– Да иду я. Иду.

Грех дернул за корешок одной из книг в неряшливом ворохе свитков и фолиантов на полке, и потайная дверца практически бесшумно открылась.

Перед Хайнцем вниз уходила лестница, освещенная вмонтированными в стены изящными бра. Мужчина шагнул вперед, и дверь за ним самостоятельно закрылась, отрезая его от остального мира. Циболиты в решетчатой огранке вспыхнули ярким светом, озаряя путь, и Хайнц торопливо спустился вниз, проходя в просторное помещение. Он поднял руки, хлопнул в ладоши, и под сводчатым потолком вспыхнули хрустальные шары, подвешенные в своеобразных металлических сетках. Внутри них словно загорались маленькие звезды и было заперто само ночное небо, светящимися переливами скользя по отделанными дорогой тканью стенам.

На мраморной подставке с узорами из настоящего серебра, озаренный звездным светом от светильников, стоял сам Мирза.

Хайнц перевел дыхание и медленно направился к статуе. Сердце внутри билось глухо, в такт шагов, и от этого становилось труднее дышать.

Мирза взирал на него сверху вниз, с высоты своего роста и пьедестала, как огромная змея на свою добычу. Его распахнутые словно в приветливом жесте шесть рук напоминали об объятиях, но почему-то Хайнцу всегда казалось, что он хочет схватить его и переломать все кости этими изящными, украшенными перстнями пальцами. Сапфировые глаза по-кошачьи щурились, темные волосы волнами падали на антрацитовые плечи. Кожа на статуе была сделана настолько искусно, что казалось, коснись – и почувствуешь божественную мягкость и шелк, а ее оттенок подчеркивали множество серебряных украшений, блестящих в полумраке.

– Да восславишься ты в звездах, Мирза, – тихо прошептал Грех, сложив руки в молитвенном жесте.

Картина вырисовывалась настолько абсурдная, что Хайнц едва не захохотал. Грех молится великому из Пяти Божественных Братьев, нонсенс какой-то!

– Ты в смятении, дитя мое. – Глубокий, чувственный голос Мирзы нарушил тишину.

Хайнц вздрогнул, распахивая глаза и поднимая голову. Статуя Мирзы глядела на него с ласковой улыбкой и тянула руки.

Хайнц проглотил ком в горле, чувствуя дрожь внутри, но покорно склонил голову, когда холодная мраморная рука легла на его макушку.

– Я запутался.

– Это нормально. Запутываться, сомневаться в своих действиях – все это часть жизненного пути, Хайнц. Именно поэтому я здесь. Чтобы указать направление. – Мирза улыбался, и его пальцы ласково прошлись по волосам, подцепляя диадему.

Хайнц застыл испуганной птицей, когда Божество мягко стянуло с него украшение и с любопытством поднесло ближе к лицу. Пока Хайнц осознавал произошедшее, Мирза изящно соскользнул со своего пьедестала, шурша одеждами и обдавая запахом аканта.

Грех пораженно обернулся. Мирза вертел в руках диадему с таким любопытством, будто никогда не видел подобного, хотя весь буквально был увешан серебром и звенел при каждом шаге.

– Грейден, он… Я всегда считал, что не могу ошибиться, но ты, осыпанный звездами, говорил, что мой выбор правильный. Но ничего не сработало. Как будто… я уже ничего не значу в этом мире. Или Грей совершенно не тот, о ком я думал.

Мирза неожиданно перестал улыбаться и посмотрел на Хайнца пристально, буквально прощупывая глазами. Пернатый стушевался и замолчал, не зная, как себя вести, когда один из Пяти Божественных Братьев был так близко.

– Грейден… уже не так необходим нам, – мягко ответил Мирза.

Хайнц застыл, сжимая горящее запястье пальцами. Голова его моментально опустела, он растерял все свое красноречие.

– Его надо убрать. – Мирза подкинул поленьев в костер сомнений.

– Убить? – шепотом переспросил Хайнц. Он не смог проконтролировать растерянность на своем лице, и Мирза это заметил. Он резко развернулся к нему, выронив диадему, и та сверкающим обручем зазвенела на каменном полу.

– Ты не веришь в правильность моих решений? – Голос Божества был обманчиво мягким.

– Я… немного не понимаю. Пророчество ведь очень важно. Грея нельзя убивать, он нужен, если мы хотим сделать все по плану и… – Хайнц замолчал, когда холодная мраморная рука статуи легла на его щеку. Мирза улыбался, но в его сапфировых глазах плескался настоящий холод той стороны Крестейра, куда никто, кроме Пяти, не заглядывал.

Он подцепил изящными пальцами острый подбородок Греха и рывком поднял его голову, заглядывая не просто в глаза, а в самое нутро. Хайнцу показалось, что он обнажен перед ним, что его тело вдруг стало невесомым, распалось и распахнулось, вываливая наружу все его мысли, чувства и дымящиеся теплом внутренности.

– Ты уже все сделал. Нам не нужно это пророчество, ведь ты своими руками открыл Двери Изнанки и пустил Их, Хайнц. Ты это сделал. Я знал, что ты с этим справишься, мое дитя, ведь ты такой мудрый Грех. Я выбрал тебя своим последователем. Ворон мой чернокрылый, тебе не нужны никакие люди рядом, чтобы делать то, что от тебя требуется. Никакие Германы и Грейдены. – Мирза держал крепко. Настолько крепко, что на челюсти наверняка останутся синяки.

Хайнцу казалось, что его режут заживо и выворачивают наизнанку. Он пытался что-то ответить, но мог лишь бесшумно распахивать рот в попытках собраться.

– Ты меня услышал? – Мирза чуть стиснул его щеки и затем убрал руку.

– Да.

– Очень хорошо. Ты никогда меня не разочаровывал.

– Благодарю за доверие. Славься в звездах, наш благодетель. – Хайнц заставил себя захлопнуть сознание и сложил руки в молитвенном жесте.

– Я верю в тебя, мое дитя. Ты справишься. – Мирза элегантно взошел обратно на пьедестал. – Нет ничего, с чем бы ты не справился, Хайнц. Правда?

– Правда, – соврал Хайнц.

– Я буду ждать хороших новостей. – С этими словами Божество распахнуло руки и застыло безжизненной статуей.

Хайнц какое-то время не двигался, вслушиваясь в каждый шорох в тишине и осознавая себя без боли в запястье. Он осторожно поднял голову, убедился, что Мирза стоит недвижимый, и затем выпрямился. Сжал свое сознание, свои мысли в тесное кольцо, не давая им выхода, а затем медленно направился прочь.

Он дал себе свободу думать и чувствовать только тогда, когда оказался в своей комнате в противоположном крыле, подальше от коридора с комнатой Грея, от залы с пророчеством, от книжных стеллажей, за которыми прятался Мирза. Хайнц захлопнул дверь, привалился к ней спиной и прикусил собственный кулак, давя внутри крик.

«Нет ничего, с чем бы ты не справился, правда?»

Неправда!

Хайнц смотрел на свои руки и видел на них пепел останков названого брата и кровь выбранного им же человека, не пережившего смерть Греха. Этими руками он ощущал, как тепло покидало тело маленького Германа, которого он безуспешно пытался оживить.

Этими руками он пустил в Крестейр Инкурсию, и ничего, абсолютно ничего не изменилось.

Хайнц был умным, способным, его мудрость копилась столетиями, да только от этого не было никакого толку. Что бы он ни делал, как бы ни пытался изворачиваться, все становилось только хуже. Он не справился ни с одной потерей, и боль отравляла его разум, словно гниющая под кожей заноза.

Он не хотел признаваться себе в том, что у него проблемы, потому что считал это показателем слабости. Но вся горькая правда в том, что проблем у него накопилось как звезд на небе, и все они давили многотонной громадой на его плечи. Нужно было остановиться еще тогда, когда заставил Фергуса пойти на убийство старейшин Грехов, но месть требовала жертв.

Старейшины сдали их общину Мастерам, из-за них сожгли брата, из-за них вся жизнь Хайнца оказалась разрушена до мелких осколков. Тогда он еще понимал, что можно остановиться, но маленький невинный ребенок, выбравший его своим чудовищем, вбил последний гвоздь в его разум.

Герман не должен был умереть, он этого не заслуживал. Он не должен был смотреть этими стеклянными глазами на Хайнца, с диким воем вытаскивающего из него кинжалы Охотников.