Генерал попытался вздремнуть, чтобы скоротать мучительно медленно тянувшееся время. За окном на бывшей площади Дзержинского — ныне Лубянке — монотонно гудели и сигналили автомобили. Хоть что-то осталось прежним. Успокаивающие московские звуки.

Ответ пришел к середине дня в виде папки с грифом «космическая секретность» и указанием «хранить вечно».

Генерал-майор Станкевич поморщился. Гриф «космическая секретность» в прежние времена присваивался документам высшей степени секретности.

Развязав потускневшие красные ленточки, которые должны были скрывать содержимое папки от всех, за исключением самых высокопоставленных и посвященных, генерал извлек какие-то бумаги.

Когда взгляд генерала наткнулся на фамилию Земятин, выражение усталости и скуки моментально исчезло с его лица.

Кто же в бывшей Республике Советов не знал маршала Алексея Земятина? Это был человек заслуженный. Он знавал самого Ленина. Его любил Сталин. Ему доверял Хрущев. Брежнев. Андропов. Ему доверяли при всех режимах, вплоть до Черненко.

Это был военный гений, около одиннадцати лет назад исчезнувший с лица Земли при обстоятельствах, которые наводили на мысль о причастности ЦРУ, хотя последнее никогда не осмелилось бы ликвидировать его. Сам Станкевич усматривал в этом чудовищном злодеянии преступную руку Горби.

В докладе содержались сведения об инциденте, имевшем место в те времена, когда Станкевич был всего лишь неприметным капитаном КГБ. Тогда до него доходили лишь смутные слухи. Что-то о советской ракетной батарее, уничтоженной никому не известной организацией. Все это хранилось в строжайшей тайне, и слухи появились лишь позднее.

Теперь он держал в руках служебную записку о том давнишнем инциденте.

Американское сверхмощное оружие, способное концентрировать и выделять чудовищную энергию, вывело из строя электронные системы наведения советских ракет. Инцидент сопровождался многочисленными жертвами в результате направленного потока радиации неизвестного происхождения.

Мир тогда оказался на грани третьей мировой войны. Только совместными усилиями США и СССР — при виде этих знакомых четырех букв сердце у Станкевича защемило от ностальгии — удалось избежать глобальной катастрофы.

Записка заканчивалась следующей директивой:

«В случае повторного применения подобного оружия против Советского Союза должен быть незамедлительно и без всяких консультаций нанесен удар возмездия».

От этих слов повеяло давно забытым смертельным ужасом.

По действующим инструкциям генерал должен был доложить о записке в Кремль.

Однако генерал опасался, что, сообщи он об этом в Кремль, какой-нибудь болван может истолковать это как руководство к действию и издать приказ о нанесении ответного удара — или ответного удара на ответный удар? — по территории США. При подобном развитии событий обескровленная, лишившаяся значительной части своей территории Россия едва ли долго протянет.

Генерал-майор Станкевич тяжело вздохнул и задумался о том, что же им больше движет: долг перед родиной или желание спокойно прожить отпущенный ему срок.

В конце концов чувство самосохранения взяло верх. В директиве ясно оговаривалось, что удар должен быть нанесен в случае применения этого оружия против СССР. В данном случае имело место обратное. Оружие оказалось направлено против США. Вот и вся разница, мрачно усмехнулся генерал Станкевич. Поменяй местами два сокращения, и веселый зеленый шарик превратится в обугленный кусок дерьма.

«А что, если американцы задумали вслед за этим испытать это оружие на нас?» — промелькнуло у него в голове.

Через пять минут ответ был готов.

В директиве четко говорилось — СССР. СССР больше не существовало. Только СНГ. Генерал-майору начинало нравиться это неуклюжее сочетание.

— Я гражданин СНГ, — сказал он вслух. — Мне нравится быть гражданином СНГ. Американцы никогда не нападут на СНГ. Для чего им это? У нас больше ничего нет.

Он повторил эти слова несколько раз, словно заклинание. Наконец, почувствовав, что магические слова подействовали и что кровь уже не так сильно стучит в висках, он поднял заветную желтую трубку и нажал кнопку, отмеченную буквой К.

— Докладывайте, — произнес сухой голос на другом конце.

— Мы ничего не нашли.

— Неудачно.

— Наверное, — осторожно ответил Станкевич.

— Может, интересующие нас дела КГБ были проданы тому, кто больше предложил в ходе перетряски?

— Не думаю, — сказал генерал Станкевич, тыльной стороной ладони вытирая капли холодного пота со лба. Он лично продал некоторые дела. Тем же самым занимались и многие из его подчиненных. Впрочем, это были всего лишь фотокопии. В его возрасте ему вовсе не улыбалась перспектива быть расстрелянным в качестве изменника родины.

— Чтобы об этом ни гугу — сказал голос из Кремля.

— Да, — сказал генерал и положил трубку.

С чувством облегчения он сложил бумаги обратно в папку и уже принялся завязывать на ней красные тесемочки, как вдруг обратил внимание на те их части, которые от времени потускнели сильнее других. Ленточка выцвела в том месте, где ее развязывали до него. Развязывали и завязывали.

Кто-то имел доступ к папке с грифом «космическая секретность» и — более того — открывал ее до него, хотя предполагалось, что она должна храниться в неприкосновенности. Можно было предположить, что с документов этой папки в свое время некто сделал копию — и этим некто был не генерал Станкевич. Он всегда специально проверял, что содержится в документе, с которого он делал копию, — потому что одному Богу было известно, кого представляли темные личности, скупавшие документацию КГБ.

С тревожным чувством старый аппаратчик генерал-майор Станкевич нажал кнопку интеркома, чтобы поручить тупице секретарше вернуть папку на место — в старые архивы КГБ.

В голове его шевелилась неприятная мысль — кто мог иметь копию документа? А если имел, грозило ли это чем-нибудь лично ему, генералу Станкевичу, и его ведомству?

Тревога не оставляла его до конца рабочего дня, до тех пор, пока он не вернулся в свою квартиру — в доме, расположенном прямо за Лубянской тюрьмой, — набитую импортной, производившейся в Германии, водкой «Горбачев». Водка эта выгодно отличалась от продававшегося повсеместно в столице загнивающей империи отвратительного пойла. Оказавшись у себя дома, генерал утопил свою тревогу в спиртном.

Они обнаружили Амоса Буллу сидящим на корточках в красно-бурой пыли. Он отчаянно тер ладонями глаза и что-то невнятно бормотал.

Римо схватил его за шиворот, поднял на ноги и энергично встряхнул.

Булла продолжал причитать дурным голосом. Тогда Чиун наступил ему на ногу — сделал он это с такой силой, что Булла высунул язык и едва не откусил его. Мастер Синанджу убрал ногу. Только тут Булла замолчал.

— Что с тобой произошло, шумный наш? — спросил Чиун.

— Я ослеп! Ослеп! — визгливо пожаловался Булла.

— А что произошло? — поинтересовался Римо.

— Я ничего не вижу, идиот!

— А до этого?

— Это все пришелец! — верещал Булла. — Он выжег мне глаза.

— Твои глаза на месте.

— Но я ничего не вижу!

— Успокойся, — приказал ему Римо и наступил ему на другую ступню — да так, что послышался хруп костей. — Что ты видел?

— Он выглядел как марсианин, — едва не задохнувшись от боли, пролепетал Булла. — Стоял ко мне спиной. Я подошел, и тут он повернулся. В руке у него было что-то вроде жезла. И из этой проклятой штуковины полыхнуло пламя. Словно тысячи иголок вонзились мне в глаза. Я даже пальцев своих не вижу. — Словно в подтверждение своих слов Булла поднес ладони к глазам. Белки глаз были такие красные, что на их фоне синие зрачки казались лиловыми.

Римо и эксперт-геолог Том Палс многозначительно переглянулись.

Палс беспомощно развел руками:

— Что я могу сказать? Мы только сегодня с ним познакомились.

Римо заглянул в невидящие глаза Буллы и сказал: