Сионское аббатство, февраль 1542 года

Обычное утро, ничем от других не отличается, тихо, скучно, нечем заняться, ни развлечений, ни компании хорошей, ни забав никаких. Я просто умираю со скуки в полном одиночестве, даже звук шагов на дорожке под окном приводит меня в полный восторг. Хоть что-нибудь бы новенькое — мне уже совершенно все равно. Как любопытное дитя, бегу к высокому окну, выглядываю — через сад от реки вышагивает королевский эскорт. Прибыли на барке, над которой развевается штандарт герцога, моего дядюшки. Слуги одеты в цвета дома Говардов, а вот и он сам, впереди всех, горделиво оглядывает все вокруг и, как всегда, чем-то недоволен. А за ним толпится десяток членов Тайного совета.

Наконец-то! Наконец-то! Я так счастлива, что при виде их просто разрыдаться готова. Дядюшка ко мне вернулся! Он научит, что делать. Теперь меня отсюда выпустят. Я снова буду на свободе. Пусть бы он меня забрал в одно из своих поместий, развлечений там тоже не слишком много, но все лучше, чем тут. А вдруг меня ушлют во Францию? Там, конечно, чудесно, только я совсем не говорю по-французски, разве что voila! сказать умею. Но они наверняка все знают английский. А не знают, так научатся.

Старший слуга приоткрывает дверь, в глазах почему-то слезы.

— Мадам, — начинает он, — за вами пришли.

— Знаю! — Я не скрываю своего восторга. — Вам не надо паковать мои платья, незачем. Я накуплю новых. Куда меня отправляют?

Дверь распахивается, на пороге стоит дядюшка собственной персоной, глядит, как ему положено, сурово, значит, настала торжественная минута.

— Ваша милость, — здороваюсь я, а сама только что ему не подмигиваю.

Значит, все в порядке, не так ли, дядюшка? Мы опять вместе. Он такой суровый, и я, как обычно, жду приказаний. У него, наверно, уже план готов — месяца не пройдет, как меня простят и посадят обратно в королевы. Я-то думала, дядюшка меня покинул, бросил в трудную минуту, а он тут, и если он рядом — все будет хорошо. Я вглядываюсь в дядюшкино лицо, но реверанс сделать не забываю. До чего же он серьезный, надо и мне перестать улыбаться. Опускаю глаза, мне удивительно хорошо удается покаянная поза. Я и так уже бледненькая от вечного сидения взаперти, остается только опустить глазки долу и губки надуть — этакое невинное создание.

— Ваша милость, — повторяю я тихим, унылым голосом.

— Я прибыл сообщить вам приговор, — объявляет он.

Я жду.

— После совещания королевский парламент принял в отношении вас Акт о государственной измене и лишении прав состояния.

Если бы я лучше понимала, о чем он толкует, то и ответить бы смогла. А так остается только пошире раскрыть глаза и сделать вид, что я со всем согласна. Наверно, это как-то связано с прощением.

— Король дал свое согласие.

— Да, конечно, но что же будет со мной?

— Вас отвезут в Тауэр и немедленно казнят в Зеленой башне. Вас лишат прав состояния, а земли и имущество будут конфискованы в пользу короны.

Просто в толк не возьму, о чем это он. Не осталось у меня ни земель, ни имущества, а все по его вине. Даже драгоценности утащил Томас Сеймур, словно они все еще принадлежат его сестре-покойнице.

Герцог удивлен моим молчанием.

— Вы поняли, что я сейчас сказал?

Я молчу, чистый ангелочек, да и только.

— Екатерина! Вы поняли мои слова?

— Я не знаю, что такое «лишение прав отстояния», — смешное слово, право, как будто что-то отваливается.

Он взглянул на меня, будто я совсем с ума спятила.

— Состояния! — поправил он. — Не отстояния, а состояния!

Я пожала плечами. Какая разница? Мне что — теперь можно обратно ко двору?

— Сие означает, что парламент приговорил вас к смерти, а король одобрил это решение, — продолжал дядюшка тихим голосом. — И никакого суда не будет. Вы умрете, Екатерина. Вам отрубят голову в Тауэре.

— Умру?

— Да!

— Я?

— Да.

Гляжу на дядюшку, у него уже, конечно, наготове новый план.

— И что мне теперь делать? — шепчу я.

— Каяться в грехах и просить прощения.

От облегчения я чуть не плачу. Конечно же, меня простят, как только я покаюсь.

— И что мне надо говорить? Научите меня, что сказать.

Он вытаскивает из кармана накидки бумажный свиток. У дядюшки всегда есть план. Благодарение Богу, у него всегда есть план. Я разворачиваю свиток. До чего же длинно, просто ужас. Дядюшка кивает, значит, придется читать. Я принимаюсь читать вслух.

В первом абзаце говорится, что я совершила чудовищное преступление против короля, против самого Господа Бога и против всего английского народа. Мне кажется, это преувеличение. Ничего я такого не сделала. Молодые жены так себя ведут каждый день, особенно когда у них мужья старые и противные. А со мной к тому же совсем неласково обращались. Но я продолжаю читать вслух, а дядюшка кивает, и члены совета тоже кивают. Значит, это правильно, так и надо, все мною довольны, лучше не придумаешь. Жаль, он мне не дал этот свиток заранее, я бы потренировалась. Люблю все делать правильно, когда на меня люди смотрят. Постепенно разворачиваю свиток, добираюсь до второго абзаца. Там написано, что я заклинаю его королевское величество не обвинять семью и родных в моих преступлениях, молю, чтоб простер он на них свое безмерное милосердие, не дал пострадать по моей вине.

Бросаю на герцога сердитый взгляд — ясно, дядюшка не хочет, чтобы у него были неприятности из-за меня. Он по-прежнему глядит ласково. Читаю дальше — после моей смерти прошу раздать мои платья служанкам, поскольку больше мне нечем их одарить. Как грустно, я с трудом продолжаю выговаривать слова. Ну и дела! У меня столько всего было, а оказывается, даже служанкам нечего подарить, кроме старых платьев! Я бы им все отдала не задумываясь. Только вообразите — мне расстраиваться из-за каких-то старых тряпок, я все равно их надевать не собираюсь. Стану я еще переживать из-за дурацких платьев. Какая разница, куда денутся шесть штук нижних юбок, шесть платьев и шесть французских чепцов без единого драгоценного камешка. И цвета они самого гнусного. Гори все огнем, мне и дела нет.

Да что там платья, что там дядюшка, который, как всегда, старается спасти свою шкуру. Кончаю чтение, а слезы рекой текут по щекам. Члены совета тоже мрачнее тучи. Пусть доложат королю, какое это было душераздирающее зрелище. Он, конечно, растрогается, когда ему доложат, как я вымаливала всем остальным прощение, как раздавала жалкие тряпки. От такой мысли я снова разрыдалась, хоть и знаю — все это понарошку. Если бы все было взаправду, я бы уже просто выла от ужаса.

Дядюшка кивает. Я сделала как велено, теперь пусть расскажет королю — я во всем раскаиваюсь и готова к смерти. Что еще тут можно сделать? Теперь они отправятся восвояси, откуда пришли, а я останусь тут, сидеть одна-одинешенька в этом жутком платье, ждать, когда они вернутся и объявят, что, раз я признала свою вину, пришла пора меня простить.

Я все время жду, выглядываю в окно с самого раннего утра — не идет ли барка. Делать тут совсем нечего. Обычно я пытаюсь подремать от завтрака до обеда, но сегодня уверена — они скоро прибудут, объявят, что король меня простил. Надо быть в самом лучшем виде. Только рассвело, как я уже зову служанку, пусть вытащит все мои платья. Да, выбор небольшой! Одно черное, два темно-синих, почти черных, одно темно-зеленое, тоже почти черное, еще одно серое и последнее — словно мне нужны два таких ужаса — опять черное. Что мне надеть? Как тут выберешь? Решаю надеть черное. А к нему зеленые рукавчики и зеленый чепец, как символ моего искреннего раскаяния и любви к зеленому цвету Тюдоров, если кто понимает, о чем я говорю. А главное, к глазам подходит, это важнее всего.

Не знаю, как они обставят это дело. Я люблю заранее подготовиться ко всяким важным церемониям. Мне церемониймейстер раньше всегда объяснял, где встать и как держаться, чтобы я заранее могла попробовать. Я же попала в королевы совсем молоденькой, а раньше меня ничему такому не учили. Но я не знаю, как королев прощают после измены, особенно государственной, такого еще не было. Значит, придется соображать на ходу. Ничего, этот старый лис, дядюшка, подскажет, если что.