— Ты красивый, — голос мой прозвучал хрипло.

Леша подошел ближе. Подкрался. Опустил глаза и огладил мою спину, ягодицы и ноги горячим взглядом. Это буквально ощущалось, по телу ползли кипящие реки вожделения, отчего хотелось запрокинуть голову и задышать в потолок, прошептать что-то, попросить что-то… Умолять.

— Твой зверь, Ангел… — сказал Леша глухо-сдавленно и, встав за спиной, положил ладони на мою талию. Сильные пальцы сплелись в замок на животе, и муж потянул меня к себе, заставляя почувствовать его возбуждение и жажду. — Ты будто взбитые сливки, так и хочется тебя всю облизать, — его низкий голос блуждал позади, рассыпая мурашки по всему телу. Когда малышка упруго толкнулась навстречу Береговому, он тихо засмеялся и нежно укусил меня за плечо. Руки переместились выше, пересчитали ребра, а потом настойчиво накрыли грудь. Порочно отодвинули кружево лифчика, заставив меня покраснеть под цвет налитых тугих бутонов, что гордо уперлись мужу в ладони.

Леша поднял голову и пронзил меня темным взглядом в отражении, сжал груди до легкой боли. Пришлось опереться о его спину и схватиться за край комода, чтобы не упасть от накатившей сладкой слабости.

— Готова принять лютого зверя? — обжигающее дыхание скользнуло по шее, сухие и горячие губы подхватили мочку уха, а потом сильный язык пробрался в раковину, завертелся там, сводя с ума. — Дикий мой Ангел. Непокорный. Страстный. Любимый, — слова перемешивались со стоном. Моим или его, я не понимала. Что-то невероятное происходило между нами. Что-то новое и настоящее.

Леша оторвался от уха, одной рукой продолжал мять грудь, а второй собрал волосы в кулак и отвел мою голову немного влево, заставляя повернуться к нему лицом. Секунда. Две. Взгляд жарче солнечной вспышки, темные радужки Леши стали бесконечной пропастью, в которую я влетела на полном ходу, и муж прижался губами к моему рту.

Я оказалась в его руках, будто в ловушке. Во власти его языка и пальцев. Покоренная опытом и властью. Он будто заворачивал в себя, как в одеяло. Делал все так быстро и страстно, творил невообразимое, что я не успевала отойти от одной вспышки наслаждения, чтобы перестроиться на новые ощущения.

Оторвавшись от моих губ, муж, будто перышко, подхватил меня на руки и отнес к постели.

— Я отпущу тебя, — поставив меня на ноги, тихо сказал Леша. Он продолжал целовать, мять губы, отчего они горели, но снова раскрывались ему навстречу. Береговой гладил-мучил-терзал мою кожу, вызывая сомн колючек, перебирал волосы и путал мои мысли прикосновениями. — Отпущу, — выдохнул с тяжестью и повернул к себе спиной. — Но сначала раскрою твою чувственность, покажу, что в ласках есть множество красок. Смою грязь и боль, что тебе причинил… Ты только доверься, позволь.

Я сглотнула, хотела повернуться, чтобы увидеть его лицо, заглянуть в глаза, но Леша, вытянув из-за спины руки, как бы запирая в клетке собой, положил ладони на мои горящие щеки и твердо попросил:

— Встань на колени.

Она тихо всхлипнула и, медленно опустившись на колени, замерла на миг. В тишине раздался её шепот:

— Хочу видеть тебя таким. Желай меня, борись… Я до дрожи хочу ощутить тебя в себе. Разве не видишь, что я давно тебе позволила всё? А ты не шёл. Думала, ты меня не хочешь, что я стала не сексуальной. Такая круглая и смешная… А я тебя хочу! И, кажется, с каждый днём всё сильнее.

Когда я провёл кончиками пальцев вдоль выступающих бусин позвоночника, Лина изогнулась, волосы просыпались с плеч и упали вперед. И стоило невесомо пробежать пальцами по трусикам, что покрылись горячей влагой, я услышал томный тягучий стон.

— Ты сводишь меня с ума, Ангелина, — ласково шепча, положил ладонь на ее крошечную спину, надавил немного, заставляя наклониться, встать на локти. Кружево накидки скользнуло по бедрам и, распахнувшись, выделило упругую попку. — Я желаю тебя. Желаю, — потопал пальцами по выступающим узелкам позвоночника к шее, наклонился и слизал сладко-соленый вкус с крошечных лопаток. Сначала с одной, затем со второй. Я хотел окропить их влагой, заклеймить поцелуями, чтобы у Лины выросли крылья радости, крылья счастья. Я хотел бы многое поменять, но прошлое не выковырять, и я осознавал, что наши отношения возможны лишь с чистого листа.

Я ласкал ее и шептал:

— Разве ты не видишь, не замечаешь, как сдерживаюсь, как пылаю рядом, как ломаю себя каждый день? И я хочу, чтобы ты ревновала. Хочу! И сам ревную. Как увидел этого урода рядом с тобой, думал кожу сдеру с него заживо. Только ты и Саша остановили, будто погасили пламя ярости. Я не могу быть зверем в ваших глазах. Я не могу быть чудовищем. — Кружево белоснежного белья красиво выделяло подкачанные полукружия ягодиц и прикрывали от моего взора лепестки. Хотелось прижаться губами, проникнуть пальцами в жар, толкнуться, втянуть терпкий запах ее желания, выпить соки ее страсти и подарить вершины наслаждения, о которых маленькая пока еще не догадывается.

Я провел рукой по талии жены, задрожал, когда от моих прикосновений, она затрепетала и покрылась мурашками.

— Еще ниже, — надавил ладонью, заставляя прогнуться в спине. И Лина покорилась. Закусив губу, оттопырила попу и оглянулась с интересом. Она ждала, требовала взглядом меня к себе. В себя.

Отодвинув кружево в сторону, мягко пощекотал ее лоно. Жена застонала, еще ниже прогнулась, еще больше приоткрывая себя, разрешая идти дальше. Хотелось верить, что флер адреналина и воздержание помогут ей не возвращаться в тот жуткий день.

Но как мне не возвращаться?

Я слушал ее запах, чувствовал влагу под пальцами и видел перед собой бездонные заплаканные глаза, влажные светлые волосы, раскиданные по коже салона, бусинки слез на щеках. Как изверг, вжимал ее в сидение, рвал, брал без разрешения, продавливал, из-де-ва-лся. Мстил. Мстил за то, что она не делала. За то, в чем не виновата.

Подрагивая от накативших воспоминаний, я зажмурился и, наклонившись, вжался в жену, обнял, закрыв руками и телом. Я практически прятал ее под собой. Жаль, что я не могу вернуться в прошлое и проломить себе череп, когда закинул ее в машину и сделал больно.

Мне хотелось выть. Хорошо, что она не видит моего лица и слез на щеках. Лина простила меня и отпустила свою боль, а я буду мучиться вечно.

Легко коснувшись головкой ее ягодиц, я приоткрыл пальцами лоно, раздвинул немного стройные ноги жены, чтобы ей было комфортно, и все-таки сказал:

— Я борюсь за тебя, — плавно вклинился, вернулся назад, толкнулся еще, потянув Лину за бедра, нанизывая на себя. Осторожно, нежно, до упора. Она захрипела, сжала простынь кулачками, бросила в меня жадный взгляд и снова опустилась на локти. Ниже, еще ниже прогнулась, разрешая вонзиться в нее еще глубже.

Два-три движения довели меня до края, но я замер, сдержался на острие, будто на одной ножке стула, балансируя на канате, запустил руку между нами, покрутил набухший клитор и, наклонившись, добрался до груди жены. Смял-приласкал упругие сосочки.

— И чтобы ни случилось, буду бороться всегда. — Она внутри была тугой и горячей. Мне хотелось большей амплитуды, но я знал, что при беременности стоит быть осторожней, потому давал Лине столько движений и толчков, сколько она способна была выдержать. Я входил в нее выверенными движениями и шептал: — Даже если ты будешь думать, что это не так, Ангел. Я буду отбивать тебя у себя тысячу раз. Я буду воевать с твоими тараканами и властностью, только бы доказать, что способен быть опорой для сильной женщины. Я выйду на тропу войны с любым властелином жизни только бы увидеть в твоих глазах такую же жажду. Такую же дикую страсть, желание принять меня таким, какой есть, — последнее сорвалось в хрип, потому что каждый толчок приближал меня к пропасти. — Ли-и-ина, я люблю тебя. Люблю! Твою ж мать! — и, почувствовав, как она стянулась-сжалась-напряглась внутри, я взорвался.

Мы нежились в постели еще час или два, до темноты, я довел Ангелину до огразма несколько раз, показывая все грани удовольствия. Уставшая, румяная и улыбающаяся она уснула на моем плече.