В окрестностях Гавайских островов было сравнительно тихо, буря бушевала севернее. Но Густав Хендерсон, бывалый шкипер, которого за глаза называли Веселым Роджером (хотя внешне он совершенно не походил на известную пиратскую эмблему и в прежние времена имел другую кличку — Толстый Викинг), внимательно прочитав сводку погоды в районе поисков, высказался по поводу предстоящей экспедиции вполне определенно:

— Дохлый номер. В такой шторм мы никого не найдем. Даже если они уцелеют и выйдут на связь, запеленговать их можно с точностью максимум в несколько миль, а видимость — от силы десять кабельтовых.

— Хуже другое, — задумчиво разглядывая карту, сказал штурман его судна с гордым именем «Орион». — До них почти тысяча миль — это часов тридцать пути, а в такую погоду и все сорок. А за это время в бурю можно тысячу раз погибнуть и заодно навсегда сойти с ума.

— Я про это и говорю, — ответствовал Хендерсон, после чего лично встал за штурвал «Ориона» и повел его к выходу из порта.

Спасатели держали курс к тому месту, где находился самолет, когда из него выпрыгнул профессор Лемье. Хотя они прекрасно понимали, что ветер и море должны были отнести парашютистов на много миль в сторону от этой точки, других ориентиров не было, и большие океанские буксиры со специальным оборудованием пробивались в заданный район практически без надежды на успех.

— Хорошо еще, что лето и широты низкие, — заметил все тот же Хендерсон. — Если не утонут, то могут и выжить. Не то что на севере — если упал в воду, то считай себя покойником.

— Если бы «Титаник» тонул в тропиках, жертв было бы в десять раз меньше, — кивнул головой штурман, который был моложе Хендерсона и плавал на спасательных судах сравнительно недолго.

— Не забывай про акул. У них обычно хороший аппетит, и чем дальше к югу — тем их больше. Скушают и как звать не спросят.

— Бррр, — штурмана передернуло, и он, отвернувшись в сторону бушующего моря, сказал: — Нет, уж лучше умереть от холода, чем в желудке акулы.

— Не переживай, — махнул рукой Хендерсон. — В этом случае ты умрешь гораздо раньше, чем доберешься до акульего желудка. Сначала она перекусит тебя пополам, а уж потом…

— Ну и черный у вас юмор, шкипер, — еще раз вздрогнув, заметил штурман.

— Работа такая, — пожав плечами, ответил Веселый Роджер.

— А почему все-таки начальство не хочет объявить SOS? — поинтересовался штурман. — Ведь там рядом коммерческая трасса. Пока мы доберемся, их вполне могут подобрать гражданские суда. Во всяком случае, шансов больше.

— Начальство трясется за свою задницу. Этот Лемье набит секретами по самую макушку, и они скорее согласятся его утопить, чем позволят каким-нибудь русским или китайцам выловить его из воды. Ты думаешь, они зря посадили к нам эту береговую шишку? — С этими словами шкипер ткнул пальцем в пол. Там, внизу, в кубрике, страдал морской болезнью офицер ВВС, который должен был взять под охрану профессора Лемье и его секреты, — конечно, если профессор не утонет к тому времени, когда спасатели достигнут места катастрофы.

— Капитан, с берега передали уточняющие сведения, — раздался по внутренней связи голос радиста.

— Излагай, — скомандовал Хендерсон.

— Либерийский сухогруз передал «Всем! Всем! Всем!», что прямо ему на голову свалился большой самолет. В штабе думают — это наша птичка. Тут координаты.

Радист продиктовал цифры, и штурман молча уткнулся в карту.

— Ерунда это все, — сказал шкипер. — Ну, свалился, и что с того? Он мог еще не одну сотню миль пролететь на автопилоте после того, как все с него спрыгнули.

Он склонился к переговорному устройству и попросил радиста:

— Уточни, когда упала птичка.

— А только что, — без промедления ответил радист.

— Так сразу докладывать надо, если знаешь, — рявкнул шкипер и принялся сопоставлять данные, бормоча что-то вслух.

Получалось, что после, прыжка профессора лайнер летел еще минут сорок. Вполне достаточно, чтобы все успели спрыгнуть. Только разнести их должно было при этом на десятки миль.

Придя к такому выводу, Хендерсон снова обратился к радисту по внутренней связи:

— Запроси берег, как там дела у «Линкольна»? И насчет группы из Фриско тоже.

Радист несколько минут молчал, потом сообщил:

— «Линкольн» будет готов к выходу только через несколько часов. Группа из Фриско уже вышла, но будет на месте позже нас.

Крейсер «Авраам Линкольн» получил команду выйти из Пирл-Харбора на поиски профессора Лемье и остальных по мере готовности к походу. Но выход задерживался — на крейсере шел текущий ремонт механизмов, а часть экипажа находилась в увольнении, и это создавало проблемы.

К месту гибели борта-39 спешили также корабли ВМС США, находившиеся на момент катастрофы в открытом море. Некоторые из них имели шанс добраться до места раньше штатных спасателей, однако все равно не раньше чем через 10 — 15 часов.

А за десять часов ой как много чего может случиться!

Утонуть, во всяком случае, можно и за десять минут. А кое-кто и за десять секунд ухитряется.

Утонуть в бушующем океане можно очень даже быстро. Выжить в этих условиях в течение многих часов гораздо сложнее. Харви Линдсей, повредивший ногу при падении и лишенный даже элементарного спасательного жилета, давно уже должен был стать мертвецом, да, видно, бог, судил иначе.

Уже то, что он не убился сразу при падении с километровой высоты без парашюта, а умудрился в свободном падении попасть в объятия к коллеге, у которого был парашют, могло однозначно считаться чудом. Но вдвойне чудесным было то, что он до сих пор не утонул. Харви давно потерял всякое представление о времени, но по-прежнему цепко держался за спасательный жилет товарища по несчастью, и океан, как ни старался, а все-таки не мог оттащить их друг от друга.

Большой удачей было еще и то, что оба они не страдали от переохлаждения. Температура воды была всего на несколько градусов ниже температуры человеческого тела, а в таких условиях в ней можно находиться очень долго безо всякого вреда для здоровья.

Вот только волны все время захлестывали обоих офицеров с головой, и при неаккуратном вдохе ничего не стоило захлебнуться. Джона Рафферти, того офицера, у которого, на счастье Харви, оказался и парашют, и спасательный жилет, как пробку выкидывало обратно на поверхность воды, и он тянул за собой спутника, однако следующая волна накатывала тут же, и парни не всегда успевали сделать полный вдох.

Борьба со стихией выматывала их, отбирая последние силы. Особенно страдал, конечно, Харви, и казалось, что вот-вот его руки не выдержат и разожмутся — и тогда у него не останется никаких надежд на спасение. Правда, Рафферти помогал ему словом и делом. Харви давно оторвался бы, но Джон крепко держал его за рубашку и брючный ремень. Беда только, что у Джона тоже постепенно иссякали силы.

— Держись! — сначала орал, а теперь уже хрипло шептал Джон. — Мы прорвемся. Обязательно прорвемся.

Но силы таяли, а надежд на спасение оставалось все меньше. Если бы командир самолета подал общий SOS и призвал на помощь гражданские суда, тогда еще можно было бы на что-то рассчитывать. Однако Рафферти прекрасно понимал, что при перевозках такой степени секретности, которая была присвоена рейсу борта-39, надеяться на это глупо. Командование скорее даст всем утонуть, чем позволит чужому судну поднять на борт профессора Лемье. Мало ли что может с ним случиться. Сойдет с ума, подхватит воспаление мозгов, а может, просто обозлится — и начнет выбалтывать в бреду или в истерике государственные секреты особой важности.

Нет — на такой риск командование ни в коем случае не пойдет. А значит, надеяться можно только на чудо, потому что, когда в этот район подтянутся военные суда, Харви давно уже будет лежать на дне, а Джон Рафферти скорее всего потеряет сознание от истощения сил и захлебнется, когда волна в очередной раз накроет его с головой.

И вот, когда никаких надежд уже практически не осталось, произошло то самое чудо, в результате которого юный Харви Линдсей еще больше укрепился в вере, а Джон Рафферти просто проорал в небо, перекрывая свист ветра и грохот падающих волн: