— То предприятие. В Коваче. Оно производит высоконасыщенный прах.

— Вот как? — Дарк обернулся через плечо. — Ты уверена?

— Кюсо не было резона лгать, — с самым серьёзным видом ответила некромагичка. — Она и её семья боятся Сковронского, как ты боишься минимальной ответственности. Девочка была там. Я уверена. Она видела происходящее в тех стенах своими глазами. И если бы мы с тобой не отбились в “Вечне Забаве”… думаю, для тебя, как для сына ректора, было бы уготовано место в меру комфортное, а я бы точно отправилась прямиком в Ковач.

Молодой человек посерьезнел. Но лишь на несколько секунд.

— Это же отличные новости! Мы ведь отбились, верно? А подпольное производство высоконасыщенного праха — это уже преступление против короны. Отличная работа, Грейнджер! Осталось только добыть доказательства, и даже воевать не придётся.

Девушка вздохнула, покачала головой и отвернулась.

— О, Семеро! — медленно выдохнул Дарк. — Ну чего ты хочешь? Чтобы я ужаснулся? Бенэ! Я ужаснулся, — голос некромага был тихим. Спокойным. — Я, курва, просто невероятно ужаснулся. Я в натурально шоке. Но делу это никак не поможет. Бронь, я — сын ректора. Я видел некоторое гуано. И я очень быстро понял, что если я всему на свете буду ужасаться, у меня ужасайка сломается, — речи Даркена успокаивали, они обволакивали, словно нежные руки матери. — Если я веду себя, как идиот, это лишь потому, что это помогает мне справиться с внешним миром. Как тебе. Тебе ведь проще притвориться, что ты попросту лишилась всех своих чувств. Я даже поверил в это. Но ты не такая. И я — не такой. Мы просто носим маски. Ты — бесстрастную. Я — маску комедианта.

Молодой человек протянул руку, чтобы коснуться плеча пассажирки, однако дотянуться не смог, а ремень безопасности мешал податься к девушке ещё и торсом. В итоге, Дарк просто поднял ладонь и помахал пальчиками.

— Я ведь явился, чтобы спасти тебя. Даже когда не знал, что тебя ждёт в случае провала. Истратил добрую треть своих драгоценных запасов, хотя мог их приберечь на время штурма.

Жест его протянутой руки изменился. Теперь это был кулак с оттопыренным мизинчиком.

— Ну что, мир?

— Ты разговаривать с женщинами по заветам Тита Пуллона учился? — скептически прищурилась некромагичка.

— О, да! “Не важно, что ты говоришь, важно, как ты говоришь. Тоном мягким. Как со строптивой кобылицей,” — Дарк рассмеялся. — Что? Не сработало?

— Совершенно, — фыркнула его собеседница. — Но ты и правда пришёл на подмогу.

Девичья ладонь накрыла крепкий, с ярко-выраженными костяшками, кулак молодого человека.

— Мне сложно верить людям, — добавила некромагичка. — Очень. Будь у меня такая возможность, я предпочла бы никогда и ни от кого не зависеть.

– “Мне лучше голодать, чем что попало есть, и лучше одному, чем вместе с кем попало”? — одна из бровей Даркена слегка изогнулась и приподнялась над оправой очков.

— В прошлой жизни я голодала, и поняла, что Омар Хайям никогда не испытывал настоящего голода, — маленькая ладошка сжалась чуть сильней. — В этой жизни я столкнулась с иными бедами жестокого мира, и теперь я вместе с кем попало.

Девичья ручка соскользнула вниз, пересчитала пальчиками каждую из мозолистых костяшек, слегка ударила подушечками по оттопыренному мизинцу и нашла свой покой на сидении автомобиля рядом с замком ремня безопасности.

— Не стоит слепо доверять высказываниям распиаренных дураков.

— Не много ли на себя берёшь: самого Омара Хайяма в дураки записывать? — Дарк издал невнятный звук. Нечто среднее между свиным хрюканьем и ворчанием барсука.

Двигатель машины заработал. Почти беззвучно. Однако ощущение, когда гора бездушного металла оживает, просыпается ото сна и лениво разминает свои поршни, не спутать ни с чем.

— Он столь уверенно и гордо говорил о вещах, в которых ничего не понимал. Подобное поведение как раз присуще дуракам, — ответила Броня. — Они очень любят строить свои измышления о жизни из категоричных заявлений, очерчивающих, в первую очередь те границы, что обеспечивают комфорт им самим.

— А ещё, дураки крайне любят двойные стандарты: например, других упрекают за то, что они, дескать, посмели слишком поздно сообщить об отмене занятий, в то время, как сами чересчур долго молчали о полученной на допросе информации, — как бы невзначай добавил молодой человек.

— Я не хотела говорить об этом при Илеге, — нахмурилась Броня. — Или ещё при ком-нибудь из моих родных. Они могли бы сложить два и два. И к чему бы это привело? К новым поводам для волнения о тех вещах, на которые они не способны повлиять. Бессмысленные переживания.

— Вот же леший! Не получилось подколоть, — усмехнулся Дарк. — Победила. Победила. Один — один.

— Два — ноль, — поправила его некромагичка. — Я решила отложить своё право на пощёчины до более удобного момента.

— Ай! — оппонент заранее потёр щёку, не отвлекаясь от управления медленно продвигающимся к воротам гаража кабриолетом. — Ты слишком многое держишь в себе, Броня. Это больно.

— Я — один из немногих людей, кому интересно и важно моё мнение, Даркен, — ответила девушка. — Предпочитаю не давать людям то, что им не нужно.

— Базовый принцип морали? Поступай с людьми так, как хочешь, чтобы поступали с тобой? — улыбнулся некромаг. — Не слишком ли примитивно для тебя, любительницы всего сложного?

— Предпочитаю формулировку Ролза, — ответ не заставил себя долго ждать. — “Завеса неведения”. Но, к сожалению, я вынуждена признать несостоятельность лёгших в основу этих измышлений кантианских теорий. Мир слишком сложен, чтобы хоть какой-то человек мог себе позволить жить, повинуясь исключительно категорическому императиву, — некромагичка даже не задумывалась над изрекаемыми формулировками: подобный стиль речи для неё был привычен и естественен. — Если ты каждые пять минут мысленно проводишь эксперимент “завесы неведения”, низводя себя и окружающих в своей голове до абстрактных единиц с неизвестными параметрами, чтобы принять верное, с моральной точки зрения, решение, ты оказываешься в абсолютно невыгодном положении по сравнению с грязными читаками, открыто подглядывающими в чужие карты, и поступающими каждый раз исключительно в рамках гипотетического императива.

Даркен от души рассмеялся.

— Вот это я понимаю! Старая добрая Броня! Давай! Пой! Пой же, пой, зануда сладкоголосая!

Машина, наконец, миновала ворота, и яркие лучи осеннего солнца заставили девушку недовольно сощуриться.

1.

Насколько сильно может отличаться чувство прекрасного разных людей, если каждый из них развивался под влиянием не одного, а целой плеяды миров?

Как оказалось, не столь разительно, как предполагали некоторые фантасты. С точки зрения влияния на вкусы среднего форгерийца нет никакой разницы, были ли миры, которые он видел, реальными, или родились в голове какого-то особо талантливого визионера. И в итоге уровень эклектики оказывался практически неотличим от того, что знаком каждому жителю XX, XXI и XXII веков. И даже не спрашивайте про XXIII век, там в этом плане, как правило, всё было дико уныло: чаще всего мир сдавался единообразию утилитаризма. Исключения имелись, но чаще всего они касасались, как ни парадоксально, не широких, захватывающих космос, империй, а концентрирующихся в пределах Солнечной системы высоких.

По крайней мере, насколько можно было судить о различных версиях XXIII века по словам людей, заверявших о своём факте попаданчества в Форгерию именно из этих эпох. Не самый надёжный источник.

Так или иначе, различия во вкусах Ришарда Маллоя и Эмиля Фурмана не заметить мог лишь слепой. Если пан ректор обожал вычурную старину, то местный ландвойт предпочитал холодную строгость металла, зеркальные поверхности, сочетание плавных изгибов и острых углов, а также высокую контрастность цветов, разделённых резкими прямыми линиями. Стиль хай-тек, как он есть. Будущее ради самого будущего — таковы заветы оформления “Пражского Торгового Центра”, приютившего под своей крышей, наверное, офисы не меньше, чем сотни компаний.