Сытин повернулся ко мне и добавил:

— Знаешь, Немой! Ты первый человек на моей памяти, который колдуна зубами загрыз. Я тебя уже бояться начинаю.

Бля! Вот хрен его поймёшь — хвалит, или стебётся!

Не успели они уйти, как в дверь заглянула Глашка.

— Гиппократ Поликарпыч! — тихонько попросила она.

— А? — старенький доктор поднял глаза от бумаг, куда записывал гусиным пером ход моего лечения. — Глаша? Точно! Мне же за травами надо сходить! И барсучий жир кончается. Так, Глаша! Я отъеду на пару часов. Присмотри за Немым! Через час дашь ему отвар.

Гиппократ кивнул на печку, на которой стоял чугунок с противной жидкостью чайного цвета. Этой гадостью он пичкал меня три раза в день. Горькая жидкость хорошо снимала воспаление.

— Хорошо, Гиппократ Поликарпыч! — радостно кивнула Глашка.

Когда доктор вышел, она придвинула табурет к моей кровати, села рядом и взяла меня за руку.

— Ну, как ты, Немой?

Я улыбнулся.

Глашка вздохнула и положила голову мне на грудь.

Приятно!

— Хороший ты, Немой, — тихонько сказала она, осторожно гладя моё лицо.

Я попытался приподняться на локтях. Но в бок опять ударила боль, и я упал обратно на подушку.

— Лежи! — строго сказала Глашка. — Я сейчас.

Она влила в меня полстакана горького отвара.

— А теперь бульон! Он тёплый ещё. Михей вчера специально за рябчиками ходил.

Охренеть! Бульон из рябчиков!

Глашка крутилась вокруг меня целый день. Гиппократ Поликарпыч еле её выгнал.

Это были приятно. Но, честно говоря, утомительно. Я как-то сразу захотел поскорее выздороветь.

А ещё через неделю ко мне явился Фома.

Я сидел на лавке у стола и жадно хлебал зелёные щи, которые принесла Глашка. Как только спал жар и раны стали затягиваться, во мне проснулся звериный аппетит.

— Правильно, Немой! — смеялся Сытин, глядя, как я ем. — Тебе же за двоих жрать надо — за себя, и за кота!

— Пойдём во двор, — сказал Фома. — Разомнёмся.

Я торопливо доел щи и вслед за Фомой вышел на улицу.

От солнечного света хотелось зажмуриться. После больничной духоты свежий воздух хотелось пить.

— Руками двигать можешь? — спросил Фома.

Я попробовал и кивнул.

— Вот и хорошо. Держи!

Фома протянул мне деревянный меч, и себе взял такой же.

— Сегодня попробуем блоки. Я рублю сверху. Ты подставляешь меч, вот так!

Фома медленно показал мне нужно движение.

— Попробуй.

Он замахнулся, нанося удар. Я подставил меч. Дерево глухо стукнуло о дерево.

— Хорошо. А теперь — чуть быстрее!

Фома гонял меня до тех пор, пока вся одежда не пропиталась потом. Я без сил плюхнулся на крыльцо. Под бинтами зверски чесалось.

Эх, в баню бы, бля!

— Ничего, — улыбнулся Фома. — Так быстрее выздоровеешь.

Он сел рядом со мной и, будто невзначай, спросил:

— Скажи-ка, Немой! Твою мать не Ириной звали?

Я помедлил и кивнул.

Фома задумчиво почесал круглую голову.

— Меч — это хорошо, — неожиданно сказал он. — И на лошади скакать я тебя научу. Но прежде всего тебе надо учиться колдовству. Я поговорю с Сытиным.

Он хлопнул себя ладонями по коленям и поднялся.

— Ладно, отдыхай! Завтра приду. Мечи прибери пока.

Учиться колдовству мне пришлось очень скоро. Причём, в боевой обстановке.

Когда подошла к концу вторая неделя моей официальной службы, Сытин с ухмылкой напомнил:

— Немой! Ты жалованье получать собираешься? Сколько ещё я тебя на халяву кормить буду?

Бля! Напомнить раньше он, конечно не мог!

В давние и почти забытые времена службы в космическом десанте жалованье зачислялось бойцам сразу на пенсионную карту. На руки перепадали гроши, которых хватало только на пиво и девочек, которые работали в баре возле космобазы.

Иногда я развлекался тем, что подсчитывал — на что хватит этих денег, когда я выйду на пенсию. Пределом моих мечтаний была рыбная ферма на Вальдирре. Я и не задумывался о том, что много лет назад убежал с точно такой же фермы, сломя голову.

Смешно сказать — выйдя на пенсию, я всерьёз собирался жениться, построить дом и заняться разведением бойцовских пятнистых сомов. Так часто бывает. Жизнь прокручивает нас через мясорубку событий и возвращает в мечтах к началу пути.

Человеческие мечты — это не фарш. Их можно провернуть обратно.

Просто удивительно — как часто десантники во время службы мечтали о мирной вольной жизни поближе к природе. И как быстро умирали от старости или спивались, когда оказывались на свободе без жёсткой воинской дисциплины.

Один из моих приятелей как-то выкинул фортель — за пять лет до пенсии он отказался от карманных денег. Ему пришлось стать трезвенником и монахом. Потому что в десанте всё время бухать за чужой счёт не принято.

Пять лет воздержания позволили ему купить маленькую гостиницу на тропической планете. Два года приятель блаженствовал, писал хвастливые письма и звал к себе в гости.

На третий год планету накрыла редкая разновидность тропической лихорадки. Приятель разорился.

Тогда он оставил одежду на берегу, уплыл в ночное море и больше не вернулся.

Здесь ни хрена не было пенсионных карт и связанных с ними надежд и мечтаний. За положенным жалованием пришлось топать в княжескую сокровищницу.

Когда я пришёл, казначей Ганс Леопольдович изволил обедать. Он как раз заложил за ворот кафтана белоснежную салфетку и нацелился ножом и вилкой на целого поросёнка, зажаренного на вертеле.

И тут явился я. Ганс Леопольдович бросил хмурый взгляд на мои грязные сапоги и потный лоб. Ну, а хрен ли? Фома меня два часа гонял с мечом по тренировочной площадке.

— У меня обед, — сказал казначей и поднял вилку.

Обед — так обед. На кой хер с тобой спорить? Подожду. Нечасто я в сокровищнице бываю.

Я огляделся по сторонам и приметил небольшую золочёную скамеечку. Попробовал приподнять — тяжёлая, бля! Придвинул её к двери и удобно уселся. Ганс Леопольдыч злобно посмотрел на меня.

— Это скамейка любимой собачка княгини Анны, — сварливо сказал он. — Ей триста лет!

Ну, так и не по хер ли? Всё равно жучка давно сдохла. А я посижу, а то ноги гудят. Я уже привычным движением снял с плеча меч, поставил его между ног и стал внимательно рассматривать сокровищницу.

Казначей не выдержал и бросил вилку на стол.

— Сейчас я выдать вам жалование! — крикнул он. И подскочил так резво, что блюдо с поросёнком едва не ипанулось со стола.

Казначей вытащил ящик и достал из него горсть золотых монет.

— Сколько вам назначил князь?

Он сверился с бумагами.

— Семь золотых монет в неделю?! Не многовато ли?

А твоё какое дело, жаба белобрысая? У нас с князем свои расчёты.

Светлые глаза Ганса Леопольдыча вылезли на лоб. Он нервно отсчитал деньги и хотел швырнуть их на стол. Но пересилил себя и поставил монеты аккуратным столбиком.

— Вот! Распишитесь в получении!

Я поставил на бумаге небрежную завитушку, да ещё и кляксу посадил.

— Как можно быть такой неаккуратный?! Это отчётность!

Казначей силой вырвал у меня бумагу, помахал ей в воздухе и засунул в сейф.

Я сгрёб со стола монеты. Сука, самые старые выдал, потёртые! Вон на этой княжеской рожи вообще почти не видно!

Но монеты били золотые, тяжёлые, и приятно бренчали в кармане. Позвать Сытина с Фомой в кабак, что ли? Можно и Михея до кучи. Да и Глашке надо подарок купить.

Глашка меня беспокоила всё сильнее. Она мне буквально проходу не давала. То обед притащит, то в гости зазовёт. Нет, в гости-то я был не против. Но она намекала, чтобы я вообще к ней переехал.

Михей пока помалкивал. Но присматривался очень внимательно.

Хорошо, что Сытин меня прикрывал. Говорил, что ежедневно занимается со мной колдовством, и пропускать занятия никак нельзя.

Врал, как сивый мерин. Да ещё и ржал надо мной.

— Допрыгался, Немой? Теперь от женитьбы не отвертишься!