Наглость Фреда, с каким тот кинул в машину Миши взрывное устройство, говорила только об одном: ему терять нечего. Видимо, их с Люси прижали ну очень серьезные люди. О-очень серьезные - коли не постеснялись  попытаться одним махом избавиться  и от потенциального опекуна, и от него, от Лассе. От мужа. Об этом Лассе подумал с ужасом, понимая, что сейчас Лера уязвимее всего. Да, она вышла замуж за него и теперь сама вправе распоряжаться своим состоянием. А если его, мужа, устранить, и нажать на девчонку посильнее, то она легко отдаст все. А потом и ее саму в расход, раз уж игра вышла на такой откровенный уровень.

Интересно, понимал это Фред, которого Люси подписывала в мужья Лере? Понимал он, что тоже,  по сути, мог стать разменной монетой? Как далеко зашла  Люси в отчаянной попытке рассчитаться с кредиторами? Сколько она готова отдать? Скольких она готова отдать?..

- Любовь, говоришь?! - рычал Лассе, припоминая слова Люси - и пытаясь совместить их с сегодняшним нападением. - Ковбой, мать твою, - ругался Лассе на бесстрашного и безмозглого Фреда, припоминая бранные слова Миши, пополнившие и обогатившие его словарный запас, унимая дрожь в руках. - Ладно. Ладно…

Сейчас надо мыслить трезво и быстро. Четко и безошибочно. Набирая номер Аньки, Лассе старался дышать ровно и глубоко, успокаивая себя, унимая бешено колотящееся сердце. О покушении семья уже знала; когда увозили Мишу, кто-то звонил ему домой, говорил, кажется, кто-то из охраны, исполняя приказ Миши. Полиция, Мишины друзья - все заняты поисками нападавших.

- Мафиози драные, мать их за ногу! - со смехом матерился Лассе, все еще очумевая от нахальства и агрессии анонимных недоброжелателей. В чужой стране вести себя настолько нагло?..

Теперь надо было успокоить перепуганных женщин и заставить их сидеть дома, под охраной.

- Аня? - произнес Лассе  очень спокойно, почти буднично, услышав ее всхлипывания в трубке. - Все хорошо, Аня. Все в порядке. Мы живы.

Он старался говорить максимально спокойно и уверено, чтобы задушить истерику Аньки в зародыше, чтобы вернуть ей способность понимать, воспринимать информацию. Но, кажется, это было невозможно.

- Лассечка! - взвизгнула Анька, теряя самообладание. Для ее натянутых  нервов его звонок бы как удар ножа по струнам. - Слава Богу, Лассечка!

- Миша ранен, - быстро произнес Лассе, мастерски подсовывая свою ложку дегтя. - Но легко. Врач сказал - не опасно. Все обойдется, Аня.

- Что… что папа говорит? - провыла Анька, видимо, на всякий случай желая знать последние слова отца.

- Он грязно и страшно матерится, - так же ровно и спокойно ответил Лассе, хотя нервная дрожь колотила все его тело. Отходил шок, наваливалось понимание того, что произошло, и Лассе готов был орать, как очумевший. Но вместо этого лишь сжимал кулаки крепче, зажмуривал глаза, чтобы избавиться от мельтешащих перед его внутренним взором страшных картин, и продолжал говорить спокойно и буднично.  - Поздравил, издеваясь, меня с первым покушением. И велел вызвать Лося. Лось будет рулить всем, пока Миша не в форме. А вам велел сидеть дома, не высовываться.

- Лассе, - всхлипывала Анька в трубку, - Лассе…

- Ты меня поняла? - переспросил Лассе жестко. - Повтори, что я сказал. Повтори.

- Лося и дома, - хлюпнула Анька. - Лось уже скачет, со всех копыт… Ла-а-а-ассь!..

- Да, хорошо, умница, - произнес Лассе, перебивая Анькин протяжный вой и переводя дух. - Все правильно.

Вот теперь, когда приказы Миши были четко розданы, появилась мысль - Лера.

Как она там. Вообще, переживает ли за него? Очень хотелось услышать ее саму, но Лассе боялся звонить ей до судорог. Боялся услышать холод и безразличие в ее голосе. Даже наигранное. Даже если сам поймет, что Лера притворяется, всего лишь пытаясь поддеть, наказать его. Потому что сейчас не время для игр и наказаний. Сейчас ему самому нужна поддержка, которой - черт подери! - ждать не от кого. Лассе сжал зубы так, что на щеках его заиграли желваки. Впервые в жизни он ощутил свое одиночество так остро, как сейчас, и люто позавидовал Лосю, у которого одиночество - давно пройденный и забытый этап. Лось может положиться на Аньку. Анька поддержит Лося, по-своему, по-бабски, привычным медвежьим воем. Она завоет, и Лось поймет, как не безразличен и как нужен ей. И за этот вой пойдет и свернет горы.

У Лассе этого не было. Он не успел создать это, только начал, только коснулся этого, и вот…

Вот так, влипнув по-настоящему,  он понял, зачем это нужно - семья. Близкие люди. По-настоящему близкие. Здравствуй, еще одно откровение.

- Лера где? - отважившись, наконец-то, спросить, произнес он, замирая и вытягиваясь в струнку в ожидании ответа.

- Ла-ассь, - прошептала Анька, и тот почувствовал, как его дыхание останавливается, а зрачки расширяются; свет резанул глаза до боли, предметы стали неестественно-огромными и яркими. - Она рванула к вам в больницу, Лассе… Как только узнала, что вас взорвали… Попробуй ее остановить! В драку кинулась.

- Твою же мать! - проорал Лассе, обмирая от ужаса, от предчувствия грохочущей опасности. - Я же велел - дома сидеть! Всем! Не высовываться!

- Она сказала, - голос Аньки тоже вдруг обрел твердость, она перестала захлебываться слезами, - она сказала: «У меня там муж».

От этих американских горок, на которых каталось его сердце - от пугающей черной бездны адреналинового обжигающего ужаса до взлета в ослепительные небеса счастья, - Лассе ощутил, как у него колени трясутся, и вынужден был прижаться к стене. В груди стало тепло, даже жарко, зажгло так, что на глаза навернулись слезы, и он снова потер лоб, чтобы заслонить лицо рукой, чтобы никто не заметил, как он раскис - да черт дери! Но именно сейчас, с этим обжигающим до слез теплом, Лассе понял - он не один. Уже не один.

- Любит тебя, - веско сказала Анька, правильно истолковав его молчание. - Уж и забыла, что там у вас стряслось. Иди встречай.

- Да ничего не стряслось, - хрипло ответил Лассе, поспешно отирая глаза. - Это все недоразумение, неправда!

Его голос звучал почти умоляюще. Сейчас ему хотелось сказать эти слова не Аньке - Лере. И чтобы она их услышала, поняла и поверила. Чтоб не было мучительной тревоги, чтоб вера - без оглядки, и чтоб вернулась любовь, та самая, которой Лера так хотела, в которую бросилась с головой…

- Ага, да, - хмыкнула Анька. - Ну, не мое дело. С ней объясняться будешь.

Лассе начал беспокоиться, когда вышел на больничное крыльцо - покурить.

Вечерело, поднялся холодный ветер, и Лассе зябко передернул плечами. Без пальто, без пиджака было слишком холодно, влажный воздух холодил спину, прикрытую только сорочкой и атласом жилета, но Лассе, поджидая Леру, не замечал этого холода, посматривая на часы.

Леры не было.

Даже по пробкам, даже с учетом расстояния - она должна была уже добраться сюда. Лассе спешно набрал ее номер - впервые со времени их размолвки, - поливая себя последними словами, такими гнусными, что и Миша бы восхитился таким виртуозным владением русского матерного. 

- Мать твою, - шептал Лассе, вслушиваясь в долгие гудки. - Довыпендривался. Оскорбился. «Как она могла так подумать!». Добоялся! Неужто нельзя было позвонить раньше, поговорить раньше всех?! Лично ей сказать - сиди на месте, сиди на месте…

Лера не отвечала, и тревога медленно перерастала в твердую уверенность, что не так, что все очень плохо. Если бандиты смогли подобраться так близко к Мише, то Леру-то на улице выловить им не стоило ничего. Лассе почувствовал, как земля уходит у него из-под ног, как раскалывается от ужаса голова. Да что ж за день-то такой!

Черт, мертва? Мучают?! Среди номеров в Мишином телефоне бросился в глаза один - крупными буквами было написано «Прокурор» и несколько восклицательных знаков. Звонить в органы, заявить о похищении? Мишин знакомый не отмахнется, заявление примет, но…

Что делать, куда бежать?!