Сытин разлил по стаканам.

— Давай, Немой! Для аппетита!

Водка обжигающим комком провалилась в желудок. Я хрустнул огурцом. Он был крепкий, в меру солёный, пах чесноком и смородиновым листом. Вкуснотища!

Слуга притащил поднос с двумя мисками, над которыми клубился пар.

— Это что за хрень? — спросил Сытин, понюхав.

— Французские щи! Фирменное блюдо! — ответил слуга. — Специально для постных дней.

— Пойдёт! Давай по второй, Немой!

Мы выпили и принялись жадно хлебать горячие щи. Мелкая косточка хрустнула на моих зубах, но я не обратил на это внимания. Переварится!

— Бля! Это что такое?! — вытаращив глаза, спросил Сытин.

Двумя пальцами он брезгливо держал варёную лягушачью лапу с перепонками.

— Суки, а?! Лягух они людям подсовывают! — возмущался Сытин, выходя из разгромленного кабака.

За нашими спинами расстроенный слуга приколачивал к покосившейся двери табличку с надписью «Ремонт».

На краю площади стояла двухколёсная тележка, запряжённая гнедой лошадью. На тележке скучал широколицый бородатый мужик. Сытин махнул ему рукой.

— Поехали, Немой!

— Куда везти? — хриплым голосом спросил мужик.

— В Плотницкий конец, третий дом от ручья. Знаешь?

— К Машке-убийце, что ли? — оживился мужик. — Знаю!

Он хлопнул вожжами по широкой лошадиной спине.

— Пошла, родимая!

Лошадь неторопливо тронула тележку.

Сытин с досадой сплюнул на деревянную мостовую. За пазухой у него что-то громко звякнуло. Сытин сунул руку под кафтан и вытащил зеркальце в тонкой серебряной раме. Провёл пальцем по стеклу и сказал:

— Да, Михей? Ты уже в городе?

Зеркальце неразборчиво забулькало в ответ.

— Красава! — сказал Сытин. — Грибов Никите Ильичу привёз? Ну, как отдашь — дуй в Плотницкий конец, третий дом от ручья. Там встретимся. Всё, давай!

Он снова провёл пальцем по стеклу и убрал зеркальце за пазуху. Потом хлопнул мужика по спине.

— Давай-ка побыстрее! Хрен ли ты, как на похоронах плетёшься?

— А куда торопиться? — возразил мужик. — Машка, один хрен, в тюрьме. А избу её сожгут сегодня, если уже не сожгли. Эх, детишек жалко.

— Это с какого хера сожгут? Жалко ему! Гони быстрее, жалостливый! — заорал Сытин и врезал мужику по спине кулаком.

Тележка неслась, бренча и подпрыгивая на бревенчатой мостовой. Потом повернула так круто, что мы чуть не вывалились на хер! Я навалился на край, и бешено крутившееся колесо чиркнуло ободом по моей щеке, содрав кожу.

— Тормози, блядь! — бешено заорал Сытин.

Мужик изо всех сил натянул вожжи, пытаясь остановить разгорячённую лошадь.

— Тпр-ру! Тпр-ру! Да стой ты, зар-раза! — хрипел он.

Лошадь ржала и вскидывала передние ноги, молотя в воздухе копытами.

— Падлы, бля! — крикнул Сытин и выскочил из тележки. Я выпрыгнул вслед за ним.

Двое крепких мужиков тащили из избы на крыльцо огромный деревянный шкаф. Пыхтели, матерились и спотыкались, но упорно спускали по ступенькам здоровенную тяжёлую громадину. Шкаф угрожающе раскачивался.

Ещё один, закусив губу, хозяйственно выковыривал топором оконную раму. От рамы с треском откалывались жёлтые щепки, стёкла тонко звенели.

Во дворе стояла телега, доверху нагруженная разным барахлом — посудой, подушками, одеждой.

На траве возле телеги, раскинув руки, лежал парнишка лет тринадцати. Его лицо было в крови. К нему прижались две девчонки. Они выли в голос, обхватив брата ручонками. Мужики не обращали на них внимания.

Ну, суки!

Сытин на бегу выдернул из ножен шпагу. Мужик с топором, замахиваясь, бросился ему наперерез. Сытин уклонился и плашмя огрел мужика клинком по башке.

Я сбоку запрыгнул на крыльцо и от души врезал тому, что постарше, по почкам. Он охнул, выпустил шкаф из рук и схватился за бок. Шкаф качнулся и грохнулся прямо на его приятеля, повалив того на землю.

Бинго, блядь!

Не теряя времени, я добавил уроду коленом по яйцам. Он скорчился, а я от души пнул пяткой в волосатое ухо. Готов!

Мужик с топором всё ещё наскакивал на Сытина. Сытин, вытянув руку со шпагой, держал его на расстоянии, норовя рубануть по рукам и плечам. Треуголка слетела с него и валялась на земле.

Какого хера ты с ним возишься? Ткни в живот, и всё!

Живым хочет взять, понял я.

Окно распахнулось, из него высунулась бабья голова и заверещала на всю улицу:

— Убива-а-а-ают!

Затем баба метко швырнула в голову Сытина глиняный горшок.

Сытин успел уклониться, но шпага в его руке дрогнула. Мужик с топором бросился вперёд и горлом напоролся на остриё. Глаза его выкатились. Из-под бороды на рубаху потекла тёмная струйка. Мужик выронил топор, засипел и осел на траву.

— Сеня-а-а-а! — визжала баба.

Я опрокинул шкаф на второго «грузчика», который не вовремя зашевелился и куда-то пополз. Край тяжёлой полки херакнул мужика прямо по затылку.

Бля!

От ворот к нам бежали Степан с Марьей.

Марья упала на колени возле детей и принялась тормошить сына. Девчонки с рёвом повисли на матери.

Сытин тоже подбежал к ним.

— Живой? — он наклонился к парню. — Ну, слава богам! Степан! Вяжи этих!

Палач быстро скрутил обоих «грузчиков». Тот, на которого грохнулся шкаф, мотал башкой, пытаясь прийти в себя. Второй двумя руками держался за яйца. Увидев палача, они здорово перетрухали.

До кучи Степан примотал к ним и скандальную бабу, которую выволок из избы за шкирку. Баба визжала, извивалась и норовила укусить Степана за руку. Только когда Степан подтащил к ним труп её мужа, баба успокоилась и негромко завыла:

— Детки, детки мои с кем останутся?

— Немой! — крикнул Сытин. — Помоги занести парня в дом!

Он подхватил паренька под мышки. Я взялся за ноги. Вдвоём мы подняли его на крыльцо и внесли внутрь. Марья с девчонками шла за нами. Положить парня было некуда — грабители вынесли всё подчистую, даже лавки. На полу валялась битая посуда, тряпьё и сломанная деревянная лошадка с одним колесом. Увидев разгром, Марья охнула и схватилась за сердце.

— Кладём на пол! — скомандовал Сытин. Огляделся и добавил:

— Вот суки! У своих же тащат!

Он высунулся в окно и крикнул:

— Степан, покарауль их пока!

— Ты знаешь этих мужиков? — спросил Сытин у Марьи.

— Родня мужа, — глухо ответила Марья. — Его отец и братья.

— Понятно. Баба, значит — жена одного из братьев?

— Да. Семёна, которого ты заколол.

— Ну, что я тебе могу сказать, Марья. Охрененную родню ты себе нашла. Есть куда уехать?

— К своим, в деревню если только. В Лопухинку.

— Ох, бля! Как не вовремя всё! — Сытин взялся за подбородок.

В избу, небрежно стукнув кулаком по двери, вошёл бритый наголо здоровяк с детской улыбкой на круглом щетинистом лице. Он был одет в чёрный кафтан нараспашку, чёрные кожаные штаны и высокие сапоги.

Бля, все в обуви, как люди, один я — босиком! Голодранец ты, Немой!

— Опоздал я, Василий Михалыч? — виновато улыбаясь, спросил здоровяк у Сытина.

— Михей! — просиял Сытин. — Не опоздал, наоборот! У тебя лошадь свежая?

— Да, сменил на княжеской конюшне, — ответил Михей.

— Проводишь бабу с детьми в Лопухинку к родне? Тут недалеко.

— Мне бы помыться, Василий Михалыч! Сестра баню натопила.

— Утром вернёшься — и парься, сколько угодно! День отдыха тебе дам.

— Ладно, — вздохнул Михей. — Долго им собираться?

— Да они собраны уже, — ответил Сытин. — Телегу во дворе видел? Сейчас мы с парнем переговорим, и поедете. Как там сын, Марья?

Пока Сытин разговаривал с Михеем, Марья сбегала к колодцу, намочила тряпку и сейчас оттирала кровь с лица сына.

— Ничего, живой, — ответила она.

Парня звали Ильюхой. Сытин быстро расспросил его о поездках с отцом в Комариную чащу. Тот подробно рассказал, какой дорогой они добирались, где искали деревья с пчелиными дуплами.

— Ты что-нибудь необычное замечал хоть раз? — спросил его Сытин.