— Как матч прошел? — ступил ближе, но заметив, что сын шагнул назад, спокойно добавил: — Ты же надрал уши Дэми? Я надеюсь.

— Он хорошо играет, — недовольно фыркнул сын и обошел меня по дуге. — Лучше, чем ты.

— Спорим? — я выпил воду из стакана, который Саша не взял, и осторожно присел на стул. — Я даже с перебитнованной ногой лучше играю, чем Дэми-мишка.

Саша набрал воды из фильтра, напился, отставил чашку в сторону и все-таки заинтересованно обернулся. Он словно размышлял, нужно ли со мной беседовать дальше или лучше уйти.

— Сильно болит? — показал на ногу. Радовало, что сын не растет чурбаном, а сопереживает, хотя и считает меня чужим и не особо празднует.

— Уже нет, но если побегаю, чтобы доказать сыну, что не лопух, заболит снова. — Я слабо пожал плечами. Решил, что не стоит давить на Сашу присутствием, потому поднялся и пошкандыбал к выходу.

— Дэми говорил, что ты научишь меня бить по груше, — вдруг очень тихо сказал сын.

Я повернулся, не веря своим ушам.

— Дэми и сам прекрасно боксирует.

— Но говорит, что ты лучший.

— Тогда завтра начнем, — я сдержал радостную улыбку, чтобы не испугать Сашу, и все-таки ушел.

Неужели он сделал шаг навстречу?

В коридоре я обернулся, не удержался, и поймал пытливый голубой взгляд. Заметив, что я смотрю, сын вздрогнул, подобрался и побежал из кухни на улицу.

— Мама, Лютый обещал научить меня боксировать! — услышал я издалека его звонкий голос.

— Не Лютый, а папа, — строго поправила жена.

— Лютый! — упорно выкрикнул сын.

Да, бой не окончен. Нам еще предстоит притереться, привыкнуть к новой жизни и расстановке сил. Пока мы словно два чужака на одной территории: проверяем грань дозволенного.

И я так боялся напортачить.

Я присела на кровать и осторожно склонилась над Лёшей. Бинты уже срезаны, осталось обработать рану.

— Сегодня зафиксирую с помощью пластыря, — предупредила я, стараясь смотреть только на бедро, а не на заметно оттопыривающиеся трусы Лютого. Возбуждение мужчины не заметит лишь слепой. Краска бросилась в лицо, между ног растекалось тепло, соски напряглись. Добавила хрипло: — Врач сказал, что уже можно.

Лёша нежно накрыл мои руки своими.

— А больше врач ничего не говорил? — он лукаво изогнул губы, приподнялся и коснулся теплым поцелуем рук. Не отрывал взгляда от меня, будто ждал чего-то. В прищуре глаз мерцала горячая темнота. Муж прикасался к пальцам, скользил по ним губами, будто пересчитывал. Один за одним, задержался на мизинце, перевернул мои руки ладонями вверх и опустил в них лицо. Шумно втянул воздух. — Как они па-а-ахнут. Ванилью, шоколадом и… тобой.

Я задохнулась от его мягких намёков, ласковых прикосновений и откровенного желания. Оно мерцало во взгляде тёмных глаз — Лёша будто спрашивал разрешения, посматривал на меня после каждого поцелуя. Ловил мою реакцию, насколько я позволю ему зайти дальше.

Судорожно вдохнув, я сжала колени, — низ живота будто молнии покалывали, жар нарастал. Я бы не стала останавливать, зайди муж дальше. Я и сама безумно хотела его. Но Лёша не спешил, растягивая ласковую пытку.

— А я думала… — Голос мой прозвучал слегка хрипловато, и уголок рта Лютого приподнялся в полуулыбке. — …Что от них должно пахнуть антисептиком.

Перехватила пальцы Лёши и, рассматривая сбитые костяшки, погладила по одному из заметных шрамов.

— Раньше меня пугали твои шрамы, — призналась я. — Потом я перестала их замечать. А теперь, когда я на них смотрю, у меня замирает сердце. Мне больно видеть их… И в то же время я люблю каждый из них. Они как символ, что даже самая большая боль проходит, любая рана рано или поздно затягивается, и жизнь продолжается.

Посмотрела в тёмные глаза мужа и спросила то, что так тревожило:

— Твоя рана действительно затянулась? Мне жаль, что ты потерял жену, Лёш. Это твоя рана. Она стала шрамом или всё ещё болит? Мне важно знать, кто я для тебя. Ты говоришь, что любишь. Кого ты любишь, Лютый? Замену Милы и будущую мать своего ребёнка? Или же Ангелину Кирсанову, капризную и чересчур самостоятельную женщину, властную бизнес леди, ревнивую жену… Любишь ли ты меня со всеми моими недостатками?

Леша вдруг поднялся, стиснул мои плечи, отодвинул немного, чтобы освободить место. На его лице плавала странная нечитаемая эмоция. Шрам на щеке набух и стал выраженным отпечатком прошлого.

Взгляд мужа спрятался за ресницами, а тяжелая челюсть сжалась, будто из губ вот-вот вырвется вой или лай. Я затаила дыхание, уже пожалев, что начала задавать вопросы, как Лёша неожиданно молча покинул комнату.

Хлопнула дверь, а я медленно села на кровать. Глядя в стену, полностью растерянная и дезориентированная, дышала поверхностно и часто.

Нет, не буду плакать! Даже зная, что не зажила его рана, ну стану ронять слёз. Он просто боится сказать. Признаться. А я боялась просить, потому что знала ответ.

И что теперь? Я сдамся?

Да ни за что! Сжав кулаки, я решительно кивнула. Я — дочь Кирсанова! я никогда не отступаю. Теперь, когда я знаю, где у Лёши болит, я… помогу! Сделаю всё, чтобы поддержать мужа и залечить его душевные раны.

Буду ежедневно менять повязки на его сердце, как только что на бедре, ласковой заботой. Окружу его нежностью. Покажу, что могу быть хорошей женой и отличной хозяйкой. Да, я точно смогу!

Теперь, когда я уже не сомневалась ни в себе, ни терялась в сомнениях, выстроила план дальнейшей жизни, я спокойно приняла душ и, облачившись в шёлковую сорочку, улеглась в кровать. Лёше нужно время, и я дам ему его. Будто дикий зверь, он убежал, но обязательно вернётся. А я буду ждать его под одеялом.

Дверь распахнулась, заставив меня вздрогнуть при виде тёмной фигуры, застывшей у выхода. Лёша был сам на себя не похож. Ни на Берегового, ни на Лютого, и я с замиранием сердца рассматривала новую сторону моего мужа.

Крепкая грудь поднималась высоко, словно он бежал. На плечах блестели капельки пота, губы приоткрылись, жадно хватая воздух.

— Забыл… — выдохнул он и показал что-то в руке. — Недостатки? — медленно подошел ближе, еще ближе. Встал совсем рядом и накрыл своей тенью. Жесткие черты лица не сгладились, а напротив заострились, взгляд стал хищным, пронзительным, бездонным.

Я поежилась, а Леша неожиданно встал передо мной на колено и, протянув закрытый кулак, опустил голову.

— У Ангелов нет недостатков, — крупные пальцы раскрылись, и в приглушенном свете комнаты, в белой оправе, засияли прозрачные камни на крыльях. — Я думал о тебе, когда делал.

Я потянулась. Цепочка из белого золота вплеталась в фигурку ангела с распахнутыми крыльями. Камушки, вставленные по краям, мягко мерцали, вылавливая свет лампочек.

— Нужны еще доказательства, что раны больше нет? Или пробить ребра и показать тебе сердце? — Леша заулыбался, но как-то сдавленно, будто его обижали эти вопросы. — Ты не веришь моим словам, так ведь? Не доверяешь. Я говорю, что люблю тебя, а ты спрашиваешь — что имею в виду. Говорю, что жить без тебя не могу, но ты словно не слышишь. А ты? — он наклонил голову набок и спрятал жесткую улыбку. Потух, будто готовился к чему-то страшному. — Сможешь увидеть рядом с собой Лёшку вместо Лютого, что подмял тебя в машине? Сможешь не искать в моих глазах того, кто перекрасил твою яркую жизнь в черный? Ангел, твои раны затянулись?

Она осторожно, будто боялась обжечься, протянула руку и прикоснулась кончиками пальцев к кулону.

— Красиво… — Голос её дрогнул, и жена посмотрела мне в глаза: — Ты сам это сделал? — По щекам Лины скользнули две слезинки: — Ты видишь меня вот так?

Не дожидаясь ответа, подалась ко мне и прикоснулась мягкими солёными губами к моим. Прошептала:

— И как мне поверить твоим словам, Лёш? Ты видишь меня ангелом, а я… вовсе не такая. Вот мне и кажется, что ты идеализируешь меня или же принимаешь за кого-то другого. А я… Это просто я. И я просто тебя хочу. Только тебя. Берегового, Лёшку, Лютого или ещё как себя назови, — мне не важно. Для меня ты один. Настоящий. Многогранный. Разный. Но всегда любимый. Вот и вся правда…