– Ни хрена себе, – пробормотал я, с трудом сглотнул и хотел бы пробежать рукой себе по волосам.
– Да, тогда он вышвырнул меня, – сказала она. – Вызвал охрану больницы и сказал, что мне больше не разрешено тебя навещать. Когда тебя перевели из реанимации, мне на пару минут удалось пробраться к тебе с Джереми и Рэйчел, но нас поймали, когда в палату зашла медсестра.
– Тебе не следовало этого делать, – сказал ей.
– Он должен был знать, – ответила она. – Он не может все удержать в секрете.
– В свою очередь он тоже может рассказать много секретов, – прошептал я. Когда она продолжила выспрашивать, я наконец сказал ей, что у него были фотографии, и из-за этого мне пришлось с ней порвать.
– Ты должен был мне сказать, – сказала она, когда я закончил. – Мы могли бы что-то вместе придумать.
– Я не хотел рисковать, – признался я. – Если бы он узнал, Николь, то, не колеблясь, уничтожил бы тебя. Я не мог позволить этому случиться.
– Из-за этого ты наговорил всю ту хрень по телефону?
– Да, – я напрягся. – Прости, ничего из сказанного не было правдой.
– Он был в тот момент рядом с тобой, не так ли?
– Да.
– Так я и думала.
Я вновь перевел на нее взгляд и некоторое время просто смотрел на ее лицо, пытаясь понять, как мог быть таким дураком. В тот момент это казалось наилучшей идеей, но теперь я был уже не так в этом уверен.
– Прости, – в очередной раз повторил я, а затем зевнул.
– И ты меня, – ответила она. – Думаю, тебе нужно отдохнуть.
Я мог лишь кивнуть и повернул голову, чтобы устроиться на подушке, но та по-прежнему была охренительно неудобной.
– Ненавижу эту подушку, – проворчал я, Николь хихикнула.
– Не думаю, что больницы тратят много лишних денег на белье, – ответила она.
Я хотел что-то ответить. Хотел сказать, что несмотря на все дерьмо, через которое нам предстоит пройти, для нас это будет новым началом.
Но вместо этого заснул.
– Хочу, чтобы меня могла навещать Николь Скай, – сказал я доктору Винчестеру, когда он проверял подсоединенные ко мне различные трубки.
– Хм, – ответил он. – Слышал, что вчера она была тут.
– Хочу, чтобы она могла приходить, не вляпываясь при этом в дерьмо, – сказал ему. – Мне восемнадцать – я же могу говорить, кому разрешается меня навещать, верно?
– Теоретически, да, – сказал он, – хотя не думаю, что твой папа согласится.
– Мне плевать, – надеюсь, что я звучал более уверенным в себе, чем чувствовал.
– Посмотрим, что смогу сделать, – сказал он с улыбкой.
Папа не согласился.
– Эта сучка в первую очередь виновата в том, что ты тут! – сказал он после того, как всех выпроводил. – Она сюда больше не придет!
– Я хочу, чтобы приходила, – повторил я, не глядя на него, а продолжая смотреть на свои руки, лежащие на животе.
– Она лишь помешает твоему восстановлению. Мне не нужно, чтобы она тебя отвлекала!
– Она не отвлекает, – парировал я.
Мы препирались до тех пор, пока он не взбесился, а я, наконец, просто перестал отвечать. На самом деле я не думал, что он зайдет так далеко, чтобы сделать что-нибудь в больнице, где я был под таким тщательным наблюдением, но вместе с тем мне не хотелось рисковать. Я не мог особо двигаться. Даже несмотря на то, что мои руки и кисти немного окрепли, когда мой папа был в комнате, меня не покидало чувство, что я в ловушке. Доктор продолжал говорить, что у меня положительные сдвиги, но сегодня мне впервые дали твердую пищу – если желе и фруктовое мороженное можно расценить таковыми. Не быть в состоянии встать с чертовой кровати, чтобы пописать, раздражало.
После того как папа в гневе ушел, в палату зашел доктор Винчестер в сопровождении женщины, которую я раньше не видел. Он сказал, что ее зовут Даниэль Ричмонд, и она, как оказалось, была моим физиотерапевтом.
В течение часа она поднимала и опускала мои ноги, сказав, что делала это все время, пока я валялся в коме. Хотя я и чувствовал свои ноги, за исключением области вокруг шрама на правом бедре, совершенно не мог контролировать движения.
Это меня бесило.
– Это отстойно! – я чуть не рычал на нее. – Я даже ничего не делаю!
– Просто думай, как бы ты двигал ногой, параллельно с тем, что я делаю, – сказала она. – Сконцентрируйся на том, как бы твой мозг контролировал мышцы. Позволить твоему мозгу заново этому научиться наравне с мышцами – это первый шаг.
– Первый шаг, – фыркнул я. – Здорово.
– Просто такое выражение, – сказала она с улыбкой. – Хорошо, что до происшествия у тебя было много мышечного тонуса. Благодаря этому твое восстановление будет более успешным.
Более успешным. Будто когда-нибудь я смогу снова передвигать ногами без посторонней помощи.
Она сменила ногу и начала производить круговые движения моей лодыжкой. Я впервые увидел свои ноги после пробуждения, и они показались мне худосочными.
Должно быть я заснул до ее ухода, потому что следующее, что осознал – я был окружен запахом Николь.
– Можете придержать с другой стороны? – услышал я ее шепот рядом с моим лицом. Открыл глаза и сначала увидел медсестру, которая одной рукой тянула мою подушку, в то время как другая придерживала меня сзади. Николь была по другую сторону, немного приподнимая мою голову, в то время как сама подкладывала под нее другую подушку.
– Румпель?
– Ой, малыш, – все еще шепотом сказала она. – Я не хотела тебя разбудить.
– Все в порядке, – невнятно промямлил я, будучи в полудреме. – Ты хорошо пахнешь.
Она хихикнула и опустила мою голову на мягкую, прохладную подушку, которая пахла как она.
– Сначала я думала постирать наволочку, – сказала она, – но решила, что так тебе больше понравится.
Я улыбнулся и снова закрыл глаза, пока моя голова глубже утопала в подушке пахнущей моей Николь. Я по-прежнему не мог перевернуться на бок, но в любом случае это было чертовски хорошо. Ее рука играла с моими волосами, и я погрузился в сон.
Шекспир сказал: «Вся его душа в его платье»109. Как бы там ни было, но я подумал, что, возможно, душа Николь была в ее подушке.
Теперь я мог по-настоящему отдохнуть.
Глава двадцать седьмая
КОНТРАТАКА
Если бы мне еще хоть раз кто-то сказал, что на восстановление требуется время и мне просто нужно упорно трудиться и быть терпеливым, я бы нашел в себе силы, чтобы пинком вышвырнуть этого идиота из гребанной палаты.
Через четыре дня после выхода из комы я мог в течение часа находиться в сидячем положении, прежде чем мне требовалось вновь прилечь, самостоятельно сделать три надкуса чего-либо, прежде чем мои руки полностью ослабевали, и мог пошевелить пальцами, если бы охренительно сильно сконцентрировался. Все талдычили о том, что у меня большой прогресс, но я знал, что все это хрень собачья. Я был гребанным инвалидом, как выразился мой отец, и лишь регулярные визиты Николь сдерживали меня, чтобы не выброситься из чертова окна.
Ну и еще неспособность встать с гребаной кровати.
Другими словами, находиться в клинике было отстойно.
– Ты должен уметь это делать, если собираешься выписаться отсюда, – сказала Даниэль, когда я вновь откинулся на кровати.
Я еще раз глубоко вдохнул и постарался с помощью рук перенести тело с кровати в инвалидное кресло. Мои руки окрепли, но удерживать вес собственного, хоть и похудевшего, тела все еще было немного сложновато. Ворча, я максимально напряг мышцы и в действительности смог плюхнуться в инвалидное кресло. Это было ничуть не грациозно, и вероятнее всего я бы опрокинул чертову штуковину, если бы Даниэль не придерживала ее, но тем не менее мне это удалось.
Я оглянулся на Николь, сидевшую в кресле в углу палаты. Она прикрывала рот руками – наверно в попытке не завизжать, что сводило меня с ума каждый раз, как она это делала – а ее глаза искрились. Я знал, что она прячет улыбку.