— Угу... Ладнось, ты покуда тут, а я пойду телегу подготовлю. С такой скоростью, ты сучья-то в момент огрызешь.

Огрызание хлыста от веток действительно заняло куда меньше времени, чем рубка дерева. К концу челюсть немного устала и побаливала — с непривычки, но все равно, использовать зубы, грызть ими дерево было... хорошо. Уже догрызая последние, совсем тонкие веточки на вершине, Мишель припомнил слова Матиаса, о зубах у грызунов. Крыс говорил, что у них... у нас, поправился мысленно юноша. Так вот резцы у грызунов растут всю жизнь, следовательно, их постоянно нужно стачивать. И ощущения, возникающие при этом, Мэтт описал как необыкновенные. Теперь юноша согласился с ним полностью. Это было... что-то. Лучше чем еда, лучше, чем с девушкой... ну, почти.

Оттащив последние мелкие веточки к телеге, на которой Линдси установила по бортам высокие решетки, Мишель подал их наверх. Получилась высоченная куча — ветки от срубленного дерева, остатки сухостоины, даже мешок со щепками, которые пришлось собирать граблями.

— Теперича у нас чего? — женщина, тщательно подтянув витки веревки, и осмотрев получившийся воз, довольно кивнула. — Теперича у нас пень надобно подготовить к зиме.

В дело пошел бур, диаметром дюйма в три, пробуривший углубление в пол фута. Потом в отверстие высыпалось что-то серо-белое, с острым запахом навозной кучи, а на удивленный вопрос Мишеля последовала целая лекция:

— Вот ты его сейчас глиной замажешь, зиму оно простоит, а весной приедем и пень-то подожжем. Весь выгорит, ажно до самых кончиков корней! И лесу польза и нам ковырять не надо! Учись, малец!

Солнце уже клонилось к западу, когда воз веток, с привязанным позади хлыстом, достиг дощатого подворья — огороженного участка на берегу реки, к юго-западу от Цитадели.

— Та-ак, — распорядитель подворья, плотная и низенькая женщина, осмотрела привезенный хлыст. — А чего так мало-то? И Линдси, разве у тебя сегодня не выходной?

— Покой нам только сниться! — ухмыльнулась Линдси, — Вишь, мальца учу. Заодно Дэнову платанцию егойной пылью обсыпала и пробную рубку, как он говорил, сделала.

— А, так это с Дэновой делянки? Хорошо, хорошо, — заулыбалась низенькая женщина. — Сейчас за ним отправлю, а вы пока длинномер раскряжуйте. Как обычно, по двенадцать футов.

Поглядев на лежащую поодаль кучу неохватных бревен, Мишель решил, что его первое деревце было не просто тоненькое, а очень тоненькое. Былиночка придорожная. Впрочем, даже над этой былиночкой пришлось еще раз потрудиться — двуручную пилу, за ручку которой Линдси со своей стороны взялась тремя пальцами, бобру пришлось ухватывать обоими лапами, да еще тянуть с напрягом. Пока Дэн на пару с распорядителем бегали вокруг хлыста, тыкая пальцами, кинжалами, даже отпилив пару кусочков и рассмотрев их при свете заходящего солнца под каким-то колдовским стеклом на ручке, Мишель и Линдси допилили верхушку, перетаскали бревнышки к лесопилке и увели лошадь с телегой на соседний двор — масляный.

— Тута значится из всяких веток, да щепок масло выжамают. Видал, святильники, недавнешние? Оно! Вонькое, зараза, но зато светит страсть как!

Приемщик, пожилой волк-морф критическим взором осмотрел воз, недовольно шевельнул ушами:

— Сухостоина не пойдет.

— Сама знаю, — кивнула Линдси. — Себе заберу, на дрова...

Мишель открыл глаза и, попытавшись сесть в кровати, сдавленно охнул. Сначала навалилась боль — ныло все тело сплошняком, каждая жилка, каждая косточка. Даже челюсти и те ныли... Потом он осознал, что видит, вернее не видит ничего. Темень, хоть глаза выколи. Так что, завернувшись получше в какое-то пушистое и очень тяжелое одеяло, юноша начал вспоминать конец дня. После масляного двора, они поехали в Цитадель, к флигелю Линдси, потом он вроде как помогал таскать остатки сухостоины, потом вроде как что-то ел... кашу, кажется... или густой суп?

Повернувшись на менее больной бок, Мишель поерзал, поудобнее устраиваясь на лежанке. Твердоватая какая-то и вообще, вроде как чья-то шкура, брошенная поверх охапки сена... Интересно, чья? Ворс длинный, мягкий, запах знакомый... Медвежья?! Такую юноша видел только в комнате Линдси. А почему... Да он же уснул прямо у Линдси за столом!

Ой, мама!

Сев на медвежьей шкуре, Мишель в панике оглянулся по сторонам. Прислушался. Откуда-то донесся тихий храп, потом далеко-далеко ударил колокол надвратных часов. Три часа ночи. Юноша опять откинулся на спину.

Все. Не видать ему этой работы, как своих ушей. Ну и ладно! Не больно то и хотелось... вообще-то хотелось... и даже очень... но ведь все же тело болит! Ну, не болит, но ноет. Хотя сейчас уже меньше... и глаза слипаются...

С этими мыслями Мишель провалился в сон, как в омут.

Три недели спустя

— Мы ждать, ждать, ждать, а ты все где-то и приходить и весь такой, ну прямо даже ай!

— А как же! — Мишель повел втугую обтянутыми кольчугой плечами, звякнул кинжалом в ножнах, потом скинул с плеча топорик и оперся на него лапой. — Подождете меня? Сейчас лошадей обихожу, денюжку получу, и как отпразднуем!

— Ой, ну надо же! да и не только у тебя серебрушки имеются! мы тоже не пустые знаешь ли!

— Согласен, — бобер-морф солидно кивнул другу. — За выпивку платим поровну.

— У-у-у... — мышь-морф, ученик придворного мага Пости как-то скис. — Да я... ну в смысле...

Его спутник, кот-морф Бреннар, ученик придворного пекаря, только вздохнул.

— Вот то-то же! — Мишель ухмыльнулся и хлопнул друга по плечу. — Балабол ты! Ладно уж, сегодня плачу я. Зря, что ли в лесу три недели топором махал?

Перевод — Claw Lyne.

Литературная правка — Дремлющий.

Год 705 AC, середина декабря

За несокрушимыми стенами Цитадели, за драгоценным двойным стеклом и толстенными дверями трещал мороз, тускло светило холодное зимнее солнце, а год постепенно склонялся к самому короткому дню и самой длинной ночи. Приближался зимнепраздник, и в лаборатории придворного алхимика закутанная в алый балахон фигура металась от пробирки к пробирке:

— Немного синего... и каплю розового... ох! — выдохнула Паскаль.

Разумеется, придворный алхимик почти наверняка не пойдет на праздник перелома зимы, и в подготовке участвовать не обязана... но не в тех случаях, когда личный портной его светлости герцога Метаморского пообещал золотом по весу за яркую и сочную фиолетовую краску для ткани. И вот, в рабочем поле над спиртовой горелкой булькает высокая колба, а ловкие лапы дикобраза-морфа, раскрашенные в оттенки алого, добавляют в раствор то из одной пробирки, то из другой...

— Тук-тук-тук!

Кто-то постучал по двери когтями, но Паскаль даже не оглянулась, сконцентрировав внимание на булькающей колбе.

Постучали еще раз, немного громче. Тяжело вздохнув, дикобразиха бросила на каменную столешницу латексные перчатки, протертые алой тряпицей защитные очки отправились туда же и, непроизвольно потерев припухшие груди, Паскаль крикнула: