— Вот я дурочка, да? Ты лежишь тут такой больной, а у меня в голове фантазии всякие…

Пишу ей: «Загляни под одеяло»

Она осторожно отодвигает одеяло и потрясенно охает. Мой дружок топорщит трусы и явно просится на свободу. Ксюша сглатывает и облизывает губы. Боже, это так волнующе! Несмело касается его пальцами и начинает поглаживать через ткань. Мысленно стону и тяну её на себя. Опирается руками на подушку и тут же впивается в меня поцелуем. Я запускаю руки ей под футболку и расстёгиваю бюстгальтер. Вдруг Ксюша перекидывает через меня ногу и осторожно садится сверху. О, да! Вряд ли она соображает, что сейчас делает, но я потерплю. Сам до безумия хочу быть к ней как можно ближе. Языком ласкаю её рот, сжимаю груди и потираю соски, а Ксюша легонько двигается вперёд-назад, трётся об меня, и даже через три слоя ткани я чувствую жар её тела. Боже, как же давно этого не было! Девочка моя, я так хочу в тебя… но здесь не место и не время. Ритмично вхожу языком в её рот, воображая себе совсем другое. Наверное, Ксюша тоже, потому что её движения становятся быстрыми и рваными, она стискивает пальцами подушку и вдруг замирает и тут же вздрагивает на мне. Я тоже выстреливаю, прямо в трусы, и счастливо смеюсь. Она упирается лбом в мой лоб и тяжело дышит.

— Боже, мы же в больнице! А если бы кто‑то вошёл? — с ужасом смотрит на меня, видимо, только осознав, что же такое мы с ней сейчас делали.

Поздно сокрушаться, девочка моя. Всё уже случилось.

«Кажется, мне опять требуется банный день»

«И чистые трусы»

Переводит взгляд на мокрое пятно и хихикает. Потом смотрит мне в глаза и, вся лучась от счастья, шепчет:

— Люблю тебя, Егор…

Сегодня Егору сняли швы на шее. А ещё пересадили его в кресло и увезли на рентген. Но сел‑то на кровати он сам! Теперь может есть ложкой. Доктор разрешил ему переходить на нормальную еду. Только тщательно пережёвывать, не слишком горячую, не острую и не твёрдую. Он так явно обрадовался! Бедняжка мой.

Оставляю ему на кровати бумагу с ручкой, чтобы мог сам общаться с врачом, и иду на встречу с отцом. Егор советовал забыть про старые обиды, но у меня нет никаких обид. Тогда, двенадцать лет назад, мы с мамой вместе принимали решение жить без него. И это казалось самым правильным. Он страшно пил. Его из-за этого уволили с работы, и он просто пил дни напролёт. Дома ужасно пахло, они с мамой постоянно ругались, а я боялась лишний раз показываться ему на глаза. Мы посадили его на поезд до Москвы, где жила моя бабушка, и постарались забыть. И у нас всё получилось. Мы были счастливы вдвоём. Мама старалась делать всё, чтобы я ни в чем не нуждалась. Мы жили нормально, и мне всегда было достаточно того, что я имела. Мама окружала меня любовью и вниманием, и я отвечала ей тем же. Я забыла о том, что у меня был отец, так же как и он забыл про нас. А тут почему‑то вдруг вспомнил.

Выхожу из больницы и сразу узнаю его. Невысокого роста, с такими же кучерявыми волосами, как у меня, только русого цвета, опущенными до плеч. Худой мужчина, выглядящий сильно старше своих лет. На нём светлая рубашка, серые брюки и большие очки. Выглядит немного забавно. В его руках вижу коробку конфет «Птичье молоко» и улыбаюсь — помнит ведь, что я любила их в детстве.

— Ксюшенька… милая… — его голос срывается, а руки слегка дрожат.

Пару секунд смотрю на него, а потом бросаюсь на шею. Крепко обнимает меня и, кажется, плачет. Мягко отстраняюсь и улыбаюсь:

— Здравствуй, папа.

Сидим в какой-то уютной кофейне. Я ем мороженое с кофе, а он говорит, протирая носовым платочком свои смешные очки.

— Я пил тогда несколько лет. Чего только матушка не делала, чтобы меня остановить. Ходила в церковь и к разным колдунам. Что-то подсыпала в водку, чтобы меня сразу выворачивало. Но я только смеялся и снова брался за стакан. А потом я встретил одну женщину. Очень хорошую женщину. Она как-то вытащила меня из этого дурмана. Устроила на работу в институт. Я будто стал с ней другим человеком. Про вас вспоминал, конечно, но…

— Но у тебя была другая жизнь, — с улыбкой помогаю я ему. — Всё нормально, пап, я понимаю. Я рада, что эта женщина помогла тебе.

— Моя Томочка… Она умерла два месяца назад, от рака. Мне было очень плохо, и я снова чуть не взялся за бутылку. Боролся с собой. Однажды разбирая бумаги, нашел твою фотографию — ту, где ты с большим бантом на макушке. Долго решался. Потом занял денег на билет и рванул в Дивногорск. А ты здесь, оказывается, была.

— А… дети у вас были?

— Нет, Ксюшенька, больше детей Бог мне не дал.

— А чем ты занимаешься? — пытаюсь отвлечь его от грустных мыслей. Хотя мне и правда интересно.

— Тружусь в государственном институте, на кафедре современного естествознания. Доцент. Пытаюсь показать разным оболтусам, как удивительно и гармонично устроена наша вселенная. Кто-то даже слушает, — горько улыбается он.

Представляю его в аудитории. В широком костюме, больших очках и с растрёпанными волосами, увлечённо рассказывающим что-то, например, об электронах.

— Я бы тебя слушала, — улыбаюсь и беру его за руку.

Он накрывает второй рукой мою руку и благодарно смотрит на меня.

— Доченька… кроме тебя, у меня больше никого не осталось. Пожалуйста, давай видеться с тобой хотя бы иногда? Или хотя бы созваниваться?

— Конечно, пап, — обещаю ему.

— А если тебе что-нибудь будет нужно, хоть что, не стесняйся обращаться, я всегда тебе помогу! — уверяет меня, а я закусываю губу.

— Вообще‑то, мне уже нужна твоя помощь, — решаюсь попросить я. — Посоветуй, пожалуйста, к кому можно обратиться, чтобы помогли снять квартиру. Какого-нибудь надежного риэлтора или агентство.

— Зачем, Ксюшенька? Ты можешь жить у меня, — восклицает он и тут же осекается. Понимает, что ещё слишком рано предлагать мне такое.

— Это не для меня, — мягко отвечаю я. — Понимаешь, Егора выселяют из квартиры, а он лежит в больнице, и мне нужно самой всё устроить и как можно быстрее.

— Егор — это твой парень, да? — киваю ему в ответ. — Наверное, хороший парень, раз ты ему так помогаешь? Вон, аж из Красноярска примчалась!

— Очень хороший, — тихо говорю я.

— Ксюшенька, мне посмотреть надо, у знакомых поспрашивать. Я к вечеру тебе узнаю, хорошо?

— Отлично! Спасибо, пап!

— А если тебе вещи перевозить надо, так я помогу! Михалыч вчера свою газель починил, его попросим, он не откажет. А деньги‑то у тебя на квартиру есть? Я, если что, могу…

— Всё есть, пап, не переживай, — быстро прерываю его. Вот деньги у него брать я точно не буду! Попрошу у Светланы Аркадьевны занять, она мне всегда помогала. — Извини, мне бежать пора. Там обед скоро, если не успею, Егор голодным останется.

— Хорошо, доченька, беги. Я позвоню тебе вечером насчет риэлтора. Спасибо, что согласилась со мной встретиться.

— Я рада была тебя увидеть, пап, — искренне говорю я и целую его в щёку. — До вечера!

Бегу обратно в больницу, а на душе тепло и радостно. Теперь у меня есть папа, и он замечательный! Он мне поможет, и всё у меня получится!

***

Когда вернулся с рентгена, меня ждали. Слава богу, Ксюши уже не было. Кивнул им в знак приветствия. Пока санитар помогал мне пересесть на кровать, заметил, как Тася скривила свой носик. Видимо, от моей немощи. Хорошо хоть я сегодня полностью одет.

Вижу эту девушку второй раз в жизни. Она очень красивая, но такая холодная и высокомерная, что сам бы я никогда к ней не подошёл. Санитар уходит, и они тут же принимаются за дело. Делают несколько фотографий: Тася сидит рядом и держит меня за руку, Тася кормит меня с ложечки Ксюшиным бульоном, Тася помогает мне сесть. Фальшиво улыбаемся друг другу, а мне до жути противно. Только бы Ксюша этого никогда не увидела!

Потом включают видеокамеру и снимают те же кадры. Тася держит меня за руку и рассказывает, как проводит рядом со мной дни и ночи; Тася кормит меня с ложечки и говорит, что сама готовит мне бульон, потому что больничная еда — «ну вы сами понимаете»; Тася помогает мне сесть и сообщает журналисту, что после выписки я перееду к ней, и она будет сама обо мне заботиться. Хочется кричать, что об этом мы не договаривались, но я могу лишь молчать и улыбаться. Мне просто нужны деньги.