Дима смотрит на меня так, словно у меня выросли рога. На его лице написано такое явное замешательство, что мне хочется рассмеяться от комичности ситуации.

- Неужели ты никогда не замечал? – интересуюсь я, даже не пытаясь скрыть иронию. – Я ведь краснела и бледнела всякий раз, когда ты приходил к нам в дом.

Очнувшись от шока, Дима медленно опускает руки и делает шаг назад, намеренно увеличивая между нами дистанцию.

- Я не способен дать тебе того, что ты хочешь, - говорит он глухо.

Я чувствую болезненный укол в сердце, но не позволяю себе себя жалеть.

- Не помню, чтобы я что-то у тебя просила, - отвечаю немного надменно и, наконец, опускаю сковородку на плиту. - Я просто хотела, чтобы ты стал первым. Теперь я закрыла этот вопрос и могу двигаться дальше.

На минуту в кухне воцаряется напряженная тишина, как бывает перед грозой.

- Интересно, - задумчиво тянет Дима. В его мрачном голосе я улавливаю нотки раздражения. - И как ты собираешься двигаться дальше?

- А тебе какая разница? – поднимаю на него глаза, не переставая помешивать тесто для своих блинчиков.

- Ника, - предостерегающе произносит Платов обманчиво мягким голосом. - Думаешь я не видел, как смотрел на тебя тот смазливый хрен в спортзале? Или парни из моего офиса?

- И? – интересуюсь непринужденно, беря в руки миску с тягучей кремовой массой и отворачиваясь к плите.

Почему-то фальшивое покровительство Димы раззадоривает меня. Это называется собака на сене - я такое не приветствую и проворачивать со своим участием никому не позволю, даже ему. Так как он молчит, бросаю через плечо:

- Не пойму, чего ты так волнуешься. Ты сразу предупредил - ничего личного. Я согласилась. Почему тебя беспокоит, что я буду делать дальше?

- Ты находишься под моим попечительством, и я… – он внезапно смолкает.

- И ты? – цепляюсь я за незаконченное им предложение.

Разворачиваюсь, складываю на груди руки, прямо встречая его хмурый взгляд. Теперь меня разбирает любопытство. Попечительство - самое неподходящее в нашей ситуации слово. Мне очень хочется спросить, как он с точки зрения моего попечителя оценивает то, что произошло с нами ночью, но почему-то не решаюсь.

Ситуация, прямо скажем, совсем невеселая, но отчего-то мне хочется улыбнуться - мрачный и растерянный Платов представляет собой удивительное зрелище. Вряд ли он часто оказывался в ситуации, когда одновременно испытывал два этих чувства.

Так и не дождавшись ответа, я вновь разворачиваюсь к плите и переворачиваю лопаткой подрумянившийся блинчик.

- Что ты хочешь от меня, Ника? – подпрыгиваю, когда низкий голос Платова начинает звучать возле самого уха, а теплота дыхания согревает мою шею, отчего волоски на затылке тут же становятся дыбом.

- А разве ты готов что-то мне дать? – уточняю я.

На этот раз мой голос дрожит. Бравада уходит, на ее место приходит привычные для моего общения с этим человеком слабость и желание.

Дима по-хозяйски кладет руки на мою талию и вновь разворачивает меня лицом к себе. Сжав ладонями мои щеки, он заставляет меня смотреть ему прямо в глаза.

- Нет, - его ответ короткий, то многозначительный.

- Тогда отпусти меня, - прошу я, делая попытку высвободиться.

- Не могу, - отвечает он с каким-то незнакомым мне недовольством и чем-то еще, чему я никак не могу подобрать определение.

Мы продолжаем стоять друг напротив друга, пока воздух не наполняется запахом пригоревших блинов.

- Ой, - бормочу я, порываясь развернуться к плите, но Дима не позволяет. Он решительно придвигается ближе ко мне, так что моя поясница оказывается прижата к мраморной столешнице кухни, а сам протягивает руку, с грохотом переставляет сковородку на свободную конфорку и включает вытяжку. Выполняя эти манипуляции, он задевает мою грудь и плечо, и я едва сдерживаюсь, чтобы не вздрогнуть.

- Не могу, - повторяет он уже тверже, закончив манипуляции с посудой. Его глаза вспыхивают неприкрытым желанием, скулы напрягаются. - Не могу.

И это его последние слова перед тем, как он стремительно склоняет голову и находит мой рот своими губами.

Дима

Делаю вид, что заинтересованно изучаю договор на экране компьютера, а сам через открытую дверь наблюдаю за Никой в переговорной комнате. Она сидит ко мне спиной в окружении ребят из креативного отдела. И хотя в помещении не меньше десяти человек и большую часть мне видно из моего наблюдательного пункта в кабинете, замечаю я только ее одну.

Смотрю как она, резво жестикулируя, что-то объясняет нашему оператору Вадиму, как задумчиво грызет кончик карандаша, слушая сценариста Сашу, как увлеченно чертит что-то в альбоме, а потом демонстрирует ребятам. На ее пшеничных волосах, собранных в пучок на затылке, играют солнечные блики полуденного солнца, на тонкой шее, той самой, которую я сотни раз целовал ночью, вспыхивает золотом тонкая цепочка.

Прекращаю обманывать себя и откидываюсь в кресле, обращая все свое вниманик на Нику. Сегодня она совсем другая – сосредоточенная, собранная, кажется даже немного взрослее. Вчера мы заехали к ней на квартиру, и она собрала целый чемодан вещей. Поэтому сегодня на ней не привычные дерзкие топики и микроскопические шорты, а стильная белая рубашка оверсайз и узкие брюки-сигареты, подчеркивающие стройность и длину ее умопомрачительных ног. Вроде бы все тело надежно скрыто под слоем ткани, но Ника выглядит даже сексуальнее, чем этой ночью в моей постели совсем без одежды.

С тех пор, как я вероломно соблазнил младшую сестру своего лучшего друга прошло три дня. Я честно пытался избавиться от наваждения и десятки раз обещал себе держаться от Ники на расстоянии, но быстро понял, что сражаюсь с ветряными мельницами. Девчонка привлекала меня чересчур сильно, а я был чересчур эгоистичен, чтобы отказаться от нашего обоюдного наслаждения, даже если оно в корне противоречило всем моим принципам.

Ничего личного. Мы так договорились. Но в том, с какой испепеляющей страстью я всякий раз целовал ее, с каким отчаянием терялся в ее теле, как смотрел на нее, когда она не видела и хотел, чтобы она постоянно была на виду, было чертовски много личного. Больше, чем я мог представить себе возможным.

Вчера днем мне позвонил Кирилл и стал интересоваться Никой. Ощущение, что я последняя сволочь, которая предала лучшего друга, на мгновение затмило все остальное. Ведь Кирилл доверил мне самое дорогое - свою сестру, а я вместо заботы лишил ее девственности. Но в финале дня даже это не повлияло на мое стремление вновь овладеть Никой, едва мы достигли квартиры.

Даже не знаю, что в ней особенного. Откровенно говоря, у меня были девушки красивее, опытнее, изысканнее, но только Ника впервые за долгое время заставила меня забыть обо всем, кроме потребности быть с ней рядом. Это обманчивое чувство тепла, доверия, близости – я тянулся к нему даже понимая, что рано или поздно наступит неизбежное разочарование.

Истину о том, что женщинам доверять нельзя, я усвоил рано. Моя мать оставила меня и отца, когда мне было десять. Я был достаточно взрослым, чтобы понимать, что она ушла к другому мужчине, но все еще глупым, чтобы винить в поступке матери отца, хотя его ошибкой было лишь то, что он слишком любил ее и позволял больше, чем было нужно. Моей первой любовью стала девочка из параллельного класса, которая все лето каталась со мной на велосипеде и играла в мяч, а 1 сентября перестала смотреть в мою сторону, потому что ее подружкам не понравилось, что я носил брэкеты. Моя первая и единственная девушка, которой я собирался сделать предложение, бросила меня через год совместной жизни, заявив, что студент-дизайнер не сможет обеспечить достойное будущее и ушла к какому-то слюнтяю из богатой семьи. Он бросил ее ни с чем через месяц, потому что так сказала ему мама, но для меня это уже не имело никакого значения.

С тех пор я зарекся вступать в какие-либо отношения с девушками. С самого начала предупреждал, что они могут взять с меня, и что я возьму взамен. Если до кого-то не доходило – без лишних сантиментов прерывал любые контакты, даже если секс был на уровне. И все это работало как часы ровно до того момента, как две недели назад Кирилл оставил на мое попечение младшую сестру.