решила, вы говорите о моей матери.

— Твоей матери? Вовсе нет. Какое мне до нее дело? Я говорю о себе.

— Вы же сказали — новость плохая.

— Что может быть хуже для тебя? Я женат на другой.

Тысячи вещей, о, тысячи вещей. Но вслух я этого не говорю. На меня накатывает волна облегчения — матушка жива. Хватаюсь за ручки кресла, чтобы успокоиться. Действительно, невосполнимая утрата. Но он хочет видеть мое горе.

— Женат, — повторяю безжизненно.

— Сочувствую твоей потере.

Он больше не вернется. Я никогда не стану королевой Англии, не позабочусь о маленькой Елизавете, не понянчу принца Эдуарда. Не угожу матери. Все кончено. Я не справилась. Конечно, мне жаль. Но, боже милостивый, теперь я в безопасности. Все позади, больше мне не спать в его постели. Наконец-то свободна! Потупить глаза, погасить улыбку, он не должен видеть, как я счастлива.