— Не надо так, Вася.

— Почему же?! Сколько можно избегать этой темы? — ее жалкое сопротивление распаляет во мне дремлющее эмоции и множество вопросов, на которые мне никто не удосужился дать ответы в свое время. — Что случилось в тот день? Почему Вероника вдруг сбежала? Что произошло с ней на самом деле?!

— Ты все прекрасно знаешь, Василиса, — ледяным тоном произносит родственница, и мои надежды на то, что она растет, рассыпаются, словно домик из потрепанных карт, — Вероника была своевольной девчонкой, захотела повеселиться, и вот к чему это привело.

— Не верю, — мотаю головой, прижимая к себе руки, — я тебе не верю.

— Она попробовала запрещенные препараты, и умерла от передозировки. Такова правда.

— Нет, — я крутила головой, не принимая ее слова, — она не могла. Ника негативно относилась даже к курению, а что говорить про…

— Но так и было!

Резкий крик тети заставляет меня замолчать. Я еле сдерживаю слезы, которые жгут глаза, но не проливаются.

— Мы закрываем эту тему раз и навсегда, — она поправляет одежду, выравнивая спину, и смотрит отрешенно, будто перед ней нашкодивший подопечный, а не племянница, которую она приписала к себе в дочери, — ты знаешь, кто твои родители, и что с ними произошло. Я правда чувствую вину за небольшую ложь, но не более, Василиса. Обвинять меня в том, чего нет, ты не имеешь никакого права, а насчет Назара, — родственница нервно поводит плечом, пока я проглатываю горькую слюну, — это моя личная жизнь, и лезть в нее ты не будешь.

— Тогда пусть твой любовник не указывает мне, — иду к двери и открываю ее, указывая тете на выход, — и тем более не угрожает, — взгляд теть Сони меняется, только мне от этого не легче, — с этого момента ни он, ни ты в мою жизнь лезть больше не будете, — набираю в легкие побольше воздуха, — потому что это МОЯ личная жизнь.

— Василиса…

— Мне нужно готовиться к рабочему дню, Софья Николаевна, — разглядываю свои пальцы, покоящиеся на дверной ручке, чтобы не сорваться.

Жду, что она что-то скажет в приказном тоне, но нет. Родственница уходит, а я громко хлопаю дверью, чувствуя, что в грудной клетке все закипает. Нет сил пошевелиться, когда дверное полотно задевает плечо, и в комнату входит Никита. Прихрамывая, возникает передо мной и изучает мое лицо.

— Работа не ждет, Васян, — копирует мой тон, но тут же хмурится, — хочешь поговорить?

Из меня вырывается истеричный смешок. Отрицательно качаю головой. Хватит с меня разговоров.

— Зря, — губы Баринова растягиваются в легкой улыбке, а брови отправляются в пляс, — я прекрасный психолог.

Отшучивается. Мило. И я посмеиваюсь. Только не радостно. И совсем не к месту, не выдерживаю, дав волю эмоциям.

Девчачьи слезы меня никогда не трогали.

Ни капельки.

Хотя нет, чувства они во мне пробуждали. Стойкое отвращение. Стоило вспомнить печальное выражение лица Любки и ее выжимание жидкости из слезных желез, как возникало тошнотворное ощущение, заседающее в горле.

Что касается других, на них мне было плевать. Кроме матери. Она плакала крайне редко и наедине с собой, чтобы ни одна душа не увидела ее слабости. Такие порывы были не редкими в тот момент, когда открылась измена отца. При нем мама вела себя спокойно. Не устраивала истерик. Разговаривала так, словно она царица. Зато ночами я слышал тихие всхлипы, проходя мимо ее спальни.

Прокручивая ту откровенную ночную беседу, пришел к выводу, что договорным их брак был лишь для одного человека — отца. Мама его любила, хоть и не кричала об этом на весь мир.

Сейчас же от вида соленой влаги на щеках Василисы у меня легкие сдавило невидимыми жгутами. Врос в пол вместе с кедами и не знал, что делать. Привык видеть ее язвительной, дерзкой и горящей желанием мне навалять, а тут… растерялся.

Их разговор с мадам-кокон слышал частично, поэтому и вошел нагло, чтобы убедиться, непоколебимую Ваську ничто не выбьет из колеи, но вот она передо мной старательно сжимает губы и пытается сдержать эмоции, а я превращаюсь в бревно с глазами. Пару раз хлопаю ими и ловлю себя на том, что веду себя, как предок. От этой мысли всего чрезмерно корежит, и я, сделав шаг вперед, прижимаю Ваську к себе, ощущая, как сильно ее триггерит.

Ожидаю, что оттолкнет, прогонит к чертям, только она замирает, всхлипывает и сжимает пальцами мою футболку, утыкаюсь в нее носом. Сам не понимаю, почему усиливаю хватку, притискивая девчонку к себе и вдыхая запах ее волос. С голосом возникают явные проблемы. Слов нет. Они застывают где-то в районе гортани, и я не пытаюсь их оттуда вытащить. Что ей сказать? Да, мой отец настоящая мразь, которая действует только в своих интересах, а ее тетя одна из многочисленных ниточек? Или, ну и черт с ними, пусть будут любовниками? Наплевать, что твои родители были знакомы с моими? Все не подходит и кажется, несусветным бредом, поэтому держу язык за зубами.

— Я… — Васька отстраняется и прячет глаза, смешно потирая влажные щеки, пока я пытаюсь найти ту самую папку на рабочем столе, в которую могу закинуть свои ощущения, стойко пропитывающие каждую клетку организма. — Извини… Я просто…

— Можешь меня побить, — развожу руки в стороны, не сводя с нее глаз под оглушительную работу мотора за ребрами, — где там твоя книжулька?

Василиса лишь отрицательно качает головой и не улыбается. Меня это задевает. Ловлю себя на мысли о том, что хочу видеть, как ее красивые губки расплываются в улыбке.

Улыбке, которая предназначается мне.

Прогоняя прочь сопливые ощущения, провожу рукой по волосам, и пожимаю плечами.

— Ладно, — тяжело вздыхаю, изображая клоуна, — давай рукой.

Замирает и смотрит на меня во все свои голубые глаза. Убивает этим открытым взглядом, пробирающимся под кожу и дальше в ткани поближе к области сердца. Секунда. Две. Три. Скромно усмехается. Милое личико озаряет легкая улыбка, хотя глаза до сих пор полны боли.

— Нет. Не буду.

Тихо произносит. Рассматриваем друг друга, словно не были знакомы. Я ее пожираю глазами, воскрешая в памяти мягкость губ и нежность прикосновений. Уносит от того, насколько сильно хочу повторить поцелуй и узнать, а не пропало ли то чувство эйфории и роста крыльев за спиной.

Не уместно.

Тогда столкновения моей черепушки с тяжелой книгой не избежать.

— Если хочешь, можешь наорать на меня, чтобы полегчало, — выдвигаю еще одно предложения, изображая веселого раздолбая, коим и являюсь.

— Нет, — Васька принимается заламывать пальцы, отводя взгляд, — все нормально.

Самому становится не по себе от того, что между нами происходит, поэтому максимально строю из себя дурака. Как показала практика, так жить проще.

— Это все футболка, — оттягиваю ткань, которая стала влажной от слез Кукушкиной, — хоть и в твоих соплях теперь, но свои лечебные свойства не теряет.

Василиса пару раз моргает, а я жду что-то вроде «какие еще сопли», «с ума сошел» или более эпичные выражения, но она начинает тихо смеяться. Истерика? Всматриваюсь в ее лицо и сам лыблюсь, как повернутый. Она перестает так же резко, как и начала. Улыбка с моего лица скатывается к ногам.

— Расскажешь? — спрашиваю и не надеясь на то, что Кукушкина начнет изливать мне душу.

Сам не знаю, готов ли к таким разговорам, но она вроде кивает, заставляя мое сердце биться чаще. Неужели волнуюсь? Да ну-у-у…

— Я…

Ее голос теряется в стремном скрипе, открываемой двери, откуда показывается голова девчонки в очках. Вероника вроде.

— Вас уже потеряли, — тушуется под моим недовольным взглядом и тут же очки поправляет.

— Идем уже, — Василиса кивает и не может скрыть неловкость, когда мы сталкиваемся в дверном проеме, — извини… Я…

— Нормально, — выжимаю коронную улыбку, хотя хочется взвыть от боли, потому что она задела поврежденную ногу, но я храбрюсь, чтобы не выглядеть мямлей, пф-ф-ф, подумаешь, травма века, — Васян, вперед. Нас ждет тяжелый рабочий день!