— Ну… в этом суть работы оружейницы, — развела руками попаданка. — Помочь воину раскрыться в полной мере.

— Вот только я, на самом деле, не стал сильнее, — поднял бровь молодой человек. — Ведь все эти измышления лишь подталкивают меня заниматься тем же, чем я и занимался до этого.

— Но ты ведь больше не тратишь время на зависть, — подмигнула Илега. — Я имею в виду, на бессмысленную зависть. На ту, что говорит “всё тлен, и что твои успехи от тебя не зависят”. Подобные измышления подталкивают нас опустить руки, отказаться от борьбы и просто плыть по течению, недовольно огрызаясь на тех, кто добился большего.

— Ладно-ладно… хватит дидактики, — перебил девушку уже проглотивший свою порцию угощения Гало. Он всё ещё активно двигал челюстями, пережёвывая последние куски, однако его речь оставалась весьма внятной. — Ты свою плюшку вообще есть будешь?

— Ам! — лучшим ответом на этот вопрос были хитрый, с прищуром, взгляд васильковых глаз, да укус, оставивший на боку слойки зияющую рану.

1.

Жаки чувствовала себя ужасно неуютно.

Хотя, казалось бы, она должна быть просто счастлива, что у неё появилась возможность повлиять на судьбу рода Кюсо, последние недели пребывающего в крайне неопределённом статусе. Старые покровители не просто пали, но пали с грохотом, который было слышно далеко за пределами Богемии. Сковронские оскандалились на всю Европу, если не на всю Форгерию.

И, вроде как, Кюсо не предъявлялись обвинения. Даже более, официально была отмечена их роль в выяснении “хорошими ребятами” занимательных обстоятельств незаконного мероприятия грязных предателей короны. Вот только не было слышно слов благодарности, если не считать таковыми сухие официальные заявления Маллоев. Напротив, девушке то и дело приходилось ловить недоверчивые осуждающие взгляды.

Ведь она была трижды предательницей.

Она служила предателям.

Она предала своего сюзерена, пусть даже и оказавшегося недостаточно лояльным короне.

И она предала ВАТИ, согласившись на перевод в УСиМ.

Род Кюсо уже давно лишился родины. Франции было более не найти на карте мира, а Богемии не удалось стать новым домом для дворян, не имевших за душой ничего, кроме фамилии и собственных волшебных палочек. Однако теперь всё стало куда как хуже. Ведь теперь Жаки не могла считать себя даже частью какого-нибудь магического университета. ВАТИ её уже никогда не признает, а студенты УСиМ удостаивали новенькую лишь презрительных взглядов. И ведь они в своём праве.

На их месте француженка поступила бы также.

Однако хуже всего было то, что её новый сюзерен сама была “чужой”. И даже не столько потому, что мир не был готов её принять. Броня Глашек сама не желала становиться частью… чего бы то ни было. Её поступки, её слова, её мышление, сама её суть шли вразрез с общепринятыми нормами.

Где это видано, чтобы сюзерен впервые с момента присяги проявил минимальный интерес к твоей персоне лишь когда ему потребовалось формальное сопровождение, а личная камеристка из числа челяди в этот день оказалась выходной? Никаких иных заданий, никаких приказов. Простое игнорирование самого факта существования единственной владеющей магией семьи, принёсших новой госпоже клятву верности.

Papa и maman усмотрели в этом оскорбление. Попытку делом показать, что их ценят куда как меньше, чем лишённую всякой магии простолюдинку. Однако Жаклин казалось, что не имело смысла искать за этим поступком злого умысла. Всё было куда как проще. Примитивней.

Глашек понятия не имела, что ей делать со внезапно свалившимися на её голову некромагами.

Возможно поэтому, когда ей потребовалось сопровождение в рамках одного несложного рутинного мероприятия, она запросила помощь именно студентки, а не кого-то из её родителей? Потому что понимала, насколько дело никчёмное и недостойное внимания некромага?

А работы серьёзней и ответственней у неё попросту не было.

Тем не менее, грешно было не воспользоваться возможностью. Не раскрутить на полную тот шанс, что появился у рода Кюсо из-за неожиданного выходного любимой простолюдинки Брони Глашек. И именно в том и была главная проблема Жаки: она понятия не имела, как доказать своему новому сюзерену, что достойна внимания. Не было у юной француженки опыта, что был необходим в тот самый день, когда на неё свалилась вся тяжесть ответственности за судьбу рода.

Именно оттого девушка и чувствовала себя ужасно неуютно. Или просто — ужасно.

Жаки оправила одежду. Привычный рассеянный жест. Невербальный тик, сигнализировавший всем, кто в достаточной мере знал юную некромагичку, что она нервничает. Не находит себе места, а оттого пытается занять свои руки хоть как-то. Хоть чем-то. Обмануть сознание иллюзией активных действий.

В конце концов, места француженка себе не находила в самом прямом смысле слова.

Потому что все сидения в вагоне метро были заняты.

Никогда доселе Жаки не пользовалась подземкой. И некромагичка находила крайне ироничным, что впервые подобный опыт ей довелось пережить именно тогда, когда она сама оказалась в низшей точке. Физическое воплощение социального статуса никчёмной чужачки.

Потомственная дворянка ехала в одном вагоне с нищей челядью. Стоя. Вцепившись украшенной легкомысленными браслетиками ручкой в поручень у дальних от входа, неактивных дверей. Если честно, в этот момент она не ощущала себя не то, что представительницей магического сословия, но даже человеком: вагон гремел, будто бы гружённый брёвнами, его трясло, часть ламп попросту отказывалась работать, а те, что, всё-таки, освещали окружающее пространство, то и дело выхватывали уродливые граффити на рекламных плакатах, стенах и даже окнах.

И ведь Жаки была не одна такая, на кого обстановочка действовала подавляюще. Абсолютно каждый из пассажиров выглядел крайне отрешённо. Кто не дремал, скрестив руки на груди, да вздрагивая время от времени, когда голова опустится ниже, чем полагается в текущей ситуации, тот глядел в никуда пустым взглядом. Хотя, быть может, подобный эффект был оттого, что люди боялись смотреть в сторону шляхты, оказавшейся там, где ей, в общем-то, быть не положено.

Хотя, кажется, Броня не ощущала никакого дискомфорта от такого способа передвижения. Заткнула уши цветастыми беспроводными затычками, да включила музыку. Да, у госпожи тоже был отрешённый взгляд. Как и у многих других пассажиров. Да вот только, даже в универе её синие глаза всё также смотрели в пустоту. Жаки лично была тому свидетелем.

Чужая.

Они обе были чужими. Но каждая по-своему.

2.

Молчание угнетало.

С каждой секундой ощущение необходимости начать разговор становилось всё сильнее и сильнее. Скреблось где-то внутри. В районе груди. Сначала тихонечко, ненавязчиво, но к концу этой несчастной поездки в его действиях сквозило самое настоящее остервенение. Жаки ощущала, что если она не скажет хоть что-нибудь, когда они с госпожой покинут проклятущее метро, и их лиц коснётся солнечный свет, её попросту разорвёт в кровавые ошмётки.

Однако время шло. Качающийся шумный грузовой вагон, в который кто-то додумался запихать сидения, неспешно двигался сквозь тёмное нутро подземки, неумолимо приближаясь к цели этой небольшой экспедиции, а дельных мыслей так и не появлялось. Жаки уже успела перебрать в голове довольно много разных тем.

Хотелось бы поговорить об организаторских вопросах. Быть может, посоветовать что-нибудь госпоже, у которой, в силу происхождения и воспитания имелся очевидный пробел в данной области. Однако из-за молчаливости слечны Глашек француженка никак не могла найти, за что бы ей “зацепиться”, чтобы начало беседы звучало как можно естественней. В конце концов, как обсуждать что-то, о чём неизвестно вообще ничего? Жаки уже пожалела, что не обговорила заранее этот вопрос с родителями, которые были, наверняка, в курсе какой-нибудь интересной закавыки.

Можно было, как советовала maman — точнее, настаивала, — попытаться завязать беседу, пропитанную флёром волнительных неоднозначных фразочек и игривой пикантностью. В конце концов, какая разница, под кого лечь во имя величия рода Кюсо: под пана Новотного или под госпожу Глашек, уже не раз демонстрировавшую повышенный интерес к красоте женского тела? Или даже под них обоих, но по очереди? Положение фаворитки при той, кому было предложено место подле одного из самых завидных женихов Богемии, манило своей теплотой.