За завтраком Нина напомнила, что они сегодня едут в гости к ее матери, Наталье Михайловне. Но перед тем как собираться, Сан Саныч, все еще помня о вчерашней новогодней ссоре, деликатно спросил:

— Может, мне не стоит пока?

— Почему?

Нина тотчас напряглась, встревожилась, глаза похолодели, и тут же возникло отчужденное выражение лица. Он мгновенно взял ее за руку, улыбнулся.

— Нет-нет, я бы хотел поехать! Просто… — Смирнов с нежностью посмотрел на нее. — Мы с тобой хоть и помирились, но утвердительного ответа на мое предложение руки и сердца я так и не услышал, — мягко проговорил он. — И в каком качестве ты меня представишь своей маме, учитывая, что Саша при бабушке назовет меня папой?

— Я представлю тебя в качестве Сан Саныча. Моя мать нормальная женщина и лишних вопросов задавать не станет. Что тебя еще волнует? Ты хочешь услышать утвердительный ответ? — глядя на него, загадочно спросила Нина.

— Мне кажется, определенность всегда лучше. — Фотограф помедлил и добавил: — Любая.

— Ладно, поехали, а то я снова наговорю тебе такого, что назад просто не выберемся!

Она одела Сашу, вытолкала его на лестничную площадку, попросив вызвать лифт, и, едва они остались одни, Нина прижалась к нему и прошептала:

— Дай мне еще немного времени! Я должна привыкнуть к тебе, узнать поближе, ведь мы знакомы всего несколько дней. Я и без того совершаю сумасшедшие поступки, но эти дикие скорости все же не по мне. Я вдруг обнаружила в себе старорежимную советскую психологию. Нет, это не значит, что мне потребуется, как когда-то моим родителям, три года, чтобы узнать тебя. Надеюсь, это свершится гораздо быстрее. Давай считать, что я последний подранок развитого социализма! — Она рассмеялась и с нежностью посмотрела на него.

Наталья Михайловна, седоватая, нарумяненная старушка, с живыми блестящими глазками, изображавшая милую светскую даму, казалось, была осведомлена обо всем и никаких вопросов об их взаимоотношениях не задавала. Она жила одна рядом с метро «Речной вокзал» в небольшой двухкомнатной квартире, милой, чистенькой, уютной, постоянно зазывая дочь на свои обеды по воскресеньям.

Отец Нины носил адмиральские погоны и был доктором исторических наук. Последние двадцать лет он служил сначала в Министерстве обороны, а потом преподавал в Академии Генштаба, и когда единственная дочка закончила институт, стала работать, вышла замуж, то родители скрепя сердце разменяли свою шикарную четырехкомнатную квартиру у Никитских ворот на две двухкомнатные в разных районах и завели эту традицию: семейные обеды по воскресеньям, куда Нина, как послушная дочь, постоянно приходила с мужем или подругой. Потом отец умер, мать осталась одна, но обеды не прекратились, причем каждый раз Наталья Михайловна придумывала новое меню, неожиданное, что требовало невероятных усилий.

— Знаю, что вчера наверняка наелись всякой отравы: напихали в себя много копченостей, соленостей, перченостей, все это смешали, и потому мой обед будет лечебным, диетическим! — сразу же предупредила она.

На первое был подан нежный куриный супчик, на второе — фирменные рыбные тефтели, на третье брусничный чай с целебным алтайским бальзамом. Хозяйка говорила только о политике: ей не нравились ни правые, ни левые, хотя из компартии она принципиально выходить не собиралась, зато Наталья Михайловна обожала Черчилля.

— Он такой душка! Кстати, зарабатывал на жизнь тем, что рисовал картины! — вздыхала Наталья Михайловна и закатывала глаза к потолку. — А нашим политикам катастрофически не хватает, как говорят французы, бель эспри, изящного ума, и еще прозорливости. Я уж не говорю о шарме. Кстати, вам надо постричь Сашу, — неожиданно переводя тему разговора, заулыбалась бабушка, гладя внука по голове. — И папе тоже не мешало бы постричься! Или вы собрались бороду отпускать? — заметив легкую небритость на щеках, поинтересовалась Наталья Михайловна.

— К сожалению, борода мне не идет, — улыбнувшись, ответил Сан Саныч.

— Мамочка всю жизнь проработала в школе сначала учительницей истории, а потом завучем, — усмехнулась Нина.

— Не иронизируй! Твоя мать не последняя дура была в старом государстве, — сердито одернула ее Наталья Михайловна.

Сан Саныч знал, что вечером, часам к шести, их приглашала к себе Татьяна, старая подружка, и Нина даже спрашивала его: хочет ли он заехать к ней в гости?

— Если тебе хочется, давай заедем, — сказал он.

— Она тебе понравилась? — ревниво вспыхивала Асеева.

— Забавная у тебя подруга.

— Что значит «забавная»?

— Шухарная.

— А что такое «шухарная»?

— Шумная, дикая, беспокойная.

— И для тебя такие люди забавные?

— В некотором роде.

— А я забавная?

— Ты же сама себя назвала старорежимной, — усмехнулся Сан Саныч.

— Неужели такие тебе могут нравиться?

Она достала фотографа вопросами. Он даже рассердился и прекратил отвечать. Однако через пять минут Асеева сама пришла к нему, извинилась, и они помирились.

Нина словно проверяла его на выдержку, терпение и силу духа. Но еще через мгновение призналась:

— Ты знаешь, я сама не понимаю, что со мной происходит. Мне было бы легче, если б ты меня бросил прямо сейчас. Я бы погоревала, погоревала и смирилась. А тут не знаешь, на что решиться. И хочется влюбиться безоглядно, да так, чтобы обо всем на свете забыть, но и в пропасть не улететь. Меня точно раздирает на части, я понять не могу, что это за силы?.. Я ведь раньше никого не ревновала. И даже не знала, что это такое. А Жуковская всегда всех ревновала. Она и за мужем моим ухлестывала. Может быть, они и любовниками даже были, меня это тогда не очень занимало, я знала про его романы с другими, и мне хотелось лишь одного: умереть. Я только и думала об этом… Теперь сама удивляюсь, как ничего не сделала над собой… Ангел остановил. — Она вдруг улыбнулась, помолчала, глядя в сторону. — Но заехать к Таньке придется. У нас давняя традиция: вечером первого января всегда собираться у нее.

Они уже пили ароматный брусничный чай с крепким бальзамом из сорока трав, обед заканчивался, и Нина недовольно посматривала на часы: без двадцати пять.

— Я так устала, что мне, честно говоря, не хочется заезжать к Таньке. Как ты? — прошептала она.

— Да, пожалуй. Я бы тоже посидел в тишине без суеты.

— Я ей позвоню, скажу, что Сашка зачихал.

Сан Саныч кивнул. Нина взяла телефон, ушла в другую комнату, оставив его наедине с матерью.

— Ниночка по телефону, просила меня не задавать вам никаких компрометирующих вопросов, но вы уж простите старуху за невоздержанность, — наклонившись к Смирнову, зашептала Наталья Михайловна, и лицо ее покрылось красными пятнами, — но в мои лета люди становятся любопытными и снова превращаются в детей. Удивительно, правда?

Он кивнул. Она несколько секунд, улыбаясь, молча смотрела на него, то ли позабыв, о чем хотела спросить, то ли так и не решившись. Скорее всего, второе.

Нина с хмурым лицом вышла из соседней комнаты.

— Танька сказала: дружба — понятие круглосуточное, и если мы сейчас к ним не заедем, то она соберет детей, возьмет за шкирку мужа с приятелем, который у них уже гостит, и все они цыганским табором припрутся к нам. И она это сделает, с нее станется, а у меня дома шаром покати для такой компании! — сообщила Асеева. — Так что уж лучше мы к ним!

У Таньки гремела музыка, а сама она была пьяна. Увидев Сан Саныча, Жуковская кинулась ему на шею и поцеловала прямо в губы, оставив яркий след помады.

— Сегодня Новый год, сегодня все можно! — заметив оторопелое выражение лица подруги, объяснила она и кинулась целовать Нину. — Все, быстро раздеваться, мыть руки и за стол! Что, вы думаете, мы пожираем? Жареного кальмара и пьем текилу с солью и лимоном! Я знаю, ты любишь текилу. — Хозяйка снова чмокнула Нину. — Юрочка принес!

Сан Саныч вручил Жуковской бутылку любимого виски «Белая лошадь», Татьяна обрадовалась, но целоваться больше не полезла, почувствовав, сколь болезненно восприняла ее подруга первый поцелуй с Сан Санычем.