На фоне происходящего ссора с Оливером выглядела особенно глупой и неуместной. Нужно заниматься расследованием, искать, расспрашивать людей, пока кто-то еще что-то помнит, а мы… Но все же я была слишком зла на него. Теперь еще и за то, что он взялся меня воспитывать, когда осталось еще столько дел. Сам же сказал, что собирался еще с утра поручить мне переписывать протоколы. И что? Так увлекся воспитательной работой, что остальное отошло на второй план? А записи, как и реальность, тем временем меняются…

— Он знает, что вы не ночевали у себя? — с тревогой предположил Саймон, заметив, как я помрачнела, когда разговор коснулся ректора.

— Нет, — успокоила я. — Всего лишь то, что я тайком ушла из общежития. Но этого хватило.

Объяснений боевик не требовал. Улыбнулся понимающе и подмигнул:

— На ринг?

— А вы…

— В полном порядке, — сказал он, коснувшись груди. И добавил самоуверенно: — В любом случае вам вряд ли удастся меня задеть.

Такое “приглашение” нельзя было проигнорировать.

Не знаю, что бы я делала без Саймона. Наверное, страдала бы в общежитии, спрятавшись под книжками, или жаловалась бы подружкам на горькую судьбинушку, подслащивая горечь шоколадом и мороженым. И все равно не успокоилась бы, нытьем и пустыми сожалениями накрутив себя еще больше. А часа на ринге, без слезных излияний и душеспасительных бесед, вполне хватило, чтобы сбросить накопившееся раздражение и ликвидировать разброд в мыслях.

План сложился сам собой. Обиды — прочь, гордость — в кулак, и прямиком в главный корпус, пока милорд Райхон не ушел. А то придется идти к нему домой. Пусть что хочет обо мне думает, в чем угодно подозревает, но дело от этого страдать не должно. Буду молча переписывать протоколы и время от времени бросать на него полные тоски взгляды. Не совсем же он бесчувственный?

Но планам этим не суждено было осуществиться. И помешал их реализации сам милорд ректор, карауливший меня на аллейке у учебного корпуса боевиков.

— Уделите мне несколько минут, мисс Аштон? — ровно, будто не было перепалки в лечебнице и разговора в его кабинете, поинтересовался он.

Спокойствие, отвоеванное на ринге, враз смело волной злости и раздражения, сердце сбилось с размеренного ритма, пальцы сами собой сжались в кулак, но я смогла заглушить эмоции и даже попыталась скопировать его невозмутимый вид.

— Конечно, милорд. Что вам угодно?

Хотелось верить, что ему угодно извиниться. Потому как в противном случае ничем хорошим и эта наша встреча не закончится: все-таки плохо у меня еще с самоконтролем.

Но оказалось, Оливеру угодно было передать мне запечатанный конверт.

— Пришло сегодня, когда почту уже развезли. Я подумал, что вам будет приятно получить его скорее, а не ждать до завтра.

— Так вы и переписку мою отслеживаете! — вскипела все-таки я. — Может, еще и читаете?

— Не читаю, — ничуть не оскорбился милорд Хладнокровие. — По моей просьбе полиция контролирует ваши контакты, не более. Содержанием писем, как и содержанием ваших разговоров с друзьями, никто не интересуется.

— Ой ли? — вырвалось у меня недоверчивое.

Но конверт взяла. Проверила целость печати и только затем прочла имя отправителя. Сердце снова взволнованно екнуло: письмо было от леди Оливии Аштон, матери Элизабет.

Стало не по себе. Не полиция и не Оливер — я сама влезла в чужую личную переписку. Но вместе с тем, что-то во мне требовало скорее разорвать конверт и пробежаться глазами по аккуратным строчкам, а затем щурилось счастливо, с нежностью повторяя теплые слова…

“Элси, солнышко… Спасибо за письмо, милая. Каждая весточка от тебя — лучик, греющий мою душу… Мы с папой так рады, что ты нашла свое призвание…”

Отстранившись от чужих чувств, я пыталась анализировать полученную информацию, но выходило неважно. Хотелось радоваться вместе с Элизабет полученному из дома посланию. Поняла лишь, что родители благосклонно приняли ее переход на другой факультет. И собираются навестить дочь в академии.

“Сейчас у отца много дел, ты же знаешь… Но в начале апреля мы обязательно увидимся…”

В начале апреля. А сегодня… Уже второе марта! Загруженная учебой, обеспокоенная медленным и безрезультатным течением расследования, я пропустила приход весны. Не заметила, как растаял снег в академгородке, обнажив черную землю с крохотными островками молоденькой травки. Машинально отмечала даты в тетрадках, но даже не задумывалась о том, что название месяца изменилось… Апрель уже совсем скоро! Значит, тем более не время для новых ссор и обид. Нужно разобраться скорее со всем этим, чтобы Элизабет — она, а не я — могла встретиться с родителями. Наверное, она по ним очень скучает. Я по своим скучаю…

Я сложила письмо и спрятала в карман. Посмотрела на Оливера.

— Спасибо, что взяли на себя роль почтальона, — радостное настроение Элси почти погасило мое недовольство, и благодарность далась без труда. — Но вы ведь не только за этим пришли?

— Нет, я… Помните, однажды я сказал вам, что мне тяжело находить общий язык с юными девушками вроде вас, недостает такта и сложно подобрать правильные слова…

— В искусстве прозрачных намеков вы тоже не преуспели, — вздохнула я.

— О чем вы? — будто бы не понял ректор.

— О том, что вы только что практически прямым текстом спросили меня, помню ли я, как однажды призналась вам в любви. Я помню, милорд. Но с вашей стороны не очень благородно пытаться играть на моих чувствах.

Мое обвинение его задело. В черных глазах вспыхнули злые огоньки, губы сжались в тонкую линию, ноздри широко раздулись — так и виделось, как сейчас выпустят струи густого пара… Но, очевидно, пока я поправляла нервишки на ринге, в пошатнувшейся цитадели тоже провели ремонт. Ярость во взгляде погасла, сменившись грустью, сердитые морщинки на лбу разгладились.

— Я сказал только то, что сказал, Элизабет. А ваша реакция — лишнее подтверждение тому, что я в самом деле не умею находить нужные слова.

— Особенно — с юными девушками.

— Особенно, — согласился он, сделав вид, что не услышал издевки. — С ними нужно быть предельно тактичным, не обидеть, не оскорбить ничем… даже если собираешься отчислить девицу за неуспеваемость или дурное поведение. К счастью, мне редко приходится общаться со студентами лично: есть кураторы, деканы, проректоры…

— Но если чей-то отец — первый помощник лорда-канцлера и регулярно отчисляет на развитие академии немалые суммы, то приходится, — я снова не отказала себе в том, чтобы его поддеть, несмотря на данный только что зарок во что бы то ни стало помириться с ним ради счастья Элси и спасения мира.

— Не обязательно, — вместо того, чтобы рассердиться, усмехнулся мужчина. — Но если кто-то осчастливит меня хвостом, например, я не стану делиться этой радостью с другими преподавателями, а захочу поблагодарить благодетельницу лично.

— Исключили бы меня давным-давно, сейчас и горя не знали бы, — пробурчала я.

Возможно, он и не специально это делал, но в каждой фразе ректора слышался скрытый смысл. В последней, мне показалось, он напомнил о том, что в свое время был достаточно снисходителен к Элизабет, и, видимо, поэтому она сейчас должна безропотно терпеть его претензии.

— Не знал бы, — серьезно согласился Оливер. — Я это понимаю. Как и важность вашего участия в расследовании. Поэтому хотел бы…

Принести свои глубочайшие извинения?

— …чтобы между нами установилось полное доверие, Элизабет.

Снова доверие! У меня скоро аллергия будет на это слово! Нервный тик и неконтролируемые приступы смеха.

— Доверие, милорд, может быть только обоюдным, — заметила я холодно. — Я не могу доверять вам, зная, что вы не доверяете мне. А вы требуете доверия, при этом контролируя каждый мой шаг и проверяя каждое мое слово.

Доверие, доверие, доверие — сама зачастила как попугай.

— Элизабет…

— Что вы сожгли?

Мой вопрос не просто поставил ректора в тупик — тот даже не понял о чем я. Пришлось объяснить: