Прокуратура уже не ссылалась на отсутствие каких-то судебных органов, в чьей компетенции было бы решать вопрос о реабилитации. Было хуже и… гаже. Генеральная прокуратура просто отозвала из Верховного Суда свои протесты, внесенные ранее во исполнение Постановления Верховного Совета РФ. Реабилитация была остановлена без объяснения причин. Следующий год утвердил законников в их решении, и пошли соответствующие объяснения-отказы.
Приведу выдержки из переписки. Ответ Генеральной прокуратуры РФ от 28 июля 1995 г. на очередной запрос Фонда Новочеркасской трагедии о реабилитации осужденных по событиям 1962 года:
…Степанов и Козлов по ст. 79 осуждены обоснованно. Вина их доказана частично собственными объяснениями, а также показаниями многочисленных свидетелей (перечень фамилий).
В Генеральную прокуратуру Российской Федерации
т. Г. И. Бризицкой
от Степанова Н. Е, проживающего Новочеркасске, Ростовской обл.
Неоднократно обращался по вопросу реабилитации за Новочеркасские события 1962 г. Наконец получил ответ неудовлетворительный. Если Вы еще порядочный человек, тем более женщина, то должны знать каким путем выбивали признания. Если Вас не мучили по трое суток бессонницей, если не заливали одиночную камеру студеной водой по колено с подъема до отбоя, то, конечно, Вы думаете, что те показания я дал «добровольно», чтобы мне влепили 15 лет строго режима. Из них Владимирской тюрьмы три года. Вы скажете: «свидетельские показания». Вы не были в шкуре свидетелей, когда ему КГБ приказывает: «Или твои показания на обвиняемого, или тебе срок». Выбора не было. Таким путем мои показания оказались в протоколе. Делайте выбор сами: виновен я был или нет в свои неполные 19 лет.
УСПОКОЕНИЕ
1994 год тоже имел свое лицо. Траурное. Подходила к концу экспертиза. Все переданные нами и обнаруженные позже останки были идентифицированы. Мы готовились к похоронам. По весне приехал Котовчихин, чтобы исследовать еще одно захоронение и поставить точку в поисковой работе. Следствие в целом тоже подходило к концу. Баграев готовил Постановление по делу.
Снова, с группой солдат, побывали в Новошахтинске. Обнаруженные в архивах документы указывали на захоронения на бывшем румынском кладбище. Их, служивших на стороне Германии и оставшихся после войны в качестве пленных, хоронили в специальном месте, ставя на могилы металлические таблички. Эти железные указатели смерти мы во множестве находили в колючем кустарнике у кладбища. А само кладбище приняло за минувшие годы очередной слой покойников. С большим трудом удалось определить места захоронений новочеркассцев. Двое погибших так и остались неизвестными, лежат в общей могиле безымянными, и это символично.
День похорон 2 июня 1994 г. оставил жутко-мистическое впечатление. К костям мы привыкли и, получив их из лаборатории после исследования, хранили в глубоком подвальном помещении военной комендатуры. Это небольшое белое с колоннами здание рядом с Музеем истории донского казачества изначально строилось под гауптвахту. Здесь под стражей находились нарушители воинской дисциплины, и, помню, иногда, в сопровождении конвоя, их приводили на подъемно-копательные работы в музей. Комендант Загорские предоставил все условия для краткосрочного пребывания здесь гробов и костей.
Ранним утром 2 июня мы снова укладывали уже идентифицированные останки в поименованные, обитые черным шелком с белым крестом, гробы. Эту процедуру снимали на видеокамеры местные журналисты. Те, кто впервые видел останки, были в том молчаливо-испуганном состоянии, которое запомнилось на лицах присутствующих при открытии нами первой могилы в поселке Тарасовском. А у нас было торжественное настроение — мы предавали земле мучеников, выполняли свои обещания и клятвы.
2 июня был учрежден как День Памяти еще в 1992 г. Но он не стал всеобщим городским днем траура. О страшном больно вспоминать, да и воспоминания разные…
2 июня 1994 г. был четверг, рабочий день. На улицах города было мало людей. На площади у Атаманского дворца установили сцену, обитую черно-красной тканью. К низкой изгороди сквера прислонились венки, в скорбном ожидании в траурных одеждах стояли родственники погибших, маячили казаки, прохаживались знакомые и незнакомые люди. Звучала траурная музыка. Молча проходили по краям площади в здание работники администрации и городской Думы.
Навсегда запомнится шествие нашей процессии от комендатуры до площади расстрела. Это около 350 метров по центру города. Солдаты в камуфляжной форме на плечах выносили гробы из ворот комендатуры на проезжую часть Платовского проспекта и останавливались, строясь в колонну. Я встала впереди, Крайсветный суетился и не знал, куда деться.
Олицетворенная смерть лежала на плечах живых людей, черные гробы с белым крестом резко контрастировали с голубым небом и свежей зеленью тополей. Мое длинное красное платье служило как бы маяком. Никого вокруг и в сопровождении не было. Михаил все-таки встал рядом, и мы пошли… Люди по пути следования колонны молча застывали. Не было любопытства, никто никому ничего не объяснял.
На площади нас ждали. Слева и справа от трибуны были расставлены 52 выструганные табуретки. На них и поставили гробы, к которым сразу припали родственники.
Пора было начинать митинг. Но площадь не двигалась. Молчаливое, застывшее выражение скорби отпечаталось на лицах стоящих людей. Трибуна долго оставалась пустой. На обычных мероприятиях многие стремятся выделиться на публике, занять почетные места, а здесь каждого пришлось лично, персонально не по одному разу приглашать на помост. Так и стояли вначале мы трое: Валентина Евгеньевна, Михаил и я. Потом подошли Присяжнюк, Дьяков и Шаповалов.
Лишних слов на площади не говорили. Гробы подняли и снова на руках, уже в сопровождении всех присутствующих, понесли на Соборную площадь, где рядами стояли военные грузовики. Расположились перед входом в Собор, и прямо на площади настоятель храма о. Александр провел службу. Звонили колокола, ясное небо затемнялось тучами. К могилам поехали родственники, приглашенные, журналисты и те, кто знал, помнил, не боялся.
Новое городское кладбище расположилось на западной окраине города, вдоль Мало-Мишкинской дороги. На холмистом пространстве — ни одного деревца и мало могил. Правда, наш мемориал обустроили: ровная площадка, аккуратные четыре большие могилы, несколько высаженных ив, березок, хвои. Надо отдать должное коммунальным службам города. Руководители И. Селиверстов, Н. Головин и служители кладбища постоянно откликались на наши просьбы, и не только по долгу службы. Они сами нашли мраморную плиту и выбили на ней надпись: «Памяти жертвам Новочеркасской трагедии». Рядом с каменным обелиском на мемориале поставили большой дубовый крест. Его к похоронам в одночасье изготовили в художественной реставрационной мастерской.
На кладбище во время похорон пошел дождь. Снова, в третий раз разместились на табуретках гробы. В последний раз над страдальцами зазвучали слова молитвы. Всех похоронили по православному обряду, хотя, наверное, были среди них и некрещеные, и иноверцы. Всех приняла земля. К концу панихиды дождь пошел ручьями, смешиваясь со слезами стоящих людей.
Опустили гробы в ямы. В двух ближних к кресту — по семь человек, в следующих — по шесть. Быстро набросали черноземные холмики, уложили венки, цветы. Утром в Соборе я набрала свечей и, зажигая, раздавала их всем. Дождь закончился. Солнышко, отдав дань смерти, выглянуло и провозгласило жизнь.
Отдел торговли администрации города прислал несколько крытых машин с водой, водкой и бутербродами. Три поминальных стопки мог выпить каждый, присутствовавший на похоронах.
